Тимур Кибиров. Три поэмы. - М.: Время, 2008. - 128 с.
Известие о присуждении Тимуру Кибирову национальной премии "Поэт" было обнародовано вскоре после выхода в издательстве "Время" его новой книги (уже третьей "новой" в этом издательстве) "Три поэмы".
Первая поэма, "Покойные старухи", определенная автором как "лирико-дидактическая", написана прозой. Героини поэмы - три одинокие старые женщины, жившие в "несуразно длинном и заросшем языческой растительностью" дворе на окраине Нальчика, где прошла часть детства "рассказчика" (или "лирического героя"). Их облик и судьбы, впечатление, которое они производили на ребенка, вперемежку с описаниями детских игр, - это и есть три части поэмы, каждая из которых по-своему подводит читателя к тому, "как начинают жить стихом", и одновременно повествует об атмосфере первых десятилетий второй половины ХХ века.
Одной из старух, которую дворовая детвора прозвала Монашкой, "библиотекарше-пенсионерке", отведена была судьбой роль в рождении поэта исключительная. И хотя эта роль и не связана напрямую с внешним обликом героини, позволим себе привести описание ее внешности (говоря о Кибирове, невозможно удержаться от цитирования строк и строф, которые ему и в прозе удаются не менее блестяще, чем в стихах):
"Нос тонким и острым крючком, серебряная челка, круглые очки в тоненькой стальной оправе, допотопная панама и пожелтевшая толстовка (если только я правильно называю эту широкую и длинную полотняную блузу).
Плюс - беспомощная стародевическая гордыня и злобность.
"В общем-целом" - смесь колдуньи Гингемы, Фани Каплан из "Ленина в восемнадцатом" и постаревшей альтмановской Анны Андреевны.
А если бы она была в два раза толще и хотя бы чуть-чуть добрее - то больше всего Монашка походила бы на Сову из хитруковского "Винни Пуха".
Рождение поэта - сочетание закономерности и случая, но все равно это всегда чудо. В поэме "Покойные старухи" это чудо описано со свойственным Кибирову тщательным вниманием к деталям, юмором, удивительной глубиной и одновременно с как будто нарочито незамысловатой простотой:
"Приехав после шестого класса на каникулы, я обнаружил, что в тумбочке под телевизором среди родных и знакомых томов Малой советской энциклопедии, "Сказок народов Северного Кавказа", романа "Знакомьтесь, Балуев", " Школы" Гайдара и "Избранного" Пушкина, среди Расула Гамзатова и Кайсына Кулиева, "Братской ГЭС" Евтушенко и "Радиуса действия" Роберта Рождественского, рядом с "Васьком Трубачевым и его товарищами" и "Справочником садовода-любителя", между синим Жюлем Верном и коричневым "Айвенго" стоят четыре книги из выморочного имущества Монашки".
Каждая из четырех книжек была по-своему значимой, но, наверное, именно благодаря четвертой автор оказался "на веки вечные" вырван из детства в мир русской поэзии:
"...Четвертая книжка в скромненьком учпедгизовском переплете, без всяких ятей и еров, и никакой цензурою не дозволенная.
"Александр Блок. Избранное".
"В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая один глаз".
XV
И понеслось.
И уже через три месяца новорожденный поэт Эдуард Дымный сочетал через строку "синий таинственный вечер" с "твои хрупкие нежные плечи", хотя Тома В. была здоровее и грудастее всех одноклассниц,
а еще через два года, уже избавившись от удивительного псевдонима, он по всем правилам Квятковского завершал свой первый венок сонетов с эпиграфом "Аmor omnia vincit" (кажется, так) и посвящением Свете К.
XV
Потому что именно так "начинают жить стихом", поверь мне, именно так, потому что "и впрямь крадет детей" никакая не сирень, а вот эти буковки, выстроившиеся in the best order, чтобы описать ее (сирени) "страшную красоту", изобразить нам ее "глубокий обморок", и "намокшую воробышком ветвь", и "запевающий сон, зацветающий свет", и "свежий дух синели", и то, как Аполлон Николаевич Майков, нарвав поутру этих благоуханных веток, "вдруг холодною росой" брызнул на "сонную малютку" и "победил в ней укоризну свежей вестью о весне!"...
Хотя к поэме "Покойные старухи" стоит эпиграф из "Пиковой дамы" (и с посмертным "даром" пушкинской героини сравнивает автор оставшиеся книги), но читатель и по заглавию и по "прозаичности" поэмы не может не вспомнить "Мертвых душ" Гоголя, о которых, разумеется, как и обо всей остальной русской литературе, постоянно помнит и автор. Это становится окончательно ясно из второй поэмы книги, для названия которой выбрано жанровое определение, - она названа "Лироэпическая поэма", и, конечно же, из третьей - "Выбранные места из неотправленных e-mail-ов".
Вторая поэма - эпизод из современной повседневной жизни: сострадательный герой доставляет домой встретившихся ему во время прогулки беспутную перебравшую маменьку с малолетним сыном, "кляня себя, ее, и ливень, и сынка". Попутно возникают замечательные картины сегодняшней Москвы - с "пьяными в кустах сирени" и великолепием ночного города - "Дождь кончился давно. Асфальт ночной сиял". Незамысловатый сюжет по-гоголевски абсурдно не соответствует жуковским, тютчевским, лермонтовским и прочим литературным размышлениям и впечатлениям героя, но не мешает ему продумать, как всегда, одновременно и очень серьезное и не менее от этого остроумное сопоставление России и Англии, русской и "британской музы", русского и англосаксонского взгляда на мир:
"Грандиозный замысел, над которым бьется мой лирический герой, впервые пришел мне в голову лет девять назад, когда, читая дочери "Посмертные записки пиквикского клуба" и одновременно перечитывая "Мертвые души", я был поражен необычайным сходством и дьявольскою разницею этих удивительных книг. Я представил, что было бы, если б обитателей Дингли Делла описал автор "Выбранных мест" - настоящие ведь "мертвые души" и "вертоплясы", никаких тебе высоких порывов и устремлений, на уме одна жратва, да выпивка, да охота, да флирт, да какой-то дурацкий крикет, нет чтобы почитать "Подражание Христу" Фомы Кемпийского. Но еще интереснее было вообразить, как изменились бы наши Ноздревы, Маниловы и Коробочки, увиденные глазами мистера Пиквика и описанные Диккенсом. Я был уверен, что в этом невозможном случае они оказались бы гораздо симпатичнее и невиннее - при всех своих дурачествах, слабостях и пороках.
Тут-то меня и начал одолевать графоманский (или даже мегаломанский) соблазн написать этот невероятный текст и отправить мистера Пиквика и Сэма Уэллера по маршруту Чичикова. Так увлекательно и забавно было придумывать, как главный герой принимает Манилова в почетные члены пиквикского клуба, как Сэм в кабаке обучает Петрушку и Селифана петь:"
We won't go home till morning,
We won't go home till morning,
We won't go home till morning,
Till daylight doth appear! -
как Пиквик, показывая Фемистоклюсу и Алкиду Dingle doosey, чуть не спалил "Храм уединенного размышления", как и чем именно Феодулия Ивановна Собакевич потчевала заморских гостей. Особенно же веселила меня сцена у Ноздрева - возмущенный Пиквик встает из-за стола и со словами "Сэр! Вы не джентльмен!" принимает смешную боксерскую стойку, в то время как Уэллер уже сражается с набежавшей дворней. И как потом, выпив несколько раз мировую, и на посошок, и стремянную и stirrup-cup, вся веселая компания отправляется в ночи к зятю Мижуеву, прихватив полдюжины того самого "клико-матрадура". А жена Мижуева оказывается действительно чудесной и веселой и чрезвычайно привязанной к своему беспутному братцу"... "Ах, если б не все мы вышли из страшной "Шинели"... я загорелся желанием внушить и читателю свою дикую убежденность в том, что, если б русские писатели были поснисходительнее к предмету своего описания, "страхи и ужасы России", глядишь, были бы чуть менее непроглядными и их искоренение не потребовало бы от пылкой учащейся молодежи таких радикальных мер..."
Последняя, уже названная выше, - "Выбранные места из неотправленных e-mail-ов", "вольная поэма", состоящая из девяти частей, написанных свободным стихом, каждая из которых завершается "моралью", причем мораль эта, облеченная иногда в шутливую форму, чрезвычайно серьезна. Кибиров во всей книге, но в этой поэме в особенности, отстаивает необходимость трезвой оценки добра и зла, твердость нравственных критериев, ценность жизни, несомненность высокого назначения искусства.
Все три поэмы перемежаются своеобразными отступлениями, которые автор называет рекламными паузами и строит по принципу смеси центонов из онегинских строк, перемежающихся слоганами современного радио и телевидения. Во всех этих паузах строки из "Евгения Онегина" звучат иногда в несколько пародийно-непривычном ключе, но в действительности этот монтаж еще и еще раз подтверждает, что роман Пушкина во всех отношениях абсолютно живой и современный текст для первого десятилетия XXI века:
РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА
В рамках национального проекта "Читают все!"
Синхрон: Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки...
Новый блокбастер
От создателей "Братвы-4"!
Синхрон: Спор громче, громче, вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский!
Море адреналина!
Синхрон: Под грудь он был навылет ранен,
Дымясь из раны кровь текла.
Настоящие мужчины!
Синхрон: Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно.
Настоящие женщины!
Синхрон: Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой!
Настоящий драйв!
Синхрон: Вот пистолеты уж блеснули,
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Гоша Куценко!
Синхрон: Мое - сказал Евгений грозно.
Жанна Фриске!
Синхрон: Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего!
Ксения Собчак!
Синхрон: Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Дима Билан!
Синхрон: Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал!
Саундтрек группы "Бикфордов шнур"!
"Золотой "Броненосец Потемкин"
За лучшие спецэффекты!
Синхрон: Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
НАША классика!
Синхрон: О Русь!
на НАШЕМ ТV!
Синхрон: Онегин, верно, ждет уж нас!
Криминальная драма
"Две пули - больше ничего!"
Синхрон: И шайка вся сокрылась вдруг!
Спонсор показа - пиво "Три толстяка".
Завершается книга "Венком сонетов" и подборкой стихотворений, цикл которых назван "Комментарии". От "Вступительного центона", открывающего книгу, и до последних строк этой книги читатель сталкивается с уже знакомыми темами и приемами Кибирова и не перестает удивляться тому, как это все связывается с абсолютно новым, чего еще не бывало. Все тексты, как всегда, объединяет замечательное умение поэта соединять самые традиционные стороны русской словесности с обозначением "интеллектуального быта" современной жизни ("давно не читаю посты") и точная афористичность (чего стоит хотя бы " Мораль из моды вышла ныне, А православие вошло"). Несколько раз на страницах книги появляется описанная с редким теплом, грустью, трепетом и юмором покойная бабушка - Роза Васильевна. "Непостыдная кончина" - так называет поэт последнюю часть своей третьей поэмы, где говорит о ее смерти и похоронах.
Как и другие части, кончается она моралью:
Мораль:
Любезный читатель!
Собираясь навестить любимую бабушку, не забудь побриться.
И, если ей так уж это нравится, надень костюм.
Чего тебе стоит?