Невроз будущего и искусство жертвоприношения

23 апреля в Малом Гнездниковском переулке соберется Клуб "Журнального зала" (Русский институт). Темой его встречи станет только что вышедший роман Бориса Минаева "Психолог, или Ошибка доктора Левина" - романа, который обещает стать одним из главных событий года. В качестве предуведомления к вечеру помещаем рецензию Александра Фурмана, а также художественный отклик Алексея Мокроусова - почти пародию.

Борис Минаев. Психолог, или Ошибка доктора Левина. - М.: Время, 2008.

Борис Минаев написал воздушный, глубоко провокационный и очень трогательный роман о любви. Конкретно - о любви героя к шести женщинам и одному мужчине одновременно. Но и о той любви, которой так катастрофически не хватает всем нам.

Литературной публике Борис Минаев известен как автор двух замечательных книг о детстве Левы Левина. Прочитав почти детективное название его нового романа - "Психолог, или Ошибка доктора Левина", мы догадываемся, что герой вырос, стал психологом, "доктором", и нам предстоит узнать о некой серьезной врачебной ошибке, которую он совершит.

Неожиданности подстерегают нас с самого начала.

...Через пустое белое ("медицински" белое?) поле обложки наискосок тянется оборванная старая фотопленка, на которой повторяется одно и то же слегка засвеченное изображение некрасивой обнаженной девушки-подростка с хмурым, недоверчиво острым взглядом. Подавив смутное неприятное предчувствие, внимательный читатель обнаружит на странице с выходными данными, что в оформлении обложки использована фотография, сделанная Льюисом Кэрроллом. Как, неужели тем самым?! Господи, а это что - Алиса?..

Впрочем, большинство читателей, скорее всего, просто не заметят этих подробностей и сразу перейдут к тексту.

На первой странице повествователь, отметив, что по утрам колышущиеся от летнего ветерка старомодные тюлевые занавески всегда напоминали герою "что-то удивительно нежное, глубокое, как походка девушек на улице", предлагает: "О походке девушек на улице поговорим потом, а пока поговорим о трусах.

Лева встал и обнаружил, что чистых трусов у него нет. Придется натягивать брюки на голое тело..."

Уверен, что многие из взрослых читателей-мужчин, весьма строго следящих за тем, чтобы у них всегда имелся запас чистых трусов, тут же захотят брезгливо отбросить эту книгу подальше. Мало того, что ее герой - явный эротоман, так автор еще и позорит весь род мужской перед читательницами-женщинами, создавая у них абсолютно неправильное, унижающее представление о том, как мужчины устраивают свой быт.

Но руку даю на отсечение, что и сильные, уверенные в себе женщины-читательницы, наткнувшись на эти злосчастные Левины трусы (точнее, на факт их отсутствия), тоже сразу захотят отбросить книгу. Им станет ясно: этот мужик - размазня, к чему про такого "героя" читать?

Однако литературная хитрость и даже, можно сказать, провокация заключается в том, что обе эти категории "сильных" и аккуратных в быту людей, с повышенной серьезностью относящихся к своим половым ролям, являются персонажами этого романа. И там, внутри своей "романной жизни", они выражают свое отношение к герою куда жестче и последовательнее. Потому что там они вынуждены вступать с ним в очень далеко заходящие отношения. И скажем прямо: все они становятся благодарными (в конечном счете) пациентами доктора Левина. Вот этого самого, без трусов. Впрочем, не только они, но и другие люди, "с менее сильным психотипом", как не без иронии говорит сам Лева.

А в помощи доктора все они неизбежно начинают нуждаться, так как большая часть происходящих в книге событий связана с яростной и жестокой войной, которая с изначальных, дочеловеческих еще времен, ни на секунду не прекращаясь, идет во всем мире между представителями разных полов.

Да, это самая настоящая война. Даже не "гражданская", а именно что мировая. Ведь кругом одни "козлы" и "телки"! Правда, воюющие взрослые "особи" при этом ухитряются получать не только раны и травмы, но и разнообразные удовольствия (на войне как на войне), а главной страдающей стороной - чистыми жертвами, прямыми потерями - являются их собственные дети. Потомство. Будущие солдаты этой вечной войны. Цель боевых действий - достижение независимости от других или же полная власть над ними. Но любая власть, по сути, есть господство над будущим. И с этой точки зрения лозунг "Дети - наше будущее!" приобретает новый, куда более глубокий смысл. Кто владеет детьми, тот владеет будущим.

Все герои романа охвачены тем, что можно назвать "неврозом будущего". Каждый из них стремится захватить свой кусок будущего, полностью очистив его от чужого влияния. И это стремление тесно переплетено с постоянным страхом за детей. (Самих детей при этом, естественно, разрывают на части и сводят с ума.)

Главным "фантасмогоническим" символом для части героев является "Путин". Не реальный человек Владимир Владимирович Путин, президент Российской Федерации в 2001-2008 годах, отец двух дочерей, а некий символический абсолютный хозяин будущего, от которого в буквальном смысле зависит "судьба наших детей". Пытаясь "заклясть" этого демонического властителя дум, кто-то из героев пишет ему письма, кто-то пытается вступить с ним в близкий контакт или даже мечтает зачать от него ребенка (очень точный магический ход, кстати: избавиться от невыносимого страха, добровольно став его частью), а кто-то бежит из страны, спасая от него детей. Именно так поступает интеллигентная жена Левы Левина, которую однажды потрясает понимание: "Он (то есть "Путин") хочет забрать наших детей в армию"?

Собственно, через какое-то время после ее отъезда с двумя сыновьями-студентами в Америку и начинается романное повествование. Лева, не разделяющий страхов жены и относящийся к фигуре "Путина" вполне индифферентно ("Его просто нет, - убеждает он одну из своих пациенток. - Ни здесь, ни там, ни в твоей голове, нигде?"), посчитал, что в другой стране он может потерять себя, и остался один в своей московской квартире. Но о разводе речи не идет, и 45-летний Лева зависает в некой неопределенной ситуации, в которой становится возможным то, от чего этого мягкого и любящего человека так или иначе уберегала семья.

По образованию Лева - детский психолог, и хотя частное семейное консультирование, которым он занимается несколько последних лет, не вполне законно, не приносит никакого дохода и является, скорее, талантливой самодеятельностью, сам Лева видит в этой своей работе ясную миссию - "удерживание" взрослых в их увлекательной и беспощадной войне за владение собственными детьми.

Его "миротворческое" вмешательство в чужую семейную жизнь часто оказывается если и не прямо спасительным для детской психики, то достаточно эффективным (иначе к нему и не обращались бы за помощью). Правда, исключительно немедикаментозные методы, применяемые "доктором Левиным" (а именно - проникновенные разговоры на грани скандала), странным образом заставляют вспомнить о другом известном психологе и миротворце - князе Мышкине.

Среди клиентов Левы есть и весьма влиятельные люди. Бессребреник Лева старается держать дистанцию, но когда к интимным тайнам этих людей в каких-то своих целях начинают проявлять интерес некие вполне демонические "высшие силы", приближенные к "Путину", страх героев перед будущим превращается в ужас и паранойю. Сюжетное действие резко ускоряется, и в сгустившейся атмосфере политической провокации сознанию любителя литературы на мгновение является дух Андрея Белого.

В разгар снежной зимы герои (Лева с двумя своими "клиентами" - популярным журналистом и его малолетним сыном) пускаются в бегство из столицы. Романный пейзаж волшебно распахивается, и в дело (в "дело") оказываются вовлечены не только земные, но и небесные силы. Перед нами проходит множество колоритнейших персонажей, выступающих в сказочной роли "добрых помощников": поразительно проницательный и весьма красноречивый прокурор (хоть и мягко стилизованный под армянина, но с прозрачным отчеством - Петрович); суровая, царственная настоятельница женского монастыря (в миру - строительный прораб и парторг); чудесная прозорливая старица Феоктиста (Акунин отдыхает, Достоевский неодобрительно хмурится); художник, который расписывает яркими веселыми красками неотапливаемую церковь, возведенную им посреди глухого леса (на всех его фресках имеется совершенно неканоническое изображение древнего змия в виде красивого летающего дракона; но из-за перепадов температуры вся живописная работа обречена на скорое исчезновение, что, впрочем, ничуть не тревожит художника). Отдельно стоит отметить эпизод, в котором Лева решает обратиться за молитвенной помощью к святому Макарию - и получает неожиданный "перпендикулярный" ответ на свои чаяния (аналог "комнаты" Стругацких). Напряжение нарастает, события и приключения множатся, герои, гоняющиеся друг за другом на машинах, попадают в аварию, но все кончается относительно хорошо. Двое до смерти испуганных родителей - главные идеологи "войны", пытавшиеся похитить друг у друга ребенка (и даже подумывавшие о том, чтобы убить его, лишь бы он не достался "врагу"), - заключают перемирие...

Впереди читателя ждет последняя, во многом ключевая глава с многообещающим названием "Преступление Левы", но пересказывать лихо закрученный сюжет нет никакого смысла. Потому что роман Бориса Минаева намного глубже, серьезнее и искуснее, чем это может показаться даже после того, как взахлеб прочитаешь эту книгу в первый раз.

Все дело, конечно, в образе самого Левы, который вызывает к себе очень странное, двойственное отношение. Некоторые читатели, и среди них критик Дмитрий Быков, просто влюбляются в минаевского героя и не могут говорить о нем без умилительной улыбки. Противоположную позицию афористически сформулировала жена все того же вездесущего Быкова (в его собственной передаче): "Блестящий роман о противном герое". Противном? Это еще мягко сказано. Один мой приятель назвал беззащитного Леву "безвольным маньяком". Впрочем, и в самой книге его постоянно поддразнивают, обзывая "тихим бабником", "человеком, глубоко завернутым на бабах" и даже прямо (хотя и ласково) "сексуальным маньяком".

Действительно, раздражающая и даже скандальная странность Левы заключается в его остром и почти нескрываемом внимании к женщинам. К любым женщинам. При том что Лева - в общем-то, чрезвычайно скромный, тактичный, деликатный человек, он даже в монахинях (в том числе и в 85-летней чудесной старице) видит прежде всего женщин. Но женщины для него - это не сексуальные объекты или партнеры, не "машины удовлетворения", а какие-то необыкновенные, восхищающие, притягательно непонятные существа, обладающие сверхъестественными телесными и духовными качествами (например, Лева уверен, что они способны "видеть сквозь землю"). Да и разговаривать с ними ему гораздо интереснее, чем с мужчинами, которые чаще всего настроены лишь на грубое преследование своих грубых мужских целей. В этом смысле Лева - очень необычный мужчина. И женщины это чувствуют.

Конечно, его инфантильность очевидно зашкаливает (Обломову такое и не снилось). Детская неряшливость и патологическая рассеянность в бытовых делах - это только начало. Лева обожает вкусно поесть (хотя и относится к этому вполне фаталистически: когда случай выпадает, это наслаждение и счастье, а так можно обойтись и черным хлебом с горчицей, ну и непременными "два по 50"). Он очень любит поспать, или хотя бы "слегка вздремнуть", или просто "немножко полежать" даже посреди бела дня, и постоянно норовит "покемарить минутку-другую". Это, кстати, явный симптом того, что Левина психика нуждается в частом отключении сознания. (И Лева охотно идет ей навстречу.)

Об этом же говорит и его странная способность в самые напряженные моменты общения, на пике разговора вдруг "выключаться", "ускользать", тихо отходить в сторону - чтобы "просто немного подышать"?

Теперь коротко о главном. Самое страшное Левино "оружие" в отношениях с любимыми женщинами - нежность.

"Какой-то ты... слишком нежный. Я так не привыкла..." - строго говорит Леве его первая девушка.

"Доктор, ты, пожалуйста, не будь таким уж нежным, таким ласковым..." - через много лет просит его другая женщина.

Хотя Лева - профессиональный "разговорщик", речь для него имеет, скорее, прикладной, "инструментально-коммуникативный" характер. Лева - отнюдь не "человек Слова" или "человек мысли". Он - "человек осязания" (понятого максимально широко, когда и глаз - это тоже своеобразный орган осязания). Можно даже пойти дальше и сказать, что Лева - "человек плоти". Но "плоти" не в вульгарно богословском смысле, а в философском - как неотменимой и молчаливой основы нашего единства с миром.

Естественно, эта "глубинная особенность" проявляется и в Левиных сексуальных пристрастиях.

"Все они были такие разные (и играли в его жизни столь разную роль), - думает Лева о женщинах, которых он любит, - что попытаться что-то измерить и как-то сопоставить было глупо". И только "одно волновало его - разница, которую можно ощутить лишь губами, языком, небом, кончиком носа. Разница во вкусе и запахе".

(Если бы Лева был хорошим студентом-психологом, он бы наверняка знал, что означает "фиксация на оральной стадии" у взрослого человека; но он, судя по всему, был троечником.)

Для Левы, как для "человека плоти", нет принципиальной разницы между реальным присутствием, сном и воспоминанием (соответственно, нет жесткой границы между прошлым, настоящим и будущим, потому что плоть живет "сейчас и всегда", то есть в осуществленной утопии). Не существует для него и проблемы неверности, потому что он всегда остается абсолютно верным каждой своей любимой.

Понятно, что такой странный человек не может целиком, полностью - во времени и реальности - принадлежать кому-то одному. Но с этим очень трудно согласиться, трудно принять - даже если по-своему любишь этого человека. Ну он же не идиот какой-то! Так ведь жить невозможно! Нельзя! Не по правилам! А он же соблазняет, соблазняет своей проклятой утопией!.. И, естественно, все кончается жестким "выяснением отношений", грандиозным скандалом, ужасным психическим срывом...

Еще подростком Лева попал в некий полулегальный "Клуб юного психолога", руководители которого под видом изучения "психодрамы" - одного из модных в то время на Западе направлений практической психологии - занимались воспитанием "нового человека" и подготовкой мирной "революции в умах". (То есть это был очередной проект "захвата будущего" с помощью детей.) Лева и тут вполне проявил себя, влюбившись в не менее странную, чем он сам, молодую руководительницу и бестолково потеряв невинность.

"Психодрама" в обычном смысле - это ролевое разыгрывание психологических проблем каждого из участников группы. В первый же день Левины проблемы (а он сильно заикался) оказались в центре всеобщего внимания. Импровизированная инсценировка его собственной жизни казалась ему совершенно фальшивой и абсурдной, но когда в комнате неожиданно выключили свет и в темноте в центре круга зажглась свеча, Леву вдруг "пробило": "Так совпало, что, произнеся нелепую фразу "Я люблю тебя, папа" по отношению к (незнакомому) угреватому малому? он вместо логичного в этот момент стыда ощутил настоящую любовь и отстраненность, странную легкость по отношению к тому, что раздражало, давило, застревало внутри..."

А позднее, когда роман с руководительницей уже был близок к печальному концу, Лева нашел себе роль по душе. По мере роста популярности клуба темы театрализованных инсценировок стали приобретать некий невнятный "диссидентский" характер, и однажды на выездном заседании в Питере Левой была затеяна игра в восстание (не историческая реконструкция, а моделирование восстания в реальном городе и в реальном времени). Как ни странно, идея всех увлекла, руководительница была в панике, но остановить опасную игру не посмела и с трудом в нее "вписалась". Лева же, избравший себе роль главного тайного провокатора, наслаждался ее реакцией. Вершиной его успеха стало спровоцированное им же публичное разоблачение и казнь провокатора. "Стоя на стуле в ожидании веревки, Лева испытал странное, почти ослепительное чувство стыда и радости одновременно. Психодрама удалась на двести процентов. Причем удалась благодаря ему. Он был не просто главным провокатором, он еще был и жертвой своей провокации, что было особенно приятно - быть собственной жертвой. Это было такое сладкое чувство, что он даже испугался?"

На мой взгляд, эти эпизоды представляют собой "сцену на сцене" (знаменитая "мышеловка" Шекспира) и дают нам ключ для понимания всего романа.

В нем существуют как бы два слоя. Первый слой - это все то, что обращено к читателю и делает книгу интересной для него: необычная и актуальная профессия героя, тонкие психологические наблюдения, острая и злободневная проблематика, захватывающие диалоги, детективная интрига, узнаваемые типажи, многочисленные литературные и кинематографические ассоциации, пресловутый скандальный эротизм, наконец? Ко второму слою относится то, что было бесконечно интересно самому автору и для встречи с чем он, собственно, и затеял всю эту "инсценировку".

Различить два этих слоя проще всего как раз на примере темы "секса". Ее диапазон в романе чрезвычайно широк, простираясь от описания невинных подростковых попыток потери невинности до сцены изнасилования. У многих читателей, как уже говорилось, складывается устойчивое впечатление, что Лева (если, не дай бог, не сам автор) - "какой-то сексуальный маньяк". Но если честно - что уж такого запредельного в том, что у человека за всю его 45-летнюю жизнь было шесть любимых женщин? "Ненормально", скорее уж, то, что никаких других женщин, кроме любимых, у него не было! А все "постельные" сцены в романе, включая бесцензурные воспоминания и фантазии героя, прописаны с такой странной тонкостью, что в момент чтения не вызывают никакого постороннего интереса и возбуждения, кроме чисто литературного. Смущенные "моральные" выводы об аморальности делаются потом, когда книга уже закрыта. То есть все это - искусный писательский обман, иллюзия, провокация! И, учитывая откровенность и остроту этих сцен, можно только поражаться пронзительной целомудренности автора. Пожалуй, так о любви никто еще не писал.

Но зачем же он так "подставляется"?

Каждый читатель интуитивно понимает, что герой очень близок к автору. Но эта близость не биографическая и даже не психологическая - а по плоти. Для автора герой - некий экспериментальный двойник, которого он отправляет на опасное "задание", инкорпорировав ему самую странную, самую уязвимую, самую наивную и самую "стыдную" часть своего существа - плоть. Чтобы избежать отождествления с героем, он пытается укрыться за явно надуманной фигурой повествователя, некоего "хозяина Левиной истории", к которому каким-то образом попал Левин дневник и который на основе этого дневника и пишет роман. Эта фигура возникает в тексте ровно пять раз с нелепыми заявлениями, призванными подчеркнуть, что автор и герой - совершенно разные лица. Довольно жалкие попытки?

Конечно, сам автор вряд ли формулировал для себя вопрос, который он хотел разрешить, "проверить" с помощью романа. Но можно предположить, что этот главный вопрос - о судьбе любви в том мире, который выстраивает и пытается удерживать такая человеческая плоть. Вот зачем автору, в частности, потребовалось собирать, подтягивать всю Левину память плоти, ее историю. То, что этот мир отвергается другими как инфантильный, - банальность. Автор даже нарочно провоцирует нас, лишний подчеркивая и выставляя напоказ эту инфантильность. Но в такой плоти есть то, что по-особому проявляется в любви - необыкновенная нежность к другому, глубокое сочувствие и - поскольку это человеческая плоть - трагическая жертвенность. Главная "ошибка", неудача Левы действительно сродни мышкинской. В технологичном корпоративистском мире он - такой же "неприспосабливаемый", "лишний человек", жалкий "утопист" (у Мышкина плоть была редуцирована, Достоевского больше волновали "идеи", и свои собственные невыносимые проблемы он решал в романах другими средствами - на уровне стиля)?

В самый напряженный сюжетный момент, когда Лева собирает у себя любимых женщин и устраивает с ними что-то вроде психодрамы, в центре которой в роли главного провокатора и очевидной будущей жертвы выступает он сам, герой вдруг останавливается на полуслове, "на вдохе" - и в очередной раз выходит из игры, "ускользает от смысла". В этой точке автор как бы получает ответ на свой вопрос, и после этого герой становится ему больше неинтересен. Связь с двойником обрывается, и автор избавляется от бедного Левы самым обидным для сочувствующего ему читателя образом. Романное действие еще продолжается, писатель предпринимает судорожные попытки формально завершить подвисшие сюжетные линии, но все это уже не важно для автора собственного жертвоприношения.

Все счастливы. Литературная психодрама удалась на двести процентов!

Александр Фурман

Безвольный маньяк, или Диагноз доктора Левина

- Доктор? Левин? Ах, я столько о вас слышала! - защебетал голос в трубке. - Разрешите записаться к вам на прием?

Голос почему-то сразу вызвал в памяти ассоциации с гольфиками в розовую крапинку. Меня передернуло.

- Вообще-то я не доктор, а сам не знаю кто, - ответил я по привычке. - А по пятницам после обеда, - сказал я закуривая, - я принимаю только тех, в кого был влюблен в нечетные месяцы високосных годов.

- Может, я завтра зайду? - голос задрожал от обиды; гольфики поменяли розовую крапинку на зеленый горошек.

- Завтра я медитирую о тех, к кому боялся подойти в большом и страшном городе в возрасте от 14 до 16 лет, - ответил я, выпив первую за день. - И вообще, обратитесь к секретарше.

Секретаршей работала жена Пелагея - только она могла терпеливо выслушивать всех моих прежних, настоящих и будущих женщин. Они приходили за консультациями по графику. По понедельник были те, кто носил очки от дальнозоркости, по вторникам - кто носил челку, по средам - любители ярко-красного цвета в одежде, по четвергам владелицы спортивных "бмв" холодных тонов, а по пятницам я уже и забыл кто. Зато выходные оставались за теми, кто думал, что боится меня больше, чем я их

Это было расписание на осень-зиму.

Весной и летом в понедельник приходили те, кто был уверен, что родили от Ленина. По вторникам - от Путина или Медведева. По средам - от меня. По четвергам с утра приходили те, кому нравилась моя четырехдневная щетина, после обеда - просившие никогда и нигде не бриться. А по пятницам я уже и забыл кто.

Чтобы вспомнить, я затянулся и выпил одну. Память не возвращалась.

"Съездить ли в женский монастырь, встряхнуться?" - подумал я и набрал телефон своего друга Карштадта. Вообще-то он был Сидоров, но нам нравилось думать, что мы евреи.

- Ну что, едем? - спросил я, затянувшись и выпив еще одну. Фенобарбитал кончался.

- Да я уже там ... екарный бабай!, - ответил Карштадт глухо. Меня передернуло. Он знал, что нелюбовь к мату я воспитал в себе с детства, еще до того, как стал пить и курить. Я заподозрил неладное.

- Ты что, опять с женой играешь в Лубянку?, - спросил я с ужасом.

В ответ Карштадт протяжно закашлялся. Видимо, кровью.

Раньше, когда мы еще жили коммуной, я любил смотреть в печальные и добрые глаза Аграфены, его третьей жены. Но однажды, после празднования 125-го номера подстольного журнала "Фингал", я вышел в неурочный час на заставленную яствами кухню. И увидел ее в темнокожаных гетрах с плеткой в руках... В глазах моих потемнело.

Очнулся я в больнице. Привязанный к стулу, я сидел в пустой комнате, залитой светом двух электрических лампочек-миньонов. Напротив сидел мой любимый тип врача - в белой шапочке, круглых очках и с седой бородкой. Его добродушный вид напоминал Фурмана, Морозова, Врубеля, Абрярова, Юмашева, Максимова, Двоскину, Якович и Черняховскую одновременно. Напоминал бы еще и Зотова со Стаховым, но в те времена я их просто не знал. А остальные фамилии не помнил.

Я попытался затянуться и выпить еще одну, но почему-то мешали связанные руки.

С тех пор я испытываю панический страх перед салатом оливье, шипящими согласными в газетных заголовках, кодовыми замками в подъезде, запахом дорогого бензина в хороших машинах, теннисными мячиками, летающими быстрее 60 км/ч, боязнь, что за 136-й страницей "Детства Левы" последует 137-я. Я испытываю страх перед русскими дорогами в провинции, удобствами во дворе, неудобствами случайных встреч, детьми, принимающими правила игры без разговоров, их родителями, спускающими штаны своим чадам то с цитатами из Маяковского на устах (мужчины), то из Цветаевой (женщины). Перед брошенными и бросившими, предпочитающими водку, уклоняющимися от свиданий и идущими на них охотно, живущими в Химках и вне Химок, телефонными разговорами при свидетелях, Америкой и цветными носками на женских ножках, теми, кто утверждает, что слово гольфик легко перепутать со словом гульфик, перед знающими мой диагноз и не догадывающимися о нем ни за какие коврижки. К последним, видимо, я принадлежу сам, и это единственный случай, когда подавляющее меньшинство не подавляет меня вовсе.

Подумав об этом, я закурил еще одну. И спросил у соседа - где тут можно выпить? В ответ зеркало кисло подмигнуло. Меня передернуло.

Эпилог

Старость Левы

В белую палату входит сестра в белом халате и белых колготках.

- Как спали, Лева? , - спрашивает она как обычно радостно.

Лева боится ответить, что хорошо: вдруг спугнет счастье?

- Сегодня к вам в гости? (сестра заглядывает в записную книжку) третьеклассники из клуба дзюдоистов! Вы рады?

Лева боится ответить, что рад: вдруг спугнет счастье?

- Затем ... (сестра читает по складам) из кружка беременных экс-ги-би-ци-онисток. Видите, вас все еще ценят как врача-психолога.

- Вообще-то я не психолог, а сам не знаю кто - мрачно отвечает Лева, и даже капельница от удивления перестает на мгновение капать.

- Ну что ж, почитаем? - не унимается доброжелательная сестра.

Лева важно кивает четырехдневной щетиной.

- Страница 136, как обычно?

Лева глядит в окно. На улице идет дождь. В окне отражается сестра. Когда-то, во втором классе, Лева так и не решился донести ее портфель до дома. Расплачиваться за это пришлось всю жизнь. В 9-м классе Лева суетливо расстегивал ей кофточку в коридоре, пока ее мама жарила блинчики на кухне. В 45 лет он разводил ее с пьющим мужем. А сейчас, лежа в больнице, напряженно думал, в чем смысл случайной встречи много лет спустя? Это очередной шанс или видение безвольного маньяка?

Закинув ногу на ногу и одернув халатик, сестра (вечерами она учится в меде) открывает на 136-й странице "Книгу Фурмана" и начинает неторопливо читать фразу за фразу. Текст ей хорошо знаком. Автор лежит по соседству.

Алексей Мокроусов

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67