Интеллектуальный вкус к бытию: похвала Барбаре Кассен

Отредакции: В эти дни в замке Серизи, вот уже полвека важнейшем центре дискуссий по французской философии, проходит семидневное чествование Барбары Кассен. Кассен известна как автор оригинальной концепции софистики ("Софистическое действие", в рус.пер. "Эффект софистики") как творческого созидания новой субъективности, концепции, позволившей сблизить язык психоанализа, конструирующий опыт (не)бытия, с античной диалектикой. Также Кассен важный продолжатель дела Хайдеггера во французском языке, перехода от понимания языка к участию в бытии. Но Кассен многосторонний мыслитель, человек, учивший Лакана ("Жака Софиста") греческому языку, написавший несколько книг в соавторстве с А. Бадью, издатель многоязычного "Словаря непереводимостей", интерпретатор диалогов Платона, современной поэзии и Гугла. Мы предлагаем вниманию читателей вступительное слово одного из организаторов этой прекрасной европейской конференции, открывая серию публикаций о философии Барбары Кассен, конференциях в Серизи и современном интеллектуальном контексте Франции.

* * *

Пусть это будет история, без сомнения, одновременно личная и общезначимая. Если девочке рассказать, что феи приносят некоторым из них счастье и судьбу принцессы, девочка сразу найдет множество клише, воображая себе две величественных перспективы исключительной жизни: богатство и красоту. Она еще не знает, что в каждой женщине можно видеть Елену! [1] Но, к ее смущению, если ни одно из этих врожденных свойств не было даровано ей особым, бесподобным образом, она начинает думать, что у нее остался последний единственный шанс найти другие ресурсы, которые востребованы и которые каждый может приобрести своими собственными силами. Первый из них – язык: "событие действия", каковое ребенок замечал ежедневно. Девочка еще не знает, что речь может стать инструментом трансформации реальности, в частности, при ведении общественных дел; но она уже убедилась в перформативной силе речи, в которой все величие речей. Позднее, хотя экспрессия удовольствия неведомо женщинам, сколько ни повторяйся, и хотя наслаждение как таковое никогда не бывает в женской среде оправданной самоцелью, она также открывает для себя, сколь приятен сам факт становиться множественной, удваивать себя и утраивать, меняя язык.

Другая история, на этот раз, история поколений. В послевоенном контексте, когда каждый знал, что героизм участников Сопротивления, вне сомнения, уже недоступен так беспроблемно будущим поколениям, величие стало казаться превосходящим всякие человеческие возможности. Но в новом поколении экспериментально было обнаружено, что кроме великих героев, изменяющих историю, существуют герои скромные, но не менее замечательные, – которые могут добраться до непостижимого, увидеть непредвиденное, узнать события и узнать событие.

Мысль о событии, которую практикует Барбара Кассен и философы ее круга, никогда не оставляет меня; это, без сомнения, основной фон моего смиренного согласия с тем трудом, которому мы посвятим ближайшие дни. Мысль о событии застала меня еще прежде чем БК подтолкнула меня углубиться в (за)данные в языке отношения. Я поняла это, наблюдая обычную жизнь, которая показала мне, что слово так может вмешаться в ее ход, что реальность окажется поколеблена в своих основаниях. Но чтобы это подтвердилось, я просматриваю насквозь множество областей опыта, часто общего для всех, которые заранее про-образуют то, что я потом могу понять в ходе исследования. Сферы моего наблюдения таковы, что заглянуть в них можно сразу, – но после требуется подход извне; а также осознание вопроса в ежедневном общении с людьми, говорящими на разных языках -- таковы образование, политика, культуры, языки и переводы с этих языков.

Роль языка как фактора преобразования человека в ходе обучения! -- о, я бы желала, чтобы в программах этому уделялось больше внимания. Насилие в школе и отсутствие нужных слов, как многие знают, отчасти обязаны друг другу. А сейчас лучше обратимся к майевтическому действию слова, вспомнив, имея в виду предстоящие дискуссии, о той стремительной поездке, которую Барбара осуществляет в "Жаке Софисте", недавно написавшая о слове как "о самом малом и о самом незаметном из тел". Я вижу, что такому слову грозит исчезновение, если относиться к нему как к шифру, с которым всегда справляется Гугл и его ближайшее окружение. Всегда с большой печалью я наблюдаю, что практика количественных критериев при оценке чего-либо, школьной успеваемости или исследовательских успехов, угрожает самой передаче процедуры открытия.

Что до самых лучших из политиков, с которыми я всегда хотела работать, на мой взгляд они должны быть прежде всего мастерами красноречия. Отношение их мысли к реальности не должно миновать свойств дискурса; а способ принятия решений, что для меня ясно как день, пусть оформляется лишь тогда, когда формулировка делает решения понятными, одобряемыми, необходимыми. Такое перестает происходить, когда, по словам БК, осуществляется "обмен свободы на истину"; когда ничего не надо, кроме истины, тотальной истины, заменяющей все. Но она может стать всем только в том месте, где ее зачитывают от начала и до конца (Жак Софист, p. 103, блистательный анализ деятельности Комиссии истины и примирения), и при этом она все равно не будет способна создать слушателя, или собеседника, дискурс которого воспринял бы новизну и справедливость, обернувшись событием в самом тривиальном смысле. Думаю, например, что можно написать диссертацию о роли софистики в возникновении во Франции теории раз-убеждения за время двух семилетних сроков Франсуа Миттерана, взяв за методологическую основу труды БК.

Наконец, событие контакта языков, изумительного с учетом их радикальной и непримиримой чужести друг другу, всех тех непереводимостей, которые небывалый труд Барбары заставляет рассматривать под углом, обязующем нас говорить, хотя бы отчасти, больше чем на одном языке. Это – один из самых бурлящих моментов последнего десятилетия, позволяющего нам наблюдать из одной точки длящееся развитие этого подхода.

Писатели, сопровождавшие мои размышления об этих предметных областях, были в основном испанцы; особенно Грасиан с его "Искусством заостренности". Марк Фумароли отмечал, не без раздражения, превосходство Испании в пестовании стиля заостренности, стиля, что может не учитывать границы между возвышенным и грубым, которая в классицистической Франции была проведена хорошим вкусом. Процитирую Марка Фумароли, чей анализ удивительным образом показывает зыбкость французского классицизма: "Искусство заостренности, или искусство гения, явилось одновременно благом и общим достоянием всего испанского общества, на тех же правах, что его религия или корона его королей. Также оно способно укреплять его строго иерархическую структуру, не чтобы сохранять ее невзирая на мировые изменения, но чтобы сделать наиболее ощутимое приношение всему обществу, всей Hispanidad. Хороший вкус французского двора, сколь бы превосходны ни были его эстетические заслуги и интеллектуальные изыски, разверз такую бездну между элитой и простолюдинами, что нам до сих пор приходится, в ходе так называемой "культурной" деятельности, и все с меньшим рвением, ее засыпать". Грасиан, который меня восхищает, сопротивляется исходящему от современности требованию полной душевной ясности, -- отводя в своей мысли важное место стилю, чуждающемуся норм и позволяющему гению явить себя в речи в форме остроумного слова, причем такого, которое сразу сделает ровным выход из опасной ситуации: таков жест Юния Брута, который обнял землю в ответ на слова оракула, что скиптр достанется из трех братьев тому, кто первым обнимет свою мать -- фигура гомологии земли и матери, и только потом метафора; или меч Александра, разрубивший Гордиев узел; или остроумное высказывание Людовика XII, успокоившего своих вассалов: "Король Франции не приводит в исполнение месть герцога Ангулемского" – принц и король один и тот же человек, но не одно и то же лицо, у него другие обязательства и другие правила. Я усматриваю в этих exempla одну из версий героизма, доступного всем, пусть даже только средствами языка; иначе говоря, фигуральное обозначение события, в котором индивид может поднять свое знамя и стать по-настоящему знаменитым человеком, вся слава которого обязана только ему самому.

По необходимости работая в компании философов, я получу возможность на деле убедиться, что такое хайдеггеровское событие-Ereignis, в двойном измерении аппроприации и экспроприации -- в той переработке этого термина, которую предложил Жак Деррида: "Событие – это то, что сбывается, и, при сбытии, успевает меня удивить, так чтобы я от удивления забылся: событие – это в первую очередь то, чего я не понимаю в первую очередь. Точнее: событие -- это то, чего мне не понять. Событие состоит в том, что я не успеваю его понять, а не успеваю понять я то, чего мне не понять; тогда сбывается непонятное, в виду события видна моя непонятливость. (Понятие 11 сентября. Galilee 2003. P. 139, лучше дочитать до конца весь абзац).

Именно на этих основаниях только и смог состояться диалог Бадью и БК, столь существенный, что мне остается, при всем моем интересе, только воспроизвести слова обоих: с одной стороны, блистательное определение Бадью (Лакан и философы, р. 137) "То, через что истина обозначает свое превосходство над ресурсами речи, ни в коем случае нельзя противопоставлять тому, что мы зовем бытием... Ведь разве можно не распознать в том бытии, которое вызывает удивление, то самое, что я называю событием, из которого всякая истина и вырастает до отношения к бытию единичному, бытию-в-расположенности (en situation)"; а с другой стороны великолепный эпизод из книги БК "Жак Софист" (p. 236–237): "присутствие софиста... – производство избыточного (пре-восходного) удовольствия".

И потому не случайно, что в годовщину 50-летия Серизи мне пришла в голову идея, что событие, а скорее, события вокруг обсуждения этого труда могли бы про(изо)йти в Серизи. Серизи, кроме того, что снабжает мысль всем необходимым снаряжением для обсуждения книг о событии – и это для меня на первом месте – не место проведения университетских конференций, не рядовой центр культуры, – но машина, производящая уникальные события, такие, что их участники, по моему убеждению, оказываются очень чувствительны к этой особенности места. От всех вас требуется, и многие из вас уже успели к этому приступить, задерживаться здесь подолгу, прежде всего для взаимного общения, которое непременно будет длиться гораздо дольше, чем обсуждение вашего собственного доклада. Это та основа взаимного обмена, которая известна любым соавторам – создание временной общности, в которой не идет счет на академические титулы и интеллектуальный престиж; но каждый вносит свой словесный вклад, свои вопросы, выслушивая вопросы других, изменяя свое отношение одновременно с изменением мысли всех тех, кто к вам обратились, – не опасаясь разногласий, полемики, лобовой атаки начинающего исследователя на бастионы почтенного знатока предмета. В Серизи важны не идеи и не виды сами по себе. Невзирая на некоторую неуместность, противную духу времени, этих притязаний, Серизи предоставляет всем слушателям зрителям участникам материальные условия, которые не раз оправдаются, без дополнительных вложений и указов, событием той мысли, каковой никто не слышал прежде, и иногда даже не ожидал и не думал ожидать; событием, что отмечено прыжком в понимании или в изобретении настоящего, и тем самым стоит гораздо ближе к будущему, чем к прошлому, но так, что прошлое, как это и происходит в трудах Барбары и ее друзей, всякий раз оказывается захвачено настоящим и открыто еще несозданному будущему.

В результате мы остаемся среди различных парадоксов, на которых я немного остановлюсь: потому что я уже сталкивалась с ними в ходе подготовительной работы, встречая и некоторые недоумения и непонимания. Прежде всего, временная организация общения, круглых столов и дискуссий, весьма необычна. Мы не устанавливаем перемычки между разделами и секциями знания, из-за которых все участники конференций обычно ходят под властью общих мест. Мы исходили из другого: взаимных границ вопросов и их способности вызывать цепную реакцию. Руководящие нити каждого дня заседаний, если позволяет программа, погружаются в вопросы следующего дня, сколь бы особенной ни выставляла себя главенствующая в этот день тема. Наша утопия – стиль непрерывной беседы, в которую свободно входит игра, пусть даже игра в шарады (изысканный кадавр... И далее по кругу [2]), игра, в которой время от времени надо сбрасывать карты, ради длительного действия всего того, что в собственный черед вступает в дело, с соблюдением всей требуемой легкости и серьезности.

Не все наши секции, конечно, строго выдерживают этот план. Но я равняюсь на воспоминания тех, кто знает цену обсуждений по закону, который не прежде написан, чем прожит, и который, пока в деле то, что Барбара называет "блабла речебытия", – настоящий неиссякаемый источник преобразования себя и благодарных торжеств.

Примечания:

[1] "Видеть Елену в каждой женщине: от Гомера до Лакана" название одной из книг БК Ред.

[2] Декламация шарад (во франц. традиции "изысканных кадавров", по названию одного сюрреалистического розыгрыша) стала неотъемлемой частью первого дискуссионного дня работы конференции. Ред.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67