Чему учит прах

Многие из нас очень четко понимают, почему боятся летать самолетами. Трудно бывает отделаться от мысли, как много всяких штуковин должно работать исправно в таком невероятно сложном механизме, как современный лайнер, чтобы он мог держаться в воздухе. Сломается одна какая-нибудь шестеренка, и весь самолет рухнет на землю… Как подумаешь, сколько всего может пойти юзом, сразу охватывает дикий безотчетный ужас. Вот я и спрашиваю: не это ли самое испытывала вся Европа на протяжении последних недель? Тот факт, что облако от не Бог весть какого мощного извержения исландского вулкана – мелкий сбой в работе сложнейшего механизма природы – может полностью застопорить воздушное сообщение над целым континентом, лишний раз напоминает нам, что человечество, несмотря на все свои титанические усилия по преобразованию природы, – это не более, чем еще один вид живых существ на планете Земля. Катастрофичность социально-экономических последствий этого мелкого в сущности происшествия объясняется успехами техники, в частности в области воздушного транспорта. Сто лет назад подобное извержение осталось бы незамеченным. Благодаря технике мы становимся более независимыми от природы – и в то же самое время, но уже на другом уровне, попадаем во все большую зависимость от ее капризов. Несколько десятилетий назад, впервые вступив на поверхность Луны, [Нейл Армстронг] сказал: «Такой маленький шаг для человека, и такой огромный – для человечества». Сегодня в связи с извержением в Исландии и его последствиями мы вправе сказать: «Такой маленький шаг назад для Природы, и такой огромный – для человечества».

* * *

Первое, чему научил нас вулкан: все большая наша свобода и власть над природой, само наше выживание, зависят от целого ряда сохраняющих постоянство природных параметров (таких, как температура, состав воздуха, достаточные запасы воды и энергоносителей и т. д.), которые мы воспринимаем как данность. И «творить, что хотим» мы можем лишь пока остаемся достаточно маргинальными – т. е. не нарушаем естественное течение жизни на Земле. Ограничения нашей свободы, актуализируемые в связи с происшествиями геологического порядка, парадоксальным образом являются следствием скачкообразного роста наших возможностей: растущая способность человека изменять природу вокруг себя оказывается в состоянии пошатнуть даже геологические основы жизни на Земле. Тот факт, что человечество становится тектоническим фактором означает начало новой геологической эры, которую ряд ученых уже окрестил «Антропоценом». После недавних катастрофических землетрясений во внутренних районах Китая идея «Антропоцена» кажется особенно актуальной. Есть серьезные основания полагать, что главной причиной необычайной силы этих землетрясений стало строительство гигантской дамбы «Трех Ущелий». Из-за нее образовались новые искусственные озера, которые способствовали росту давления в подземных разломах и тем самым увеличили магнитуду подземных толчков. В итоге даже такое проявление стихии, как землетрясение, приходится отнести к числу феноменов, родившихся из-за влияния человека.

Есть, правда, что-то обманчиво-успокаивающее в нашей готовности принять на себя ответственность за все угрозы окружающей среды. Нам удобно чувствовать себя виноватыми, поскольку в этом случае все опять-таки зависит от нас. Раз мы «рулим» катастрофой, то и спастись всегда можем. Просто нам надо изменить свой образ жизни.

Продолжающееся извержение вулкана лишний раз напоминает, что не все экологические проблемы можно свести к нашей «спеси» – объяснить тем, что мы нарушаем природное равновесие на Матери-Земле. Природа по сути своей хаотична, склонна устраивать самые дикие катастрофы – бессмысленные и непредсказуемые. Перед ее жестокими капризами мы совершенно беззащитны. Короче, нет никакой доброй Матушки Природы. Мы не нарушаем ее баланс, но лишь делаем [жалкие] попытки его поддержать. И всего забавнее, что в случае с вулканами опасность исходит из глубины Земли – у нас из-под ног – а не откуда-нибудь из космоса. Так что отступать нам некуда.

В новостях, посвященных пеплу от исландского вулкана, в глаза бросается еще одна вещь, а именно сложнейшее переплетение природного и культурного. О многом говорит уже то, как данная проблема освещается: пылевые облака подаются то как природная катастрофа, то как погодное явление. Фигурируют они и в разделе «экономика»: в связи с убытками авиаперевозчиков или же тех, кто зависит от воздушного транспорта – например, кенийских цветоводов. Или как источник социальной напряженности – поскольку пассажиры вынуждены сутками томиться в аэропортах.

Та же смесь природного и культурного (экономики) наблюдается в самой полемике относительно того, насколько оправданным был запрет полетов над Европой. Если главным доводом в пользу закрытия воздушного пространства называлась опасность, которую вулканическая пыль представляет для самолетных двигателей, то ключевым аргументом «против» стал финансовый ущерб, понесенный авиакомпаниями и экономикой в целом… Чудная постановка вопроса – воистину сравнение белого с круглым! Даже если для постепенного открытия неба над Европой действительно есть серьезные основания, все равно кажется подозрительным, что научные доказательства допустимости полетов над большей частью Европы стали появляться именно в тот момент, когда давление со стороны авиаперевозчиков достигло своего пика. Это ли не доказательство, что миром правит капитал? Перед его мощью бессильны даже естественнонаучные аргументы.

Следующий урок имеет отношение к временному фактору. Больше всего нас пугает перспектива, что вулкан так и будет извергать пепел – может быть еще долгие месяцы, а то и годы… (Когда он проснулся в прошлый раз, в 1815 г., извержение продолжалось два года). Для нас, на Западе, травма – это как правило кратковременное – хотя и болезненное – нарушение нормального ритма жизни (теракт, грабеж, изнасилование, землетрясение или торнадо …). Но ведь есть люди, для которых травма – это обычное состояние – так сказать, образ жизни. Например, в странах, где бесконечно ведутся войны – вроде Судана или Конго. Этим людям негде спрятаться от травмирующих переживаний. Они даже не могут сказать, что их преследуют призраки пережитого. Поскольку пережитое отнюдь не стало призраком, оно никуда не ушло. То, от чего эти люди страдают, называть «пост-травматическим» синдромом терминологически некорректно. Самое ужасное в их положение – это перманентный характер травмы.

* * *

Опасности, таким образом, подстерегают нас буквально на каждом шагу, и мы надеемся, что ученые помогут нам с ними справиться. Но проблема в том, что ученые/эксперты, которые должны знать спасительные решения, на самом деле их не знают. Экспансия научного мировоззрения в нашем обществе демонстрирует два неожиданных свойства: мы все больше и больше полагаемся на мнение экспертов даже в таких сугубо интимных сферах, как секс и религия, но при этом само научное знание распадается на множество непоследовательных и противоречивых дискурсов. На смену платоновской диалектике плюрализма мнений (докса) и единственно-возможной объективной научной истины (эпистеме) приходит столкновение бесконечного числа взаимоисключающих «экспертных оценок». И как всегда, подобная универсализация содержит в себе элемент возвратности. Современные угрозы больше не носят преимущественно внешний (природный) характер, их порождает человеческая деятельность, которую буквально пронизывает наука (ср. влияние промышленности на экологию, бесконтрольных генетических опытов – на психику и т.д.). Таким образом, наука одновременно выступает и источником – точнее, одним из источников – угрозы, и единственным средством понять и определить ее сущность, и наконец, средством с этой угрозой справиться – найти выход. Даже когда, возлагая вину за глобальное потепление на технологическую – а значит и научную – цивилизацию, мы все равно не можем без помощи этой самой науки определить масштабы угрозы – а часто даже просто ее осознать. Ведь не секрет, что «увидеть» в небе «озоновую дыру» могут только ученые. Таким образом, вагнеровское «Die Wunde schliest der Speer nur, der Sie schlug» («исцелить рану может только копье, эту рану нанесшее») приобретает новый смысл.

Парадигматической категорией, демонстрирующей бессилие науки, и одновременно скрывающей его за обманчивой завесой экспертного апломба, служат т. н. «предельные значения»: сколько мы еще можем «безопасно» загрязнять окружающую среду, сколько ископаемых можем сжечь, сколько ядовитых веществ не представляют угрозы для нашего здоровья… Или в более расистском варианте – сколько иностранцев наше общество может интегрировать, не рискуя утратить самобытность. Очевидная проблема состоит здесь в том, что в силу непрозрачности ситуации, любое «предельное значение» носит отчасти фиктивный характер, являясь произвольным символическим вмешательством в реальность. Откуда мы знаем, что уровень сахара в крови, предписываемый врачами, действительно правильный?

Из этой ограниченности нашего знания вовсе не следует делать вывод, что угрозу экологии не следует преувеличивать. Наоборот, мы должны относиться к окружающей среде еще более бережно, поскольку ситуация оказывается глубоко непредсказуемой. То, что в последнее время по поводу глобального потепления возникли некоторые вопросы, вовсе не означает, что дела идут совсем не так плохо. Наоборот! Значит ситуация оказалась еще менее предсказуемой, чем мы полагали, а социальный и природный факторы переплелись в ней неразрывно. Сегодня угроза экологической катастрофы ставит перед нами вот какую дилемму: либо мы воспринимаем ее серьезно и соглашаемся принять такие меры, что если все как-нибудь обойдется, будем выглядеть глупо; либо ничего не делаем – и теряем все, если катастрофы все-таки произойдут. Хуже всего в этой ситуации выбрать среднюю линию и ограничиться полумерами. Тогда мы окажемся в проигрыше при любом развитии событий. Когда речь идет об экологической катастрофе, «взвешенных» решений быть не может, и все разговоры своевременность, предосторожность и управление рисками звучат довольно бессмысленно. Ведь в данном случае мы имеем дело, если следовать гносеологии Рамсфельда, с «неизвестным, о котором мы не не знаем»: не просто не знаем, что искать, но даже не знаем, что именно мы не знаем.

Из теории познания по Рамсфельду можно узнать много любопытного – хотя само выражение, естественно, отсылает нас к известному событию, имевшему место в марте 2003, когда Дональд Рамсфельд решил пофилософствовать относительно связи между познанным и непознанным: «Есть известное известное. Это то, о чем мы знаем, что мы о нем знаем. Есть известное неизвестное. Иначе говоря, то, о чем мы знаем, что мы о нем не знаем. О нем мы не знаем, даже что о нем не знаем». Что он забыл упомянуть – это о ключевое четвертое понятие: «неизвестное известное» – то, о чем мы не знаем, что знаем. Знаменитое фрейдистское бессознательное – «знание о том, что не знает самого себя», как любил говорить Лакан. Если Рамсфельд, думает что главные опасности в столкновении с Ираком заключались в «неизвестном неизвестном» - в угрозах, исходивших от Саддама, о возможности которых мы даже не подозревали – то мы возразим. Главные угрозы таятся как раз в сфере «неизвестного известного» - в отвергнутые мнения и предположениях, в собственной приверженности которым мы не отдаем себе отчет. Применительно к экологии речь идет о том, что мешает нам поверить в принципиальную возможность катастрофы – и следовательно переходит в область «неизвестного неизвестного».

* * *

Главный урок, который нам необходимо усвоить, состоит в том, что человечество должно готовиться вести более «гибкий», кочевой образ жизни; что локальные или глобальные перемены в окружающей среде могут поставить перед необходимостью неслыханных ранее крупномасштабных социальных перемен. Допустим, чудовищное вулканическое извержение сделает Исландию непригодной для жизни: куда поедут исландцы? На каких условиях? Следует ли предоставить им участок земли – или просто рассеять по разным странам?

Что, если север Сибири станет более пригодным для жизни и сельского хозяйства, а большие территории Африки к югу от Сахары пересохнут, – как будет организован обмен населением?

Когда подобные вещи случались в прошлом, социальные перемены принимали дикий, неконтролируемый характер, сопровождались насилием и разрушениями. В современных условиях подобный сценарий был бы катастрофическим – поскольку оружие массового уничтожения доступно всем странам. Одно очевидно: придется радикально пересмотреть концепцию национального суверенитета и вывести на новый уровень сотрудничество в глобальном масштабе. Тем более, что новые климатические условия, недостаток воды и энергоносителей неизбежно приведут к радикальным переменам в экономике и потреблении. И как их прикажете проводить? Здесь стоит вернуться к четырем пунктам, которые Ален Бадью называет «вечной Идеей» революционно-эгалитарной справедливости. От нас требуется:

– последовательная эгалитарная справедливость: все люди платят одну цену в интересах глобального самоограничения. Иначе говоря, во всем мире будут установлены единые нормы энергопотребления, эмиссии двуокиси углерода и так далее. Развитым государствам не будет позволено отравлять окружающую среду в таких объемах, как сегодня, и при этом обвинять страны «третьего мира» (например, Бразилию или Китай) в том, что они своим опережающим развитием разрушают нашу общую природу;

– террор: безжалостное наказание всех, кто угрожает безопасности общества, включая жесткие ограничения либеральных «свобод» и всеобъемлющий технологический контроль;

– волюнтаризм: угрозе экологической катастрофы можно противопоставить только крупномасштабные коллективные решения, принятые вразрез со «спонтанной» внутренней логикой капиталистического развития. Задача, как отмечал Вальтер Беньямин, состоит не в том, чтобы способствовать реализации исторической необходимости, но в том, чтобы «остановить поезд» истории, который несется к обрыву глобальной катастрофы;

– И последнее. Все вышеназванное опирается на доверие к народу: ставка делается на то, что огромное большинство людей поддержит эти жесткие меры, солидаризируется с ними, и будет готово участвовать в их проведении. Не стоит опасаться возрождения и такого элемента эгалитарно-революционной справедливости, как «доносительство».

Когда-то мы называли все это коммунизмом.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67