Некоторым не везет. Например, деятелям культуры, волею судеб оказавшимся в джентльменских списках прогрессивной общественности. Среди фигур, обязательных к употреблению. Среди маячков. У патриотов это, допустим, Лев Толстой, Есенин, Шолохов, Свиридов, Рубцов, Бурляев... У либералов - Мандельштам, Хармс, Окуджава, Шнитке, оба Тарковских, Лев Рубинштейн...
Свои списки есть и у радикалов, и у домохозяек: партийность - способ существования нашего социального организма. Фигуры разного возраста и профиля, но всех, всех одинаково жалко: попали, что называется, в засаду, караул! Живым не ушел практически никто. Наша прогрессивная общественность, вне зависимости от идеологического окраса, съедает объект своей любви без остатка. Без жалости. Без проблем. У передовой общественности мало других занятий. Ее мускулы не напряжены, ее жизненные силы не подорваны. Спасаясь от безделья, маскируя свои беззаботность и безответственность, она развлекается будто бы обеспеченными смыслом классификациями, практикует каннибализм.
Ларс фон Триер тоже жертва. Жертва ничем не обусловленного постсоветского любопытства. Грамотные россияне норовят посмотреть каждую его картину, чтобы потом отчитаться друг перед другом о впечатлениях. Возбужденно дергают за рукав и прокрадываются в душу: "Что ты думаешь про фон Триера?" Но я-то смотрел единственно "Танцующую в темноте": в свое время заказали рецензию и даже купили билет за казенный счет. Видимо, чтобы не убежал и не передумал. Я против коллективной любви, против коллективных фантазмов, против психоза. Я не думаю про фон Триера, я про фон Триера пишу. Когда попадается под руку, на глаза. Когда мне это выгодно, и не чаще.
Уверен, Триера не следует понимать расширительно. То есть, когда Триер манифестирует антиамериканизм, он всего лишь полемизирует с голливудским способом репрезентации. Теплокровный частный человек несопоставим с коллективным телом, с социумом, с абстракцией. Где Ларс и где Америка, одумайтесь! Триер использует в своих интересах антиамериканскую риторику, но на самом деле его интересуют собственная судьба и собственный успех, к которым Америка не имеет ровным счетом никакого отношения (ему, кстати, хотелось бы, чтобы имела; а кому бы не хотелось? не лицемерьте!).
Если я правильно понимаю, амбициозный Триер аккумулировал и предъявил специфическую зависть постановщиков Старого Света к постановщикам Голливуда. Дескать, как ни старайся европеец, как ни крутись, все равно американские бюджеты и американская социальная машинерия обеспечат первенство тамошним, заокеанским драмоделам. Обидно! "Чем были бы иные американские романисты без американских же пушек?" - иронизировал полвека назад Луис Бунюэль. Некорректная постановка вопроса. Романисты и артиллеристы Америки служат в одном и том же полку, делают одно общее дело: они обоюдно полезны. И если ты захотел аналогичного всемирного успеха, то и развивай отечественную, то бишь испанскую оборонку. А уж если пацифист - смирись с провинциальным статусом и ограниченной востребованностью. В данном случае я за последовательность и точность мышления. Но во всех остальных случаях - за Бунюэля.
Ситуация Киры Муратовой типологически сходна с триеровской. При совке Муратова не вписалась в индустрию и в истеблишмент единственно потому, что была талантливее всех вместе взятых мужчин тогдашнего отечественного кино. Проницательные мужчины этого не простили, выдавив Муратову в подземелье, в гетто, в малобюджетную провинциальную ссылку. Они продолжали пользоваться госденьгами и госпайками, они паразитировали на передовой технологии и дефицитном "Кодаке", они флиртовали с господствовавшей идеологией и властью, наваривая социального капитала, она же тем временем подвизалась то ли библиотекарем, то ли безработной и анонимно монтировала чужие бездарные опусы.
Когда на заре перестройки Муратова таки вернулась, она неожиданно начала выдавать чрезмерно говорливое, даже сварливое кино. Она демонстративно отказалась от новых социальных возможностей. Она начала лепить фильмы из подножного мусора, из дерьма, из мата-перемата, из уличных склок и междометий - из ничего. Она до сих пор борется с приоритетом сценария, со связной историей - с этой служанкой властей предержащих, с этой слишком сговорчивой публичной девкой, ублажающей столичных хлюстов. Из глубины ее фильмов до сих пор доносится протестная ругань, хорошо понятная всякому человеку, у которого какие-то никчемные, нулевые люди беззастенчиво похитили молодость и половину зрелости.
Две картины Триера, которые я посмотрел, не оставили сомнений в том, что их автор - тонкий человек и талантливый художник. Много выше среднего. И даже выше высокого. Ясно и другое: продукция Триера инспирирована не вибрациями души, а досадой. У Триера, как когда-то у Муратовой, куда больше амбиций, нежели возможностей. Он всего-навсего сытый, а ему хотелось бы стать великим. Впрочем, некоторым людям, лавочникам, этого побудительного творческого мотива не понять никогда.
Новоиспеченный триеровский "Мандерлей" - это павильон, условность, социология в стиле Брехта и так далее, и т.п. Безупречно выполненная протестная жестикуляция, не более. Голливуд стремится к полному жизнеподобию, норовит убедить всемирного зрителя в том, что голливудская продукция - слепок Мира, и что этот Мир безусловно завершен. Триер противоречит: не завершен и не слепок. Триер отказывается верить чужому опыту, манифестирует собственную отдельность, Триер против экстраполяции. "Мандерлей" - предельно грамотное, хотя и не великое кино очень самоуверенного человека. Однако, самоуверенного - в положительном смысле; самоуверенного - по делу, не без оснований. Как это было принято орать у чеховских истериков: "Я мог бы стать Наполеоном, Крузенштерном, Ингмаром Бергманом, но родился не там, не тогда, да и родился ли вообще?!"
Триер несчастен, а иначе давно отдался бы Голливуду. Ведь Голливуд с готовностью распахивает двери перед всеми счастливцами. Впрочем, если счастья и гонора у пришельца все-таки больше, нежели таланта, Голливуд самонадеянного счастливца вышвыривает. Положим, так случилось с обаятельным Андроном Кончаловским. По слухам, в очередной своей расейской картине Кончаловский намеревается разоблачить всемирный глянец. Наверное, что-то вроде масонского заговора? Интересно, как это мистер Глянец будет разоблачать сам себя, своими же руками?!
Насколько же безвкусен этот жест по сравнению с жестом действительно незаурядного Триера, выбравшего в качестве мишени внеположную ему Америку!! Я бы еще понял, если б Кончаловский разоблачил, например, бедность. Кстати, почему это новые русские, то бишь новые глянцевые, до сих пор не разоблачили отечественную бедность? Это было бы, конечно, донельзя подло, но зато небезвкусно, гламурненько! Как ни парадоксально звучит, это в конечном счете стабилизировало бы нашу социальную ситуацию. Только у них тонка кишка, они смертельно боятся дистанцироваться от народа и канонизировать идеологию неравенства, я об этом уже писал. Потому как если будет декретировано неравенство, то в одну секунду все перераспределится заново: и материальные ценности, и символический капитал. И вот это, новое перераспределение уже будет обеспечено реальными смыслами. А не заборами.
Не мог разобраться, почему подташнивает от сериала Павла Лунгина "Дело о "Мертвых душах", где непотопляемому русскому барству вроде бы неплохо врезали. Фантазийные навороты сценариста Арабова уместны, благодаря им преодолевается автоматизм восприятия хрестоматийных текстов; актеры тоже в основном хороши. Наконец понял. Многочисленные антигерои - все эти растратчики-помещики, воры-чиновники и тетки-самодурки - продуцируют тут осмысленные, да попросту изящные речевые обороты с необыкновенной легкостью, на ура. А этого не может быть потому, что связная речь подобного уровня - божий дар, незримое присутствие благодати, чего-то такого. Связная речь - порядок в голове. Посему этим должно быть трудно, очень трудно изъясняться. Эти должны были бы запинаться, мучительно подбирая слова, подсказывая друг другу, путаясь и долдоня! В "Свадьбе", где Лунгин уже практиковал грамотный речевой гвалт, коллективным героем был народ - персонаж в целом положительный и вдобавок прародитель языка. Но здесь-то за коллективного героя - моральный урод! И вот Лунгин не разобрался, запутался и испортил песню.
На неделе правительство затеяло обсуждение культурной отрасли, и впервые за 15 лет премьер-министр публично заявил, что утрата страной культурного багажа обессмыслит даже удвоение валового продукта. Но поскольку это было не прочувствованное заявление премьера, а кем-то написанный пропагандистский спич, то премьер тут же дезавуировал собственный пафос, заявив, что "культура - тот же бизнес". Итак, первую формулу написал спичрайтер, вторую нашептал злонамеренный царь Долдон, наш теневой лидер, подлинный хозяин постсоветской России. Речь получилась смешная, в стиле непоследовательного Граучо Маркса. Царь Долдон хотел бы свести Божий Мир к нескольким универсальным формулам, хотел бы выдать эти формулы за эквивалент мирового смысла и таким вот образом этот самый Мир завершить. Что страшно.
Но не следует думать, что Долдон - хозяин одних лишь власть предержащих. Сегодня Долдон - хозяин почти всех. Звонит одна старая знакомая и сообщает, что пришла в восторг от моих текстов, давным-давно опубликованных в "РЖ". Интересуюсь, почему же прочитала с таким опозданием? Выясняется, что тексты безо всякого разрешения и согласования, даже без указания первоисточника, перепечатывает некий патриотический тульский листок, из тех, что провинциальные партийные ячейки бесплатно рассовывают в почтовые ящики будущих избирателей. Ну что тут скажешь, либералы пришли - грабют, патриоты пришли - грабют, куда бедному крестьянину податься?!
А, кстати, разве у них нет собственных мыслей и писателей? Неужели только деньги, только понты и безудержная воля к власти? Только. А как же они станут обустраивать Россию, получив власть? Да как все их предшественники: снимая кальку с России старой, крепостной, неприемлемой.
Телефонный разговор со старой знакомой интересен и сам по себе. Спрашивает: "Почему же ты не пишешь в журналы "Наш современник" и "Москва", только в "Новый мир"? Это что, недоработка или позиция?" Я не видел ее долгих 16 лет. Я совсем не помню, как она выглядит. Однако, уже понимаю: начинается допрос. Бедная, эмоционально зацепилась за 2-3 слова из украденного патриотами текста, записав на этом основании конкретного меня - в какие-то абстрактные "свои". Но у меня-то в каждом тексте несколько сотен слов, у меня вообще большой словарный запас. Термины "любовь", "ответственность", "суверенная личность" и даже "эстетика" я употребляю несравненно чаще, чем обороты "плохие 90-е" или "униженный русский мужик", от которых, впрочем, тоже не отрекаюсь. Однако Долдон велит им реагировать только на 2-3-4 ключевых слова. Прочее - на самокрутки.
Я уже давно повторяю, пресловутый "37-й" никогда и не заканчивался. Те, кто внизу, вроде меня, всю жизнь существуют в ситуации дознания, допроса, выламывания рук. В режиме принудительной унификации. Стоит человеку моего социального происхождения чуть-чуть приподнять голову, высунуться из каменного мешка, вдохнуть, высказаться, как невесть откуда налетают похитители речи и принимаются мародерствовать: "Вот ты неплохо пишешь, а почему же ты не за нас? Похоже, ты ненадежный (патриот, либерал, анархист). Кажется, у тебя еще не сложилась гражданская позиция. Ты не определился. Скорее определяйся!"
Манцов (в недоумении): "Вообще-то я беспартийный и как раз определился: я бегло изъясняюсь своими собственными словами, а вы - с большими пробелами долдоните чужое, мычите. Моя гражданская позиция - это моя свободная связная речь".
И потом, разве у нас не двадцатый (!) год перестройки, и разве мы не свободные частные лица? Ничего подобного. Мы - еще более коллективное тело, чем при совке. Запредельная архаика. Суслов - отдыхает. Работают другие. Под чутким руководством теневого лидера - изобретательного царя Долдона, который в здоровом обществе занимал бы должность провинциального суфлера.