К вопросу о любви

От редакции.Споры о том, что может себе позволить критика, какой она должна быть, идут ровно столько, сколько существует литература и читатели.РЖ неоднократно по разным поводам поднимал эту тему сам, с интересом наблюдал, как она обсуждается «смежными изданиями». Недавно на портале OpenSpace.ru разгорелась свежая полемика о клановости обслуживающих литературу институций, о кампаниях по травле или возвеличиванию, о директивной критике и манипуляции читателем, о критериях и о праве критика на личный выбор, о честности и чести. Обмен мнениями между Ириной Сурат и Натальей Ивановой можно посмотреть здесь и здесь. Кроме того, нам показалось любопытным поведение OpenSpace.ru, оборвавшего разговор, отказав Ирине Сурат в публикации. Мы сочли, что новая реплика Ирины Сурат на статью Натальи Ивановой, да и вся сложившаяся коллизия выходит за рамки частного эпизода и предполагает более обстоятельную дискуссию.

* * *

Может ли критик любить то, о чем он пишет, или он должен дистанцироваться от своего предмета? Вот вопрос, который затронут в очередном полемическом выпаде Натальи Ивановой, и спасибо ей за то, что она побудила меня по этому поводу высказаться.

Если критик видит свою задачу в том, чтобы дать с каких-то неведомых высот экспертную оценку явлению современной литературы – то любовь здесь не при чем. Если он хочет всех пишущих расставить по ранжиру, раздать всем сестрам по серьгам – то какая уж тут любовь… Но поговорим о других критиках.

Белинский был в восторге от первых же публикаций Лермонтова, «носился с каждым его стихотворением» (П.В.Анненков), называл его при жизни не только великим, но и «обещающим в будущем нечто гениальное», сразу поставил его рядом с Пушкиным, и этот непосредственный, без всякой сдержанности выражаемый восторг был в основе всех его аналитических статей о Лермонтове. Виктор Шкловский на первых своих выступлениях в «Бродячей собаке» и в Тенишевском училище в 1913-1914 годах с таким энтузиазмом говорил о языке футуристов, и прежде всего Хлебникова, что председательствовавший на одном из этих диспутов знаменитый лингвист Бодуэн де Куртенэ предложил позвать психиатра. Между тем из этого восхищения рождался ОПОЯЗ, а любовь филолога к своему предмету и позже не иссякла – раненый в 1920 году, Шкловский во время мучительных перевязок говорил с военным врачом о Хлебникове, а в «Гамбургском счете» писал о нем: «наш великий писатель, заруганный, засмеянный, непрочтенный, но признанный лучшим, творец нового сюжета, создатель нового стиха…» и, наконец, знаменитое: «Хлебников был чемпион».

Я нарочно привожу такие контрастные примеры, чтобы сказать простую вещь: увлеченность предметом, любовь к нему входит в инструментарий не только критика, но и филолога (хотя с филологом дело обстоит значительно сложнее, но об этом не здесь и не теперь). Предмет критика – это вопрос его личного выбора, вопрос его предпочтений, человеческих и эстетических, и в особенности это относится к поэзии. Настоящая критика поэзии порождается событием встречи, сопереживанием, лирическим уколом – это и становится залогом понимания. Событие встречи происходит всякий раз по-разному: бывает так, что поэт, твой современник, смотрит на мир как будто твоими глазами и силой своего дара концентрирует в слове, в звуке то, что сам ты сказать не умеешь, а бывает по-другому, когда взгляд поэта на мир изумляет тебя своей новизной, но ты при этом солидаризируешься с его опытом, с новым для тебя «переживанием в формах языка» (Д.Бак) – и что-то в тебе меняется… Так или иначе, это событие всегда сверхэмоциональное, иной раз шоковое, и если оно происходит с профессиональным читателем, с критиком, то это и побуждает его поделиться чудом с другими, включив свой профессиональный аппарат, – так спешил Белинский «поделиться с <…> читателями высоким наслаждением» от только что прочитанных им стихотворений Лермонтова («Библиографические и журнальные известия»).

С холодным носом писать о поэзии, по-моему, вообще не стоит. И уж тем более не стоит делиться событием невстречи, навязывая читателю свою глухоту. Ну кому интересно, например, что Пастернак представляется критику, поэту и переводчику Максиму Амелину «навозной кучей»? Кого обрадовал или обогатил Максим Амелин этим признанием?

Понимание поэзии – дело непростое, зависящее от многих факторов. Современная критика занята поиском новых критериев для новой поэзии, и ею плохо воспринимается, не ценится поэзия прямого слова, открытого звучания, а больше ценится поэзия авангардистского поиска, усложненно-метафорическая или игровая. Между тем различие между подлинной и неподлинной поэзией проходит не здесь. Подлинное переживание порождает сильную звуковую волну, диктует текст, и эту подлинность не спутаешь ни с чем, какие бы формы она ни принимала у таких разных поэтов, как, например, Александр Еременко и Виктор Кривулин.

Напомню одно пушкинское суждение, утонувшее в его черновых записях: «Если век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, – то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. Таково именно ее свойство – ибо душа человеческая с ее волнениями и страстями всегда одна в своих разнообразных изменениях...».

Это неизменное начало поэзии, связанное с «душой человеческой», и вызывает у меня отклик – и о каком «сохранении дистанции» тут может идти речь? Вот что я могу сказать по сути вопроса, поднятого Натальей Ивановой. Что же до методов полемики (неправдивый пересказ частного разговора), то тут могу только опять напомнить Пушкина: «…Нравственное чувство, как и талант, дается не всякому» («Мнение М.Е.Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной»). Увы.

Есть несколько современных поэтов, которых я люблю и о которых надеюсь рано или поздно написать. Не уверена, что мой выбор одобрит Наталья Иванова, но сама я вряд ли буду когда-нибудь безапелляционно оспаривать чужой выбор, «…ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви». И это, конечно, тоже Пушкин.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67