Постигая прозу А.Ф.Лосева

Елена Тахо-Годи. Художественный мир прозы А.Ф.Лосева. - М.: Большая российская энциклопедия, 2007. - 398 с.

Алексей Федорович Лосев (1893-1988), классик отечественной философской мысли, открылся широкой читательской аудитории как писатель сравнительно недавно. Хотя несколько его поздних рассказов просочилось в печать в 80-е годы, подлинное знакомство с художественным наследием философа началось уже в начале 90-х, когда в столь влиятельных журналах, как "Дружба народов", "Звезда", "Октябрь", "Согласие", "Москва", "Вестник РХД", нью-йоркский "Новый журнал" и др., были впервые опубликованы обширные массивы ранней и поздней прозы Лосева, его стихи, а также эпистолярий. Возвращенная в 1995 году с Лубянки часть лосевского архива (в первую очередь юношеские дневники) расширила круг документов, делавших возможным более интимное проникновение во внутренний мир философа, и дала в руки исследователям уникальный биографический материал. Дальнейшими вехами знакомства с литературным наследием Лосева стали выходы в свет книг "Жизнь. Повести. Рассказы. Письма" (1993), "Мне было 19 лет... Дневники. Письма. Проза" (1997) и, наконец, наиболее полное собрание прозы - двухтомник "Я сослан в ХХ век..." (2002). Вторжение в общественное сознание большого числа художественных текстов, созданных столь заметной фигурой русской духовной жизни, как Лосев, настоятельно требовало осмысления и провоцировало исследовательскую мысль. И кому, как не Елене Тахо-Годи, активно участвовавшей в публикации этих текстов, было ответить на этот запрос времени?

С середины 90-х исследовательница в своих статьях неоднократно обращалась к прозе Лосева (интертекстуальные связи, генезис и функции отдельных тем и мотивов, связь с эпистолярием и пр.), и вот наконец монография "Художественный мир прозы А.Ф.Лосева" - книга с заглавием, на первый взгляд, академичным, но, если вдуматься, таящим большие опасности для того, кто его избрал. Нельзя не отметить, что само разнообразие и высокие литературные качества всего наследия философа уже a priori "размывают" грань между его художественной и нехудожественной прозой. Сформулированное название, выдвигая на первый план понятие "прозы" и подчеркивая единство ее "художественного мира", не может не вселить тревогу, повергая искушенного читателя во власть следующих вопросов: можно ли видеть "единство мира" в столь разнородных явлениях, как проза фикциональная, эпистолярная и научная (или, в случае Лосева, лучше скажем - научно-философская)? Отметим, к чести Елены Тахо-Годи, что избранное название - результат ее убежденности, и она последовательно отстаивает точку зрения "единства прозы" на страницах книги. При этом монография все же преимущественно посвящена художественной, фикциональной прозе как объекту исследования, а другие ее виды, в конце концов, лишь "подсобный материал" при анализе художественных текстов. Оставив в стороне доброжелательное предисловие А.Л.Доброхотова, обратимся теперь к самой книге.

В кратком введении к монографии Еленой Тахо-Годи четко очерчена поставленная задача, но об этом пусть лучше скажет сам автор: "Цель нашей книги - дать систематическое описание основных этапов формирования Лосева-писателя: от первых опытов литературной рефлексии до позднейших, относящихся к 80-м годам XX столетия, - осмыслить художественный мир прозы Лосева в его целостности, проанализировать весь корпус лосевских художественных текстов с точки зрения того, как в нем преломились и философско-эстетические воззрения самого автора, и различные литературные традиции в их динамике и взаимодействии. Предлагаемый анализ призван показать органическое единство философского, художественного, эпистолярного наследия Лосева, то, что оно основывается на одних и тех же устойчивых образах, что "ранний" и "поздний" Лосев - это отнюдь не "два разных мыслителя", как представляется на первый взгляд" (с. 15). Дополнительное напряжение предпринятому исследованию придают приведенные примеры того, как Лосев оценивал собственное "писательство" - то он считал его "актом слабости", но предполагал развить "в акт силы", то осознавал себя не только "мастером своей науки", но и "писателем, ведущим за собой общество".

Первая глава монографии "Основные этапы творчества А.Ф.Лосева" - это не только хронологический обзор, периодизация литературного наследия, каталог основных произведений и т.д., но в первую очередь увлекательное биографическое повествование, непривычное именно тем, что жизнь философа представлена через призму его литературного творчества. Елена Тахо-Годи здесь частенько "переключает регистры", переходя от собственно художественных текстов к письмам, дневникам, научным трудам. При рассмотрении последних она вслед за С.С.Аверинцевым и И.А.Есауловым отмечает ряд явлений, для научных трудов нехарактерных, "вызывающе деривантных", гетерогенных: введение разговорных и возвышенно-риторических оборотов, диалогических пассажей, ритмизация речи, обилие иронии, вплоть до ёрничества, истоки которого, по мнению Тахо-Годи, следует искать в традиции православного юродства. От главы преимущественно биографической, конечно, трудно было бы ожидать исчерпывающего освещения и анализа отмеченных явлений, поэтому (или, может быть, потому, что подробнее автор останавливалась на том же круге проблем в коллективной монографии "А.Ф.Лосев - философ и писатель". М., 2003) на них, скорее, бегло указано. Но именно поэтому "повисает" вопрос об их масштабах и качественных следствиях: насколько способны эти особенности поколебать аргументативный статус рассматриваемых текстов? Каков их удельный вес в этих сочинениях? И наконец: можно ли говорить о том, что в этих научных текстах возникает некая повествующая инстанция, взгляды которой точке зрения Лосева нетождественны? Если - да, тогда, по мнению большинства современных нарратологов, разрыв с научной традицией изложения был бы окончательным и бесповоротным.

Художественная проза Лосева отмечена высокой степенью "прототипичности" и тем напрямую соотнесена с жизненным путем философа. Достаточно упомянуть лишь один из рассмотренных Тахо-Годи сюжетов, а именно интеллектуальное увлечение Лосева выдающейся пианисткой Марией Вениаминовной Юдиной в 30-е годы. Оно нашло отражение в образах женщин-артисток его прозы и не лишено драматизма, ибо роман Лосева "Женщина-мыслитель" спровоцировал разрыв между ним и Юдиной, узнавшей себя в главной героине, Марии Валентиновне Радиной. Не последнюю роль сыграли при этом, думается, и другие герои романа, которые с большой долей вероятности списаны с реальных людей из окружения Юдиной: Бахианчик (М.М.Бахтин), Пупа (Л.В.Пумпянский), Бетховенчик (В.Н.Волошинов), Максим Максимович (К.К.Вагинов). Ну как не вспомнить тут о другом сходном разрыве - о том, что Пумпянский, узнав себя в Тептелкине в "Козлиной песне" Вагинова, прекратил всяческие отношения с автором? Сам Лосев мучительно переживал бесповоротное расставание с Юдиной, как явствует из позднейшего письма к ней, так, видимо, никогда и не отправленного...

Вторая глава монографии названа "Художественный мир прозы А.Ф.Лосева" и тем самым дублирует заглавие, данное книге. Что понимается под "художественным миром", явлено здесь практикой исследования, и в первую очередь терминами, фигурирующими в названиях подглавок, - поэтика заглавий, сюжеты, автобиографические и метафизические протосюжеты, драматизм и риторика, художественное время, мироустройство, комическое, ирония, гротескное и абсурдное и т.д. С главой второй органически связана глава третья - "Традиции русской литературы XIX-XX веков в творчестве А.Ф.Лосева"; в ней превалирует интерес к генетике тем и мотивов лосевской прозы, а диалогизм прозы постигается через ее интертекстуальную заряженность. Доскональное знание текстов Лосева позволяет Тахо-Годи перебросить многочисленные мостики к произведениям Пушкина, Достоевского, Владимира Соловьева, Антона Чехова, Вячеслава Иванова, Зинаиды Гиппиус, Александра Блока и др. Впечатляет и количественный, и качественный аспект проделанной работы, делающие книгу Тахо-Годи одновременно и выборочным комментарием к прозе Лосева, и ее проблемным анализом. Внушительный сорокастраничный "Краткий библиографический список работ о жизни и творчестве А.Ф.Лосева" завершает книгу.

На фоне трех глав монографии, интеллектуально и фактологически в высшей степени насыщенных, особенно ощутимо отсутствие в монографии заключения, от которого читатель ожидал бы прежде всего квалитативных, глобальных оценок: каково место прозы Лосева в истории русской литературы ХХ столетия? Поколебали ли посмертные публикации его литературного наследия общепринятый канон? Следует ли признать художественные произведения Лосева равнозначными его философским и научным трудам или же им уготована роль "младших спутников"?

Все же, думается, именно в уклонении от однозначных выводов одно из главных достоинств книги Елены Тахо-Годи. В конечном счете читающему сообществу придется самому ответить на вопросы, которые ставит ее монография. Пока же исследовательница щедро поделилась с нами плодами пристального чтения одного, бесспорно, незаурядного автора постсимволистской формации, приблизив нас к нему, а его - к нам.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67