Гертруда Стайн. Кровь на полу в столовой. - Тверь: Колонна Publications, "Митин журнал". 2007. - 144 с. Тираж 1000 экз. - ISBN 5-98144-095-3.
"Но это совсем другая история и как таковая нам не очень важна как была бы важна если бы была важна как та про то что все заодно и думают одинаково". Так рождается мысль и речь - в оговорках и запинаниях. Так из мелких повторяющихся наблюдений вдруг складывается значимый смысл. "Это мой случай. Может быть только не может быть, а точно и ваш случай тоже". Ранее опубликованные в России книги Гертруды Стайн - "Автобиография Алисы Б.Токлас" и "Три жизни" - все-таки относительно традиционные тексты, которые легче переводить (и легче читать), а не вершина экспериментов с языком, сделавших Стайн знаменитой. Теперь наконец дошла очередь и до "настоящей" Стайн, чрезвычайно сложной для перевода. К счастью, за дело взялся человек, которому это по силам, - Вадим Михайлин, составивший себе имя на переводе "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла. И наличие в книге некоторых пояснений (предисловия Джона Герберта Гилла) также вполне уместно.
"Всякому понятно что что-то случилось но ничего не случилось, а если бы даже и случилось". Из некоторых фрагментов текста можно выстроить и детективную линию. Муж начинает изменять хозяйке гостиницы, и вскоре та гибнет, упав на цементный пол с высоты. Несчастный случай? Самоубийство? Но только вот некий молодой человек начинает усиленно рассказывать всем и каждому, что мадам ходила во сне. Очень уж старается найти подходящее объяснение. А в гостинице работает его сестра, достойная лучшего положения. "И ничего не доказано, когда все сказано, а очень много было сказано, всегда бывает сказано". Так что раскрытия преступления (что успокоило бы читателя) не будет. "Просто удивительно до чего же ловко они все замяли, и все как всегда одно и то же". Люди, занятые своими делами, хотят все объяснить и скорее забыть. А совесть не так трудно заглушить. "Ты не видишь преступления. Только не я. Потому что по большому счету живя и умирая, они приходят к выводу, что жизнь вообще такая, и ничего такого, потому что если даже все на свете, то и в этом ничего такого, даже если отрицая. Пожалуйста, попробуй, а". Детектив без разгадки - детектив слова.
Построение прозы Стайн напоминает принципы композиции музыки. Повторения затягивают, создают растущее напряжение, которое выливается в открытие или сдавленный крик. "Она пыталась быть. Да, хорошая моя. Она пыталась и однажды, когда она пыталась, помнишь, однажды, когда она пыталась это была просто пытка". Активизация грамматики позволяет уловить настоящее вплоть до его непосредственного речевого воссоздания. Уловить пластичность разговорной речи - от болтовни старухи до настойчивости постороннего свидетеля. Самостоятельное значение обретают местоимения и предлоги. "Вот оно все тут как тут, вот оно все там как там тут того".
Такая проза обостряет восприимчивость к модуляциям смысла. Например, позволяет различить чувствующийся за согласием отказ. "Конечно же им будет. Им будет позволено. Конечно будет. Уехать. Конечно же им будет позволено уехать, кто бы сомневался ну конечно, конечно будет". Особо широкое поле открывается тут для иронии, которая вся - царство интонаций. "И среди всей этой кутерьмы в столовой оказался один очень милый молодой человек и очень уж ему хотелось кому-то подарить одну очень милую картину. Как же он тут очутился, впрочем, ничего удивительного, каждый был с ним знаком, вот только каждому казалось, что каждый с ним поссорился. Ну что ж как бы то ни было каждый поцеловал его и он уехал". А устойчивые речевые обороты подчеркивают прочность безвыходности, повторяемость жизни. "Все как один. И всегда как один. И куда ни кинь всюду клин. И вот в один прекрасный день с ней все то же самое. И так с ней каждый день, и каждый день уходил совсем, а тут и ночь совсем как тут". Разумеется, Стайн не отказывается и от соприкосновения семантических полей слов. Например, создавая ощущение тоски. "Выглядит как сухость или снег, как Россия или как песок, как руины или как туман, о боже мой есть люди которым нравится жить и смотреть на него, а некоторым просто приходится, о боже мой, перестать когда они его увидят, о боже".
Через всю книгу проходит рефрен: "Лиззи ты понимаешь". Стайн имеет в виду Лиззи Борден, видимо, как-то замешанную в громкое дело об убийстве ее родителей. Но дело так и осталось нераскрытым. Обращение к Лиззи - обращение к мастерице прятать концы в воду? Но также и превращение собственного имени в нарицательное - ты понимаешь, везде лиззи, нераскрытые преступления.
"Проблема была в том что если все это произошло а это все действительно произошло то тебе приходится смешивать происшедшее с разными другими вещами которые тоже произошли". Дело не в разжеванной разгадке, а в переживании атмосферы убийства. "Она была против, просто голову себе сломала. Всех прошу лицом, улыбочку, на случай, если она против. А она была против. Она упала на пол, цементный во внутреннем дворике, и сломала спину". Вот что бывает с теми, кто против. Замкнутый мир ненавидящих друг друга людей, где на пять семей три случившихся преступления и еще шесть возможных. Где забота касается только соблюдения приличий. "Самая младшая сестра не то чтобы была на грани смерти, ее не отравили, а только отправили по всем правилам, чтобы не так не умерла. И она не умерла. Ни разу". Где все знают все про всех - и в то же время никому ни до кого нет дела. "Конечно же они не стали бы а посему естественно и не. И ничего не слышали об этом хотя и были тут как тут". Перед гибелью хозяйки гостиницы в другой семье выжили из дома отца. Англичанку находят с двумя пулями в голове. Но выяснять истину не хочется никому. "Полиция не должна была переносить ее тело но перенесла, протестантский пастор не должен был ее хоронить но похоронил, потому что никому так и не сказали, что собственно такое с ней случилось". Человек не может застрелиться дважды - но находится один офицер, описывающий подобные самоубийства на войне: "Очень часто действительно получалось так что он всего лишь вгонял пулю себе под скальп а потом стрелял еще раз следом". Объяснить можно все, если все рады поверить. Если даже и родные от человека рады избавиться. "А у нее была семья в Англии была недовольна они были вполне довольны что она умерла ну да конечно же довольны в этом смысле". Все стараются не замечать грязь, потому что своей достаточно. Общество, давящее само себя (впрочем, то же - и в обществе, подавленном извне, где каждый видит, знает, но вынужден молчать; мы это уже проходили в СССР). "Каждый знает, зачем им говорить. Вот почему здесь каждый говорит и никто не скажет, потому что каждый видит и каждый говорит что могут". Остается только отрицать. "Не здесь ни в коем случае не и не мы".
Авторов неповествовательной, бессюжетной прозы после Мандельштама в России не так много, но и не так мало: А.Драгомощенко, А.Левкин, В.Казаков, Ш.Абдуллаев, Ю.Кокошко, Г.Ермошина и т.д. В основном такая проза построена на ассоциациях, возникающих при пересечении смысловых полей рядом поставленных слов. После Jabberwock?а-Бармаглота Льюиса Кэрролла и глокой куздры академика Щербы ряд авторов (например, Л.Петрушевская) работают и с морфологией, трансформируя каждое слово по отдельности. А вот использованием возможностей грамматики, синтаксиса в России мало кто занимался - может быть, в небольшой степени А.Введенский и А.Левкин. Так что публикация книги - событие стиля. Стайн и Михайлин открывают новые возможности для русской прозы (тем большие, что в русском языке грамматические связи свободнее, чем в английском). Кто готов ими воспользоваться?
"И начались сплошные страхи, и ахи-вздохи, покуда наконец бояться стало нечего. Да и не было никогда".