Говорят, что однажды Сократ простоял сутки на одном месте, о чем-то размышляя (вот это я понимаю магазин 24 часа!). Но это не о "Новом литературном обозрении" - здесь в необыкновенном движении все, "на одном месте" только непреходящее культурно-историческое значение журнала и одноименного издательства. В едином знаменателе всех починов - разве что личность самой Ирины Дмитриевны Прохоровой, все остальное с трудом можно подвести под какой-нибудь один понтон. Стратегема одна: нам всего, и побольше. Много серий, много имен. Но все это иногда напоминает томный и размеренный стук замурованного или раскрученный сериал. Как признался один популярный автор НЛО: "Надо срочно писать следующую книгу, чтобы не забыли!". Ему было и невдомек, что такое признание - уже забвение. Но не будем раньше времени хоронить телегу впереди лошади, может Обозрение, как героиня тарантиновского Kill Bill-2 пробьется на свет божий.
Пастернак Б.Л.Письма к родителям и сестрам. 1907-1960 / Вступ. статья, коммент. и подгот. текста Е.Б. и Е.В.Пастернаков. М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 896 с., ил.
У меня есть знакомец - отменный гурман и причудник. В молодости решил он, что организм его "сухого просит винограда". А на рынке не всегда его можно было найти. И вот коринку эту добывал он из сладких булок - киш-миш съест, сдобу на столе для птичек оставит. Конечно, он был клиническим гастрономом-любителем белозубых стихов - диагноз себе поставил по Мандельштаму, а леченье избрал по "Спекторскому": "Привыкши выковыривать изюм Певучестей из жизни сладкой сайки...".
Девятьсот убористых страниц эпистолярии - невероятно лакомая добыча, чего только ни встретишь промеж строк... Чрезвычайно забавны зачастую неведомые самим корреспондентам проговорки, ладно марширующие прямиком в комментарий к стихам, прозе, биографии подопытного поэта. Это и составляет для меньшинства, т.е. читателей НЛО, привлекательность и историческую полезность любой переписки или мемуара. Повышенный процент информативности, количество изюма (не путать с клубникой) идет в зачет изданию, это его актив. Полакомившись корешками, можно и большинству, т.е. населению, товар лицом показать - вкусные и полезные витамины из жизни замечательных людей, затрапезные истории в деталях. А уж напоследок с видом поднаторевшего в экономических тонкостях бухгалтера плавно перейти к пассивному негативу этого пухлого "гроссбуха".
В этой чудной книге о переписке поэтов и художников недостаток не запрятан - он тут как тут, на обложке и форзаце возникает вопросом "почему?" Конечно, книга называется "Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам", но неужели ради буквалистской точности понадобилось аккуратно вырезать и из фотографии (передняя сторона обложки), и из картины Леонида Пастернака "Поздравление" (задняя обложка), стоящего справа брата Шуру? Это не смешно. Зато юмором блистает форзац - Борис Пастернак в папахе и на коне... Ну, натурально - "Мяукнул конь и кот заржал - Казак еврею подражал"! Но такое сейчас - в порядке вещей. Да что там, изъятие Александра Пастернака - детское "уа" в сравненьи с "близнецами в тучах", в изобилии заполонившими горизонт "пастернаковских" изданий.
3 декабря 1929 года сын из Москвы пишет отцу в Берлин:
"Ко второму госиздатскому изданью... стихов дал без твоего разрешенья голову твоей работы. Срепродуцировали, как тут умеют, лучше не могут. Заставили меня дать тут же свой автограф, во имя отца и сына, как ты выражаешься; и чтоб их черт подрал, карандаш дали жирный, сколько ни молил, нет и нет другого. Выходит, что я тебя перечернить хочу. Прилагаю. Не запрещай, пожалуйста, да и все равно поздно. Все в восхищеньи, на стены вешают и удивляются, как при такой голове твоей руки я мог терпеть всякие фотографии...".
Поэтических "голов" отцовской работы было две, на одной Борис глядит ввысь (1924), на другой - потупил взор (1923). О первом портрете и идет речь в письме, он помещен в "Двух книгах" (М., 1930). Минуло почти 75 лет, но уж как умели, так и умеют - "лучше не могут". Теперь эти завизированные головы-нефертити, украшавшие стены, пошли плодиться на обложках. 2003 год - Боря смотрит вниз на фоне кубистски-символического полотна - это все то же издательтво НЛО (Н. Фатеева. Поэт и проза. Книга о Пастернаке). 2004 год - поэт глядит вверх, фон - переделкинская дача, питерское издательство журнала "Звезда" (Ев. Пастернак, Ел. Пастернак. Жизнь Бориса Пастернака. Документальное повествование). Опять 2003 год - снова голова вниз, фон - кремлевская стена и мавзолей, СПб, изд-во "Академический проект"(Л. Флейшман. Борис Пастернак в двадцатые годы). Так и кивать бедной поэтической Главе, покуда художники не уймутся?
Но все это печально множащееся поголовье забывается, как только перейдешь к тексту, на две трети знакомому, радостно узнаваемому, но расширившему горизонт вдесятеро, с умными и тактичными вставками-комментариями, с высшим накалом повестей о свойствах страсти, о дружбе, любви, борьбе и обидах отцов и детей.
У покойного Юрия Михайловича Лотмана была любимая тема - деградация эпистолярного жанра. То ли дело в пушкинское время, в Золотом веке! Вот тогда такая культура письма была - не переплюнуть. Если судить по солидному тому переписки самого Лотмана, подготовленному в свое время Егоровым и изданному в "Языках славянской культуры", - эпистолярный упадок безусловно имел место. Том "Писем" - совершенно неинтересен. Но вина тут - прежде всего на времени, когда паническая боязнь перлюстрации заставляла все самое заветное не доверять бумаге ("Ну, об этом - при встрече!") И важнейшее "это" уходило в песок. Всего этого не скажешь о Серебряном веке, который преспокойно мог переплюнуть пушкинское время по части переписки. Эта книга - тому удостоверение.
А железный занавес советской эпохи заставил их "развернуть роман небывалый, сочиненный осенью, в дождь". И я пропал, утонул, или как говаривал пастернаковский современник, пытавшийся выкарабкаться, хоть в сумасшедший дом, из воинского строя: "В пеший полк 93-й я погиб, как гибнут дети". Все желающие приглашаются в омут этой эпистолярии, водоворот которой, на мой вкус, свежее и новее нобелевского экзерсиса.
Шруба Манфред. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890-1917 годов: Словарь. М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 448 с., ил.
Очень нужный словарь, дотошное исследование, великолепное по полноте собрание манифестов - все прекрасно, достойно, слову нет, - как говорит волшебное зеркальце. Как известно, за этим следует "но". Пока к нему переходить неохота. Подвиг книги достоин наград и восторгов и даже при всей его "справочниковости" - просто чтения. Снимаем шляпу пред г-ном Шрубой. Но не перед издательством - чтобы превратить иллюстрации в такую слепую гурьевскую кашу потрудиться должен был не один диверсант. Книга кроме прочих достоинств своим метрическим свидетельством о рождении предъявляет тривиальный и прискорбный литературный факт - история действует как заезженная граммофонная пластинка, все повторяется снова и снова. Посудите сами.
Сперва в России невозможно было появление такого словаря как "шрубовский" из-за идеологических запретов, когда же они рухнули, то попросту не стало денег. Финансы на изучение литобъединений российских столиц нашлись в Бохуме (383 тыс. жителей, машиностроение, в т.ч. автостроение). Нас вывозит в свет "опель". Привет таможеннику Луспекаеву, погибающему под белым солнцем пустыни. В справочнике Шрубы почти на каждой странице есть ссылка-аббревиатура РП, что расшифровывается "Русские писатели 1800-1917: Биографический словарь. М., 1989-1999. Т. I-IV". Задуманный кружком единомышленников-энтузиастов, преодолевших все идеологические препоны, словарь застрял на "Погодине" (даже до "Пушкина" не дошли!), - нет средств, чтобы выпустить полностью подготовленный пятый том.
А теперь наобум цитата из "Литературных объединений...", например, о крушении "Центрифуги" (С.Бобров, Б.Пастернак, Н.Асеев и др.): "В середине февраля 1917 г. напряженные еще с осени отношения центрифугистов с Вермелем кончились полным разрывом; Вермеля не устраивала роль спонсора без влияния и намерение некоторых членов группы "оставить за собой преобладание и оттеснить его в наиболее темную щель"... Ряд проектов "Центрифуги" зимы 1916-1917 гг. из-за отсутствия средств остался неосуществленным, в том числе издание уже подготовленного к печати "Третьего сборника Центрифуги" (материалы к нему сохранились в архиве Боброва)" (стр. 253).
А теперь наступило время сказать "но" - при всей прекрасности есть в словаре М.Шрубы и концептуальные потери. И это беда не только этого справочника, а шире - литературоведческого подхода. Что считать литературным объединением (чтобы оно не стало, да простится этот каламбур, - методологическим объедением)? Каков критерий? Это остается загадкой. И подобно тому, как от полного фотографического отпечатка срезается то справа, то слева неугодная фигура, так в справочнике отпали некоторые объединения музыкально-литературные или художественно-литературные. Только два примера.
Известно, что романсу, орущему из всех окон эпохи, ничто не помешало попадать в "наиболее темную щель", проваливаться меж стульев филологов, музыковедов и фольклористов. Даже его наиболее изысканным представителям. Шруба стремится к полноте картины и потому включает в "литературные группировки" явно избыточные сведения о "вечеринках Ватсон" (сбор ежегодно, в день рождения хозяйки") или весьма щекотливого свойства сборища "у Паллады" (Богдановой-Бельской) - ну, и бог им судья, может и впрямь, из песни слова не выкинешь... Но нигде и никак не упомянуты Пьер д'Альгейм и его жена певица Мари Оленина-д'Альгейм, создатели "Дома песни", центра концертно-лекционной пропаганды новых идей в музыке.
В 1910-1911 гг. в Москве два раза в месяц выходила газета "Дом песни", о них восторженно писал Александр Блок, десятки страниц посвятил в своих мемуарах Андрей Белый, чьи поэмы-симфонии невозможно понять без знания текстов самых низовых жанров музыкальной городской культуры. Чтобы не быть голословным, напирая на литературную значимость "Дома песни", только один отрывок из "Начала века" Белого:
"Над каждым концертом работала мысль д'Альгейма, чтобы он был выточен из цельного камня, чтобы песня вырастала из песни, как стихотворная строка из строки, чтобы песня рифмовала с песней. "Дом песни" объявлял ряд конкурсов на лучшие переводы циклов на русский язык, на музыку и т.д.; из запомнившихся конкурсов отмечу: конкурс на гармонизацию народных английских мелодий (слова Бернса), конкурс на перевод 12 песен на слова Гете, на перевод стихов Мюллера, положенных на музыку Шуманом , на перевод драмы "Рама" индусского поэта Бавабути, и т.д.".
Сотни исследователей и библиографов потрудились над полным сводом публикаций Осипа Мандельштама. Обыскались, но все же упустили пустячок - ведь литературоведы не заглядывают в такую пограничную зону, как нотные издания, да еще выпускаемые в начале ХХ века еврейским музыкальным обществом. К тому же, остается открытым вопрос: "Веревка - вещь какая?" Музыкальная или литературная? А может, и к лучшему, что не отыскали, а то мы бы имели на эстраде Ф.Киркорова или М.Распутину, распевающих "Нежнее нежного твоя рука...". Упущение с другой, художественной стороны - словарь Шрубы потерял обаятельное маленькое сообщество "Бескровное убийство". Чаще всего кружок собирался в 1910-е годы на квартире Ольги Лешковой, подруги художника Михаила Ле-Дантю. Из числа ставших впоследствии известными членов, кроме названных - Илья Зданевич, Вера Ермолаева, Янко Лаврин. Здесь была поставлена "драма" Зданевича "Янко круль албанский", издавался гектографированный журнал "Бескровное убийство" (более десяти выпусков). Сообщество интересно тем, что являло собой вполне оформленный зародыш литературного и художественного абсурдизма, когда в мире еще не пахло ни дадаизмом, ни обериутами. В двадцатые-тридцатые годы О.Лешкова, архивариус и летописец группы, была дружна с художницей Алисой Порет, подругой Даниила Хармса. А мораль короткой басни такова: почетче бы границы и критерии подхода к эпохе и - дай бог - восполнение этих пробелов.
Живов В.М.Из церковной истории времен Петра Великого: Исследования и материалы. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 360 с., ил.
Как бы часто, неминуемо стираясь от употребления, ни цитировались строки про того, кто "однажды... ненароком и, вероятно, наугад назвал историка пророком, предсказывающим назад", это представление об исторической науке укоренилось в нашем сознании. Виктор Живов не нуждается в спецрекомендациях, а его книга - в распространенной издательской формуле популяризации: "предназначена для широкой читательской аудитории". Нет, не предназначена, но истории, в ней рассказанные, обладают неизбывным качеством "шестидесятничества" - вне зависимости от намерений автора калькируются в злободневность. Это свойство книги присуще всему современному театру, выявляющему в древних героях "человека на все времена". Но, да простится нам еретическое высказывание, - не оттого ли церковь так оголтело сражалась на Руси с театром, что сама не менее усердно усваивала его законы и пышное убранство? Книга Живова посвящена двум локальным, но оттого не менее важным, вопросам церковной истории петровского периода российского государства, что дало возможность автору увлеченно расширить рамки предмета на несколько веков. Одна из тем - анализ текстологических изменений в Чине избрания и поставления архиерея. Героем другой истории стал Стефан Яворский, так называемый "местоблюститель патриаршего престола" (в книге доказывается несоответствие этого более позднего стандартного наименования статусу Стефана). Новонайденное сочинение Яворского "Апология или словесная оборона", по сути направленное против учреждения Святейшего Правительствующего Синода, впервые вводится в научный оборот, а тщательно проанализированную деятельность Стефана замыкает итоговая эпитафия: "Если смотреть на непосредственные результаты, все эти опыты противостояния были неудачными. Петр добивался своего, а Стефану приходилось лукавить, каяться и отступать. Ничего другого и не могло случиться: аппарат власти и принуждения оставался в руках царя, и он умело им пользовался... Из чего бы ни складывался последующий нарратив, повествование о Петровской эпохе оказывается слишком бедным и прямолинейным без истории борьбы церковного просвещения с секулярной деспотией". За триста лет противостояние усохло, а пышная театральность возобладала.