Гулливер знал толк в путешествиях. Лилипутией и Бробдингнегом в детских пересказах дело не закончилось, самое интересное он увидел в академии прожектеров. Там он узнал о философах, провозгласивших бесполезность слов. Их произнесение приводит к изнашиванию легких - таков был прагматический смысл идеи. Кроме того, перед прожектерами стояла благородная задача вообще ликвидировать знаки. Собеседникам нужно было не называть вещи, а показывать их друг другу. Неудобство этого метода заключалось в том, что вещи для разговора постоянно нужно было иметь под рукой и, если философ был беден и ему не на что было нанять слуг-носильщиков, он вынужден был сам таскать огромный мешок с различными предметами. Изобретатели такого языка настойчиво призывали народ воспользоваться их идеей и достигли бы успеха, если бы "женщины, войдя в стачку с невежественной чернью, не пригрозили поднять восстание, требуя, чтобы языку их была предоставлена полная воля, согласно старому дедовскому обычаю: так простой народ постоянно оказывается непримиримым врагом науки". Но и без народа-спасителя идея все равно была провальная. И даже не столько из-за непоследовательности (как, например, показывать глаголы или философские категории?), сколько из-за того, что знаки никуда не делись, вещи в мешке тут же и стали такими знаками.
Такое экзотическое событие путешественник мог наблюдать только в придуманном путешествии. Вряд ли оно возможно в реальности, тем более сегодня. Начнем с того, что таких социальных групп больше нет. Философы хотя и существуют, но занимают маргинальную нишу и имеют ничтожный вес в обществе. Выдвигать какие-либо идеи, которые могли бы получить хоть какой-нибудь резонанс, они больше не в состоянии. Одна из основных причин этого заключается в том, что объясняются они не визуальными знаками, а исключительно словами, причем совершенно непонятными простому народу. Категории "женщины" и "чернь" не будем рассматривать, отрицательно относясь к гендерному и элитарному шовинизму.
Но и простой народ вряд ли можно сегодня назвать простым народом, это, безусловно, сложный народ (правда, иногда он получает определение "население"). Но вот что интересно - так любимый народом язык, когда-то соответствовавший старому дедовскому обычаю, упростился до предела и свелся к тем самым знакам, на которых настаивали свифтовские философы. Нет, никто, конечно, не показывает собеседнику ботинки, когда можно произнести соответствующее слово. Но когда убеждают друг друга эти ботинки купить, то очень даже показывают, причем не сами ботинки, а красивую картинку, замечательно оформленную, да еще с каким-нибудь подвывертом, совершенно точно доказывающим, что купить надо именно эти ботинки. Да и вообще, окружающая действительность наполнена пиктограммами, простыми и интуитивно понятными, например "обнаженным и в сопровождении собаки, жующей мороженое, не входить".
Сам дедовский язык не отвергнут окончательно, зато при всем своем упрощении наполнен яркими, образными словами, формулами ненависти, весьма похожими на пиктограммы, - дерьмократ, пидриот, либераст, прихватизация (пусть бы попробовали свифтовские философы вынуть из мешка соответствующие предметы). Первое из перечисленных наиболее интересно - негативный эффект достигается путем превращения народа (демос) в определенную субстанцию. Знаки со временем становятся все проще. Например, фасад вновь построенной гостиницы "Москва" недавно был затянут полотнищем с гигантским числом "10", смысл и так всем понятен: сам знаешь, за кого надо голосовать!
Откуда берутся знаки? Кто их создает? С пиктограммами более-менее все понятно. Их производят дизайнеры. Несмотря на то, что слово "дизайн" произошло от английского design (проектирование, конструирование), в котором имеет лишь косвенную связь с корнем sign (знак), у него есть неожиданный латинский родственник - десигнат (предвижу восстание черни против употребления слова, выходящего за рамки дедовского обычая, но что поделать). Десигнат - это та часть знака, которая постигается умом, то есть смысл знака. Но ведь, действительно, дизайнер не только придумывает визуальный образ, но и наделяет его смыслом, как правило нелепым. Например: почувствуй себя настоящим мужчиной (если пьешь определенное пиво) или настоящей женщиной (если применяешь определенные гигиенические средства).
С производителями образных словесных конструкций дело обстоит сложнее, в зависимости от культурной матрицы они могут именоваться идеологами, кормчими, министрами культуры, вождями, пиар-менеджерами, совестью нации, политтехнологами, властителями дум, спич-райтерами, копирайтерами и проч.
Производители знаков и простой народ (потребители знаков) составляют две большие социально-значимые и совершенно необходимые друг другу группы. Те же люди, которые действительно пользуются архаичным словесным языком (не только философы), давно вымещены за пределы зоны общественного интереса. Никто не запрещает им применять свой язык, как вздумается. Это во времена тоталитарных режимов не было свободы слова, а теперь есть (одно время даже провозглашали гласность, но теперь об этом благополучно забыли).
Правда, когда слово соединено с пиктографической телевизионной картинкой, растиражированной в миллионах электронных копий, оно представляет некоторую опасность, поэтому ток-шоу в прямом эфире ликвидированы. В остальном же все хорошо, пусть эти философы-дерьмократы бухтят, что хотят, на своих кухнях и в своих маргинальных сообществах, там, где их никто не слышит. Они совершенно неопасны. Небольшое раздражение они, конечно, вызывают, особенно когда употребляют сложные термины или цитируют западных авторов, и эти слова тревожат потребителей знаков, но не более того.
Философы, сидящие теперь со своим грамотным литературным языком там, где им и положено, - на кухнях, окончательно проиграли языку пиктографическому и языку слоганов. Они виноваты сами, у некоторых из них до сих пор сохранилась иллюзия, что мы живем в реальном мире, а язык представляет собой набор знаков, имеющих точное соответствие с предметами, действиями или признаками. Даже изощренные постмодернистские философы, догадавшиеся, что такого соответствия больше нет, да и вообще нет главного повествования, доминирующей идеологии, продолжают производить якобы осмысленные тексты, как будто они имеют хоть какое-либо значение. Но поскольку все чаще эти тексты не выходят за пределы кулинарно-кухонного пространства, то беспокоиться (потребителям знаков) особенно не о чем.
Да и вообще, нет никакой отдельной социальной группы - носителей архаичного словесного языка. Даже в мире идей в первую очередь потребляются самые банальные, а в мире образов - самые примитивные. Здесь тоже можно применить "пиктограмму" - попса. Например, в области интеллектуальной литературы в первую очередь потребляется (относительно) попсовое. Самые что ни на есть интеллектуальные издательства сильно расширили соответствующую часть своих тиражей. Да и те философы, которые далеки от попсы, так сильно переругались друг с другом, что перебить их поодиночке не составит никакого труда.
Производители знаков последнее время часто употребляют формулу "социально близкий". Так они говорят про своих коллег. Но поскольку идентифицировать коллег по применению языка невозможно (один, допустим, до сих пор пользуется литературным русским, другой владел им раньше, но уже перешел на "олбанский"), они отличают своих по набору признаков - нужно носить определенную ("правильную") одежду, ездить на определенных автомобилях и даже в быту употреблять определенные предметы. Тех, кто не обладает набором необходимых атрибутов, они дружно презирают.
Элитарный (гламурный) шовинизм в этой группе процветает и даже имеет глубокие исторические корни. Такой популярный последнее время термин, как "социально близкий", имеет известную аналогию не с таким уж далеким прошлым. Так гэбешники и охранники в лагерях называли уголовников, при этом люди, сидящие по 58-й статье, были "социально чуждыми". Ну что ж, все очень похоже - три группы со схожими социальными ролями. Причем социально близкие друг другу производители знаков не могут похвастаться, что они безусловные хозяева положения, они всего лишь актеры в крепостном театре. Если в рекламе дизайнер еще как-то может поспорить с заказчиком (хотя все равно из различных вариантов его труда, несомненно, будет выбран самый банальный, самый пошлый), то производителю словесных конструкций все чаще приходится точно соответствовать какому-то (даже иногда невысказанному) пожеланию. Как тут не вспомнить Салтыкова-Щедрина и гениальный ответ его героя на вопрос, каким должно быть образование, классическим или реальным: "Никаких я двух систем образования не знаю, а знаю только одну. И эта одна система может быть выражена в следующих немногих словах: не обременяя юношей излишними знаниями, всемерно внушать им, что назначение обывателей в том состоит, чтобы беспрекословно и со всею готовностью выполнять начальственные предписания! Ежели предписания сии будут классические, то и исполнение должно быть классическое, а если предписания будут реальные, то и исполнение должно быть реальное!"
Откуда же берутся начальственные предписания? Очевидный ответ - их дают начальники. Во времена Салтыкова-Щедрина так и было. И сегодня это по-прежнему так, но только не в вопросах стиля. С этим не согласны некоторые производители знаков, среди них бытует мнение, что гламур - это эстетическое изобретение власти. Придумано оно злодейской волей неких людей, моделирующих новую реальность. Искусство якобы не смогло заполнить стилистическую пустоту, туда устремилась порочная власть и сделала свое черное дело.
В то же время производители знаков, бывшие в недалеком прошлом фрондерами с весьма прогрессивными взглядами, с готовностью потребляют господствующий стиль. Потребляют так интенсивно, что в большей степени они уже являются потребителями знаков, чем их производителями. Впрочем, они еще сопротивляются. Например, есть идея сочетать фронду и гламур: в глянцевых журналах печатать острые социальные материалы. Правда, это сопротивление напоминает подергивания жертвы в капкане.
Вместе с тем саму власть невозможно рассматривать как отдельную, иерархически старшую инстанцию, выдающую стилистические команды. Это такие же потребители знаков (производителей там мало, а философов давно нет, последний эксперимент ставил еще Платон). Власть не может обладать негативной волей, поскольку вообще не обладает какой-либо волей. В основном именно по той причине, что знаки - сами по себе сила. Им не нужна персонификация, идеологическое или властное основание. Пиктограммы, слоганы, мерцающие экраны и другие элементы новой реальности давно уже могут обходиться без посторонних инъекций искусственного стиля. Естественная, жизнеспособная, самовоспроизводящаяся знаковая субстанция развивается сама по себе и непрерывно дает начальственные предписания. Она царствует и правит. Живет эта субстанция в том самом простом (сложном) народе, который наконец-то удовлетворен (не всегда материально, зато полностью - стилистически). Поэтому в соответствии с упомянутой словесной пиктограммой можно сказать, что дерьмократия восторжествовала. И теперь не только Гулливер, но и любой другой выдуманный герой, ну, скажем, Штирлиц, вполне может воплотиться в новой реальности и выполнить свое предназначение.