Девочка, белочка и танцующий с медведями старичок

Вот чудовищная в своей нелепости картина Терри Гиллиама.

Впрочем, Гиллиам этот и всегда-то был нелепым, не правда ли?

Помнится, во ВГИКе Юрий Николаевич Арабов усердно подсовывал своим студентам гротески то братьев Маркс, то братьев Цукер с Абрахамсом, а то и Терри Гиллиама с группой "Монти Пайтон". Так вот, насколько мне понравились первые со вторыми, настолько же активно не понравился третий. Несмотря на вопиющий абсурдизм, у первых непременно наличествовали голливудская манера, выучка и лоск, а ведь я - за профессионализм.

Гиллиам же с группой своих оголтелых товарищей выглядел на этом фоне дилетантом, графоманом, приблудившимся. Конечно, в легендарной картине "Смысл жизни по "Монти Пайтону" попадались отдельные упоительные эпизоды, однако общее впечатление было крайне невыгодным: казалось, что тут потрудился чудак-человек, а не кинематографист. Точнее, сразу несколько чудаков, каждый из которых тянул одеяло в свою сторону, наплевав при этом как на правила хорошего кинематографического тона, так и на кинематографические каноны. (Я был тогда совсем глупым, совсем. Я всерьез полагал, что кинематограф - наилучшая сфера для приложения человеческих сил и талантов!)

Короче, упрямо не любил Гиллиама, опознавая в нем анти- (сверх-) кинематографиста, но позже все-таки полюбил: за отдельные моменты из "Бандитов во времени", за "Мюнхгаузена", а много позже - и за все прочее, без разбору. Было дело, даже отыскал его громадное интервью западным средствам массовой информации. И что же? Полюбил это интервью априори, задолго до, не читая!

Но даже и прочитав, не разочаровался, нет. Потому что мужик говорит дело.

Подобно тому, как бывает акробатический рок-н-ролл, а бывает кадриль, так и романы бывают стремительными и бывают мучительно-продолжительными. Это я к тому, что, ежели Гиллиам не понравился вам с первого взгляда, то вы не спешите с далеко идущими выводами, остыньте, не клеймите и присмотритесь. Полюбите же Гиллиама! Настойчиво овладевайте, терпеливо пытайтесь понять авторскую логику. Даже я, будучи влюбленным в Гиллиама человеком и гражданином, отсматривая его свежеиспеченную картину "Страна приливов", долго упирался-сопротивлялся. Впрочем, в конечном счете сдался на милость предмета своего обожания. Порадовался.

Характерная особенность изображения: искаженная перспектива, искаженные пропорции, гигантский угол охвата, весьма подвижная ручная камера, гиперэкспрессия, экзотические ракурсы. Все это достигается применением сверхширокоугольного объектива. Охватывая сразу полмира, такой объектив позволяет снимать с очень близкого расстояния, позволяет осуществлять невероятные композиционные решения. По образованию и по натуре Гиллиам - художник, и вот он стилизует, и вот он выверяет каждую "картиночку". Придумывает, тщательно воплощает своего рода "красоту".

Однако! Повторюсь! Вся эта рукотворная красота подается в режиме "подвижная ручная камера". Выходит, Гиллиам стилизует еще и так называемый "документализм".

Что имеем в сумме? Имеем гремучую смесь, кошмар ец. Наркоманы и наркоманки, некрофилы и некрофилки, сумасшедший юноша по имени Диккенс и заигравшаяся в любовь к нему ма-аленькая, но уже прихотливо раскрашенная девочка по имени Джелиза-Роза, трупы и полутрупы, говорящие куклы в стране сомнительных чудес - вся эта мутная безблагодатная "красота", все эти известно кем инспирированные фантазмы подаются самым домашним образом, будто бы в режиме home video. Весь этот инфернальный эстетизм существует на расстоянии вытянутой руки! Имеется в виду не только рука протагонистки Джелизы-Розы. Мы, зрители, тоже рядом, не обольщайтесь и не расслабляйтесь. Короче, репортаж из преисподней, из материализовавшегося мира падших духов.

Недавно я по мере сил разбирался в "Новом мире" с другой свежей картиной Гиллиама, с "Братьями Гримм". Я предостерегал потребителя от серьезного отношения к фабуле, к нарративу. Гиллиам принципиально антиголливудский человек; не случайно в конце 60-х он, американец по происхождению, сбежал в Лондон, на BBC, где и прибился к группе деконструкторов, к "Монти Пайтону". Вот и здесь, в "Стране приливов", Гиллиам, скорее, документалист! Антрополог!! Гиллиам внимательно вглядывается в предметы и лица. Он настаивает, он доказывает: мир, предъявленный его картиной, не выдуманный, но натуральный. Трепещите.

(Написал вышестоящий абзац, перечитал, вспомнил все, впервые осознал, что фильм-то - по-настоящему великий! Все еще пишу многочисленные рецензии во многом потому, что письмо помогает разбираться. Приступая к тексту, я никогда не знаю, про что отсмотренное кино, никогда! Понимание приходит лишь в процессе письма.)

Несколько месяцев назад прочитал, что исполнившая девочкину роль Джоделль Ферланд давно знаменита, что ее тысячу раз снимали и в кино, и в рекламе, и в сериалах. Видимо, от столь частого использования на поверхности лица юной красавицы образовалась тоненькая пленочка, есть, есть в ее лице что-то пугающее. Но, может, и не пленочка вовсе, а потертость.

Джоделль Ферланд представляется эдакой маленькой женщиной. Будто бы злой волшебник взял безупречную взрослую манекенщицу с глянцевой обложки - и сморщил, превратил в мини-манекенщицу. Образцово-показательные черты лица, глянцевая красота, да, но все это без намека на здоровый сексапил, без намека на возможность деторождения. А тогда - зачем?? Ведь соблазн, блокирующий идею и возможность деторождения, по определению инфернален. Гиллиам гениально видит, его выбор артистки на главную роль безупречен. Гиллиам "по-взрослому" раскрашивает искушенную девочку помадой и тушью, Гиллиам предъявляет любопытство и похоть в их самом чудовищном - инфантильном варианте.

Джелиза-Роза все время хочет увидеть "штучку" своего приятеля, Диккенса. Трындит о "любви". Складывает губки для поцелуя. Приятельствует с белочкой. Рассказывает куклам-подружкам про свои "высокие, высокие отношения": "Он мой парень, а я его жена!" Укладывает кукол-подружек: "Спите, малышки, спите, вам снятся поезда, эскимо и старики, танцующие с медведями". Я слышал пару-тройку устных отзывов: невнимательные зрители принимают потрясающий фильм Гиллиама за "скучный". Это зря. Не скучный, а страшный, точный и поучительный.

Осенью я восторженно описывал американский сериал "Отчаянные домохозяйки". В сущности, Гиллиам предъявляет коллективный портрет героинь того самого сериала. Сопливая, но дюже любопытная и романтичная девочка Джелиза-Роза - это же собирательный образ и домохозяек, и домохозяев новейшего времени. Гиллиам воссоздает ничем, кроме своеволия, не обусловленный мир желаний, видений, фантазмов и грез. "Хочу интересненького!", "Хочу приключений!" и "Хочу непознанного!" На тебе, получи.

В финале, когда придурок Диккенс пускает под откос пассажирский поезд, примчавшаяся к месту катастрофы одержимая по имени Джелиза-Роза радостно верещит: "Диккенс, ты убил ее, убил гигантскую акулу! Я люблю тебя!!" На самом деле Диккенс убил и покалечил сотни ни в чем не повинных людей. Джелиза-Роза этого попросту не видит. Гиллиам гасит свет на крупном плане Джоделль Ферланд: на черном фоне задержались два ее ярко-белых инфернальных зрачка. Конец. Титры.

Когда и если негодяи мучают или убивают (в концлагерях, в подворотнях - все равно), записные моралисты вскидывают вверх руки: "Человек - это звучит гордо! Разве можно поднимать руку на человека?! Совесть! Где твоя совесть, преступник?" Моралисты не понимают, что одержимые живут не в реальном мире, а в мире грез и наваждений. Что они преступили - раньше. Когда фантазировали и грезили, переставая отличать реальность от морока, подлинное от интересненького.

Их мир - придуманный, выморочный, навязанный врагами, да, но одержимые-то существуют там совершенно реальным, "документальным" образом и даже касаются этого мира руками! В этом параллельном широкоугольном мире поезд с сотнями людей из плоти и крови представляется гигантской акулой, а массовое убийство - подвигом. "Потому что не ведают, что творят". Не ведают, не знают. Все сложнее, чем кажется моралистам. Великое, великое кино. Гиллиам снова не подвел, снова попал в самое яблочко, в десяточку.

"Одинокие пустые гробницы вдоль унылой Страны приливов?" - бредит отец-наркоман в исполнении любимейшего Джеффа Бриджеса. Вот именно небытие, украшенное согласно всем законам "поэзии". Красивенько, безобидненько. До поры.

Снова повторю то, о чем говорю с пугающей самого себя регулярностью: западное кино находит способы разговаривать с людьми о предельных проблемах и ситуациях. О жизни и смерти, о Боге и преисподней. У нас же с новою силой гордятся стародавними космическими подвигами, утверждающими идею человеческой гордыни, и ничего больше. Хорошо бы опомниться. А то нашим уже и Гиллиам скучен, и Ханеке, и Джармуш, и Кроненберг, и Кассаветис, и братья Дарденн?

"Скучно, бес!" - "Понимаю, очень даже понимаю, а не хотите ли тогда посетить развеселую Страну приливов?! По сходной цене? Для поднятия жизненного тонуса?" Правда, про одинокие пустые гробницы хитроумный продавец удовольствий до поры умалчивает. Дураки-экскурсанты рано или поздно опомнятся, только будет поздно.

И еще. В тему. Несколько раз всплывало в сознании во время просмотра "Страны приливов". Жить стало лучше, жить стало веселее! Сегодня невероятно выросли и доходы, и потребности, и возможности. Резко улучшился вкус. Ярко проявила себя тяга постсоветского человека к духовности. Все эти процессы особенно обнаруживают себя в православном храме, когда прямо перед твоим носом внезапно, где-то посреди службы, одна за другой возникают безукоризненно упакованные молодые красавицы. Вихляя упругими бедрами, затянутыми в тугие джинсы или вызывающие мини-юбки, они уверенно курсируют от одной иконы к другой, ставят свечи, иногда прикладываются, отклячивая задницы. Их много, их слишком много, и даже не в количественном смысле, но в качественном. Их форма одежды, их манеры, их зачастую непокрытые головы поразительно контрастируют и с убранством храма, и с самим духом происходящего. То, что непременно радует на проспектах, на площадях и на танцульках - бедра, груди, прически и обнаженка, - вызывает здесь какое-то брезгливое недоумение. Они попросту не видят того, что вокруг них. Они не понимают чудовищной неуместности бедер и обнаженки в этом контексте.

С другой стороны, девочка без косметики, одетая в скромную длинную юбку и с аккуратным платочком на голове, неизменно провоцирует здесь и чувство восторга, и чувство благодарности. Она - подумала. Она - не случайно и не второпях. Она - знает, куда пришла. Она - соображает. Она - различает. Она, наконец, видит.

И я много раз ловил себя на том, что из самой глубины моей души поднимается тогда теплота, сродственная молитве. И я чувствую, как все мое существо желает такой вот непроницаемой девочке - любимого мужа, светлых детей, доброго здоровья, ясного неба и душевного спокойствия. Это всегда происходило помимо моей воли: в обмен на свое внешнее такая девица незамедлительно получала мое внутреннее, и думаю, что не только мое. К такой вот девочке не приблизятся ни зло, ни злые. А эффектным и полуголым - даже не сочувствую, извините. Я хотел сказать этим примером о каких-то слишком тонких, плохо подвластных профанному языку вещах. Я хотел сказать, что мир, хотя и лежит во зле, действительно полон чудес.

?Третий день хожу и бормочу невесть откуда взявшееся в голове стихотворение, точнее, самое его начало: "Отцы пустынники и жены непорочны..." Кажется, Пушкин? Хоро-оший Пушкин! Пускай будет, пускай его вертится, пускай напрягает речевой аппарат и мозг до следующей колонки.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67