Паскаль Брюкнер. Тирания покаяния. - Издательство "Гуанда", 2007. 231 с.
Адриана Кавареро. Ужас или насилие над беззащитным. - Издательство "Фелтринелли", 2007. 165 с.
Жак Семелин. Очищение и уничтожение. - Издательство "Эинауди", 2007. 499 с.
Европа выглядит растерянной и беззащитной перед насилием и войнами, которые сейчас разворачиваются в мире. Паскаль Брюкнер приписывает это ее состояние гротескному чувству вины, своего рода вечному раскаянию, свойственному европейцам, которых подавляет так и незабытое прошлое (крестовые походы и холокост). Согласно Брюкнеру, европейцы не способны трезво оценить полную жестокости реальность, в то время как история всех народов - как вчера, так и сегодня - зиждилась именно на жестокости. Брюкнер с сарказмом отмечает контраст "между идиллией, выстроенной европейцами (права человека, диалог, уважение, толерантность), и трагедией, которая живет в окружающем мире". И все же Брюкнер ошибается. Эта Европа, которую он описывает как невоинственную, пацифистскую, усталую и довольную, на самом деле пребывает в интеллектуальном смятении, пытаясь найти объяснение волне насилия, охватившей земной шар сегодня. Европа предпринимает попытки переосмыслить концептуальную карту сегодняшнего мира, стремится понять нынешние исторические процессы, поскольку не согласна жить в неопределенном времени и пространстве, за границами здравого смысла.
Убедительным примером подобного осмысления является книга Адрианы Кавереро, посвященная такому феномену, как "ужас". Кавареро не пасует перед избитостью самого термина в современных СМИ, напротив, освободив слово от всякой эстетической нагрузки, автору удается возвратить "ужасу" всю его первоначальную силу. Согласно Кавареро, причиной ужаса является избыток насилия. Сегодня насилие не просто приводит к убийству, "оно уже не ограничивается намерением лишить жизни, а нацелено на то, чтобы подвергнуть уничтожению тела живущих".
Если террор рождает страх, ужас вызывает отвращение. Избыток ярости обрушивается даже на трупы врага, обезображивая их мертвые тела. Жестокость к мертвым - это последняя стадия насилия, которое уже превосходит свои "рациональные" цели, находя себе жертв именно среди беззащитных, наиболее уязвимых. Насилие теряет симметрию и уже не ограничивается старой формулой "человек человеку - волк". Больше нет двух волков, вступивших в равную схватку. Возникает ожесточение против детей, гражданского населения, например "мусульман", описанных Примо Леви, и даже мертвецов - против всех, кого война, не придерживаясь старых правил, делает своей мишенью. Именно избыточное насилие стало отличительной чертой современности, символ нашей эпохи - это образ камикадзе: "Тело самоубийцы взрывается, раня или уничтожая тела других. В этой сцене смерть уже не является главным действующим лицом, будь то смерть самоубийцы, реального или воображаемого врага. Это преступление, корни которого уходят в состояние человека, униженного на более глубинном, онтологическом уровне".
Причину наступления этого асимметричного насилия многие видят в радикальных изменениях, которые претерпел институт государства после ХХ века. В этом направлении движутся исследования Жака Семелина о "массовом уничтожении". "Как можно дойти до того, чтобы убивать тысячи, десятки тысяч, миллионы беззащитных людей? И зачем при этом заставлять их страдать, мучить, прежде чем уничтожить?" Эти исходные вопросы ставит перед нами Семелин в своей книге "Очищение и уничтожение".
Как и у Кавареро, в исследовании Семелина нет эстетизации понятий. Это, прежде всего, попытка осмысления. По Семелину, массовое уничтожение - коллективная форма насилия не на поле боя, то есть Семелин опять же повествует о насилии над беззащитными, но на этот раз автор дает более четкое представление о роли нового государства в вышеобозначенном процессе. Государство "больше не стремится запереть и проконтролировать", как когда-то писал Фуко, оно пользуется такими политическими практиками, которые позволяют "очистить и разрушить социальное тело". Сейчас "идеал народной власти зиждется не на понятии демоса, а на понятии доминирующего этноса, генерируя, таким образом, органическую концепцию нации и государства, поощряющих этническое очищение от меньшинств". Массовое уничтожение, согласно Семелину, берет начало именно в этой перемене: пароксизмальное усиление "мы", противопоставленного "они"; навязчивый поиск очищения "мы", и отсюда использование всего имеющегося инструментария (страха, ненависти, религии, политики, идеологии, пропаганды, усиления обороны) для уничтожения этого враждебного "они".
Результатом этих процессов должна стать жертвенная реорганизация "нас", особую роль в которой будет играть религиозный дух, превосходящий по всем параметрам назначение и доктринальный корпус отдельно взятых церквей и нацеленный на жертвоприношение. В рамках "священного" объектом почитания становится раса, нация или этнос, создаются алтари жертвоприношений, на которых и происходят убийства "других". На войне масштаб алтарных жертвоприношений приобретает более трагедийное значение. Война трансформирует человеческое поведение, заставляя преодолевать запреты, сознательно поощряя нарушения правил, она вводит эти нарушения в норму. Сегодняшние войны, которые ведут "новые" государства, по мысли Семелина, отличаются тем, что не подчиняются старым интернациональным законам симметрии, они побуждают политиков следовать "священному", то есть находящемуся за гранью всяких запретов.
Возвращаясь к Брюкнеру, действительно не очень понятно, почему европейские интеллектуалы, осмысляя драмы сегодняшнего насилия, как будто провозглашают появление новой общей культурной идентичности. Все вышеперечисленные исследователи почему-то отказываются говорить о данных феноменах как о соблазнах, парящих над нашим миром уже на протяжении довольно длительного периода. И ведь не в биологии или этнологии следует искать объяснение сегодняшнего зла.
Это правда, наш геном остался тем же, что и много тысячелетий назад, но природа заканчивается там, где начинается культура. Война - это продукт нашей культуры, которая меняется на протяжении нашей истории. Войной движет не заложенная в нас архетипическая божественность, за которую так ратовал Хиллман, и не "импульс смерти", описанный Фрейдом. Война не имеет никакого значения, если не отражает культуру общества определенной эпохи. Как раз здесь старый кантианский проект входит в конфликт с жестокостью, столь любезной Шпенглеру (согласно которому человеческая природа - это понятие чисто зоологическое), или с обаянием "натуралистичной" войны (войны как очистительного дождя, мировой гигиены), которое, как объясняет Рюдигер Зафранский, вошло в сознание после Первой мировой войны.
Нет. Законы природы не слишком помогают нам понять камикадзе. Камикадзе нет в природе, они есть в истории. И именно история дает нам примеры преодоления нашего инстинктивного "мы", которое может существовать только в оппозиции к нами же созданному "они".
Источник: "Tuttolibri"
Перевод Милы Сабуровой