Опыт чувств часто считают детским опытом: когда кончается детство, чувства встают на службу готовым интересам, рациональным решениям и планам, стратегиям поведения. Но чувства можно не только ставить на службу своей деятельности: их можно инвестировать в будущее. Скажем, музыке учатся долго, учатся вслушиваться в звук, и музыка поэтому не только радует, но готовит к испытаниям, помогает их преодолеть. Никакой лёгкости звук не обещает, лёгкость предвещает либо зрение, либо вкус. Осязание дает свободу: мы осязаем родные стены, отмечая для себя, что мы ещё на месте, и ничего страшного с нами не случилось, или напротив, те новые поверхности, среди которых мы можем прожить более свободно. Зрение считают наиболее интеллектуальным чувством, просто потому, что оно может обмануть наш интеллект оптической иллюзией. Оно ведёт нас не столько вглубь, сколько вширь: мы можем увидеть “светлое” или “катастрофическое” будущее: но ведь будущее всегда было таким, оно всегда грозило катастрофой, и никогда не теряло надежду. Так что зрение скорее мерит широту будущего, чем определяет его качество.
Запах всегда обещает новизну - его никогда не издаёт вещь сама по себе, всегда необходима температура, влажность, трение, правильное место и правильное движение воздуха, чтобы был запах - и потому нюх более всего позволяет угадывать действие “факторов”, только что наметившихся тенденций.
В мире запахов в нулевые годы произошли самые большие изменения. Прежде всего, исчезли все тяжёлые, терпкие запахи - советский запах “столовой”, который ещё держался в девяностые, запахи красок или стройматериалов, из-за просушивания и кондиционирования воздуха, даже запах офисных вещей, которые переезжая из офиса в офис, растеряли свой аромат. Удивительно, что даже рыба в последние годы даже не пахнет, раньше было ясно, где добывать пищу, теперь можно перекусить где угодно и чем угодно. Если раньше запахи говорили о насиженности мест, о вольном или невольном привыкании к готовой атмосфере, то теперь кажется, что вся страна готова сорваться со своих мест. Это не столько депрессия или стремление к эмиграции, сколько боязнь тяжёлого, затхлого запаха угождения: труда в угоду начальнику, досуга в угоду устроителям досуга. Людям надоело быть средствами в чужой игре, и люди хотят вернуть себе ощущение вещей не как средств, а как посредников в общении с миром.
Музыкальные мотивы всё слышнее в последние годы: скажем, автобусы раньше ходили, кажется, с шуршанием, гулом, теперь скорее со скрежетом. Почти исчезло гудение (проводов, заводов), вместо этого шорох, как будто сухие искры - даже провода скорее поют, и этот звук срывает ветром. Нет мобилизующего гудка - есть только глухой шелест. Почти улетучился, наконец, ломкий звук, глухой звон - звук роняемых предметов, ничто сейчас почти не бьётся, не падает, вместо этого скорее постоянный шум работающих механизмов, и очень звонкий треск - если он раздаётся, всем сразу понятно, что случилось.
И там где чувство по-прежнему господствует над человеком - это область вкусовых ощущений. Можно заметить, как из повседневной речи исчезли такие слова, как “терпкий”, “пряный” или “густой”: эти слова ассоциируются не с изысканностью блюд, не с восточными ароматами, а с духотой, теснотой, скованностью. Зато много говорят о “лёгком”, “ненавязчивом” вкусе блюд. Возможно, это запахи и вкусы свободы?