"Джон, что это хлюпает в моем правом ботинке?" – произнес, глядя на поданный членам УИК №45 завтрак, представитель "Справедливой России" с правом решающего голоса и продолжил: "Овсянка, сэр! – Но что она там делает? – Хлюпает, сэр!". Завтрак, впрочем, был хорош, и я даже собрался было сказать поварам: "Овсянка отличная!", но, поразмыслив, не рискнул подражать герою звягинцевской "Елены", который вскоре после этого восклицания умер, отравившись "Виагрой". Чтобы не терять начавший улетучиваться деловой настрой, я покашлял для солидности и заметил коллеге, что во вверенных нам книгах избирателей до сих пор на удивление много листов без единой подписи, и что такая низкая явка вкупе с довольно высокой активностью молодежи может обернуться самым неожиданным результатом (я не уточнил, каким именно, чтобы мои слова не сочли за агитацию). Коллега согласился.
Ошиблись ли социологи, "пообещав" Собянину в среднем на 8% больше, чем он получил, и "недодав" Навальному 7%? Формально – да, но в этой ошибке виноваты не они, а новый, неучтенный фактор российской общественно-политической жизни. Если раньше в России характер выборов определяли те, кто по сути никого не выбирал, а лишь свидетельствовал свое почтение власть предержащим, то на этот раз было очень заметно присутствие тех, которые хотели именно выбирать. Интересно, что хотя этих новых людей было не так уж много, эта пока еще редкая молодая поросль вмиг преобразила унылый электоральный пейзаж с ветхими старухами и угрюмыми работниками социальных служб. Похожая картина сложилась в Москве и на президентских выборах, но тогда эффект от 860 тысяч голосов москвичей за Прохорова не был столь заметен в масштабах страны. Сейчас же на моих глазах компетентное и неравнодушное меньшинство выступило как сила, способная в будущем одолеть безразличное к своим гражданским правам большинство. После 8 сентября у меня возникло четкое ощущение, что в нашем застрявшем в пережитках феодализма обществе произошел решительный поворот к новому, может быть, малозаметный, как незаметна поначалу ниточка разлома начавших медленное, но неостановимое движение литосферных плит.
От разговоров о неравнодушии среднестатистический гражданин России чувствует в лучшем случае сон, в худшем – тошноту. Иначе и быть не может, поскольку наш культурный мейнстрим перенасытился морализаторством если не при разночинцах, то при советской власти уж точно. Однако сейчас становится все яснее, что в России неравнодушие – категория не только моральная, но и политическая, поскольку противоположные этому понятию равнодушие и цинизм были извечной гарантией невмешательства населения в управление страной, выполняя тем самым важнейшую функцию в государственном механизме.
Тот способ отношения человека к власти, который существует в России веками, в советские годы получил даже половинчатое признание, будучи зафиксирован в анкетном термине "лояльность". Лояльный человек имел право ругать власти в разговорах с такими же, как он сам, но не должен был даже в малейшей степени претендовать на контроль над властью. Кто-то из уиковских ветеранов рассказал, как проходили выборы в советское время: люди, говорит, еще шли голосовать, а мы уже отчитывались о 99-ти процентах (тут я отвлекусь, чтобы передать большой привет нынешним коммунистам, которые громче всех призывают к честным выборам, надеясь вернуть себе власть с помощью буржуазно-демократических институтов, а потом выкинуть все это на свалку). Кто-то рассказал о своем участии в социологическом исследовании где-то в регионах, когда фокус-группа в полном составе костерила Путина, но на вопрос о выборах уверенно ответила, что проголосует за него же. Идеальный с точки зрения советских властей гражданин должен был жить в ситуации, когда "всем все ясно", но никто не стремится к переменам. И ситуация продолжала ухудшаться вплоть до самого последнего времени, поскольку при Путине советский человек был модифицирован до подвида Homo soveticus rossiacus. "Нулевые" годы стали периодом цинизма, равнодушия и предельного рационализма, когда хоть среди расплодившихся как грибы после дождя кремлевских политологов и блогеров, хоть среди получивших право на поездку в Турцию обывателей распространилось новое для русской культуры убеждение, что в диалоге с властью заявления типа "I don't need your blood money" не только невозможны, но и просто нелепы. Вещи, которых раньше стеснялись, стали обсуждаться открыто. Никто уже не маскировал шкурные интересы идеалами, сторонники режима, получавшие деньги за комментарии в сети или выходы на "путинги", не боялись обвинений в продажности, а даже бравировали своими возможностями, как иная девица прилюдно хвастает тем, что обменяла невинность на возможность ездить с крутыми пацанами на новой "бэхе". Все шло к тому, что институт выборов мог отмереть вовсе.
Тертуллиан говорил, что христианами не рождаются, а становятся (fiunt, non nascuntur christiani), и это не может не напомнить культивируемую советской пропагандой поговорку "солдатами не рождаются, а становятся". Парафраз не случайно подменил людей, сделавших свободный выбор, на слуг режима (человеку не предлагалось выбирать, каким солдатом ему надлежит стать: защитником Москвы, сексотом НКВД или "дедушкой" позднесоветской армии). Сейчас нам пора задаться вопросом, как стать гражданами.
Тут надо сделать важную оговорку. В современной Европе гражданами как раз не становятся, а рождаются. Если фермеры во имя liberté, égalité, fraternité ставили свои повозки поперек проезжих дорог, то с чего бы их детям не поступать так же? Однако такое бездумное, ритуальное воспроизводство сложившейся когда-то под влиянием совершенно конкретных исторических и жизненных реалий модели поведения не делает саму модель непригодной к дальнейшему использованию. Дело в том, что предки нынешних европейцев заложили в нее достаточный запас прочности. Современному европейцу не нужно повторять пройденный ими путь от феодальной зависимости до полноценного гражданства, ему достаточно лишь воспроизводить демократический ритуал, и, каким бы смешным этот ритуал ни был в глазах российского консерватора, он эффективен – а это главное. Но наша ситуация противоположна европейской, у нас нет образца для "тупого" воспроизведения, нам надо еще обрести этот образец и сохранить его. Именно поэтому так ценно то, что происходит сейчас в нашем обществе и что так ярко проявилось 8 сентября.
Если в декабре 2011 года мы просто увидели на улицах "людей с хорошими лицами", то 8 сентября они показали, чего можно добиться, твердо решив, что власть можно избирать, а выборы должны быть выборами. Более того, выяснилось, что эти неравнодушные граждане научились контролировать государственные институты. УИКи перед выборами мэра наполовину состояли из подневольных назначенцев, которые не скрывали, что в гробу видели эти выборы и надеялись, что в следующий раз смогут "откосить", а на другую половину – из выдвиженцев по партийным квотам, людей, пришедших для того, чтобы выборы были честными. Отмечу, что и старые сотрудники отнеслись к нам нормально: наверное, делать все по закону все же приятнее, чем по указанию "сверху". Знаменитая видеозапись с 42-го участка, на которой председатель с видимым удовольствием отказывает Управе в просьбе отложить подсчет голосов, показывает важность новых нормальных образцов гражданского поведения. Пока их нет, никто и не решается с ними экспериментировать, а как появились, так казавшаяся незыблемой старая парадигма вдруг сама собой куда-то исчезает.
Кстати, сам я должен был голосовать на том самом 42-м участке, но не добрался туда, так как не решился оставить на час-полтора УИК, на котором работал. Но я все-таки проголосовал! Как выяснилось уже на следующий день, жена, зная мою ситуацию, отправилась через полгорода на участок и, "пожертвовав" своим кандидатом, проголосовала за моего.