Добром не кончится

8 августа в прокат вышел фильм Юрия Быкова «Майор», мрачнейшая история о нарастающем и беспощадном снежном коме полицейского беспредела. Несмотря на такую фабулу, и в Каннах, и на «Кинотавре» у «Майора» со зрителем все сложилось: из зала никто не уходил, в кулуарах хвалили, прокат дали легче и быстрее, чем другим российским новинкам. Фильм, в котором майор полиции насмерть давит ребенка на второй минуте, вытягивает все полтора часа на предельно высокой температуре, истеричном ритме и невыносимой теме – и, как ни странно, не вызывает традиционных пересудов о чернухе.

Нет в нем ни тошнотворного надрыва, ни свинцовой мерзости, хотя «Майор», в общем-то, продолжает неизбывную песнь о том, что в России все заканчивается плохо. А если и начинается плохо, то заканчивается еще хуже. Немилостивая, изощренная, изобретательная в подаче правда. Но ощущения, что над тобой в очередной раз всласть поиздевались, повторяю, нет. И слоган неожиданный: «Майор – просто человек». Эта небывалая мысль и есть самый крутой финт и без того закрученного криминального сюжета. Открытие человечности в бесчеловечном, сохраняющее напряжение у большинства зрителей и в финале вызывающее мощный ледяной взрыв, кроется в двух очень грамотных уточнениях, которые, по словам самого Быкова, привнес в картину Алексей Учитель, выступивший продюсером. Первое и простое: несмотря на пелену русского колорита, «Майор», в первую очередь, кино не социальное, а жанровое. Это зубастый боевик, полицейский триллер, взгляд на проблему изнутри системы, изнутри четко очерченного героя, а не менторский и презрительный оклик со стороны. Сердцебиение актера Шведова по всем законам передается зрителю вместе с его запоздалой нравственной дилеммой – а когда дышишь с кем-то в унисон, судить его гораздо труднее. Как и поражаться, и прятать глаза, и убегать из зала с воплями в адрес отечественной кинотрадиции.

Второе, посложнее: за эталон правдоподобия авторы приняли не дотошное выписывание ежедневных системных злодеяний (последнее, конечно, тоже присутствует, но без садизма, в своих функциональных дозах), а попытку представить, как и почему подобные поступки совершают не моральные уроды и захватившие отдельное РОВД эсесовцы, а обычные люди – на генетическом уровне не хуже и не лучше нас с вами, но прожившие другую жизнь и подчиняющиеся другому уставу.

Точка невозврата в объективном повествовании «Майора» – это момент столкновения, когда счастливый, но слишком уж крутой отец-опер, едущий по заледеневшей дороге в роддом, грубо нарушая все возможные правила, в итоге не встречает на этом свете своего ребенка, а отправляет на тот свет чужого. Одного этого события достаточно для тяжелой драмы. Но для мамы, замершей на обочине, это только начало ее персонального ада. Опоздать к жене в роддом на десять лет майору не хочется, и начинаются инстинктивные судорожные попытки отматывания ситуации обратно в нормальную жизнь через знакомые рычаги: свидетеля вырубить, в отчете солгать, семью прессовать и посоветоваться с местным комдивом, который, накрутив лихой ус, скажет, что ты салага и зря рассусоливаешь. Привыкнув к полицейской форме, легко спутать ее с военной, а мир за шлагбаумом – c вражеским фронтом. И для самого майора точка невозврата случится, когда он наконец проморгается – после отчетов, свидетелей, советов и прочих рутинных дел, которые начнут наливаться кровью и создавать разительный контраст с воображаемой игрой в войнушку. Тогда он поймет, что не все средства хороши, да и он, в отличие от своего бравого напарника, к которому кобура приросла, не совсем солдат, а все-таки сотрудник районного отделения внутренних дел.

И тогда окажется, что по человеческим правилам, отчего-то так сильно отличающимся от правил мундира, важно не избежать позора отделения или тюремного срока, а спасти женщину, которой грозит расправа среди бела дня только за то, что ей и ее шестилетнему сыну не посчастливилось пересечься с неприкасаемой линией жизни в погонах. Этот запоздалый страх убийства, страх за чужую, а не свою жизнь, не становится попыткой оправдания, но вызывает безмолвное поощрение бунта – человеческого взгляда, посмотревшего на ад изнутри, из самых жерновов. Правда, поощрение это ошибочно, так как бунт принесет лишь новые жертвы – как и всякий бунт, он споткнется и потянет за собой других. Именно поэтому в финале нас ждет не катарсис, но его ледяной антипод. Ведь катарсис подразумевает очищение – а этого герою в предлагаемых обстоятельствах никак не светит. Ни смерти, ни оков, ни искупления, его ждет кое-что похуже: убрать за собой и валить в свой роддом. На фоне красивого заката.

Но пока майор брыкался и кусался, пытаясь выскользнуть из рук своей страшной ментовской свободы, стало понятно, что точка невозврата произошла гораздо раньше столкновения на дороге, и что это не точка, а именно размытая линия, по которой хороший майор шел себе и шел, обыкновенно запутываясь, время от времени выезжая за рамки дозволенного и все тверже, без рассусоливаний, нажимая на газ. Сам по себе человеческий взгляд, при всем неудобстве подобного зрительного инструмента, незаменим не только как предохранитель против соблазна воспользоваться властью, но и чтобы ситуации, когда подобная власть может выручить, не случались вовсе. Без такого взгляда ответственность выхолащивается, выстирывается из человека опытом, в котором нам всем так нужны нарушения, упрощения, подтасовки, – и уже после подобных ступеней сращивания с «нормальной российской действительностью» этот гуманный взгляд будет лишь показательным, но, увы, бесполезным. Запущенное колесо не останавливается, и резонный вопрос в лицо начальству «А не многовато ли крови?» теперь никого не спасет.

И все-таки пусть он звучит, пусть он повиснет у кого-нибудь в голове жутковатым транспарантом.

Иллюстрация: Кадр из фильма "Майор"

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67