Надежда Мандельштам. Об Ахматовой / Сост. П.Нерлер. - М.: Новое издательство, 2007. - 444 с. (Записки Мандельштамовского общества. Т. 13).
Конечно, вопреки названию и портрету на обложке, эта книга - факт биографии самой Надежды Яковлевны Мандельштам. Шумиха и скандалы вокруг двух ее мемуарных текстов уже давно поутихли. Пятьдесят лет, необходимых для удостоверения значимости произведения (а кто их, кстати, назначал и отмерял?), еще не прошло. Но книги бессловесной "тени поэта" уже заняли свое место - они заслуженно проходят по разряду великой русской прозы.
Сборник, обширное предисловие и комментарий сработаны Павлом Нерлером с отменным тактом, качественно и любовно. В издание входит неизданный мемуар Н.Мандельштам с условным названием "Об Ахматовой", а также переписка Н.Я. с четырьмя корреспондентами - ААА, Е.К.Лившиц (вдовой "Полутораглазого стрельца"), Н.И.Харджиевым и Н.Е.Штемпель. Большая часть эпистолярия публикуется впервые. По мнению составителя, "переписка дополняет мемуарный корпус, существенно помогая понять историю как его написания, так и его вытеснения будущей "Второй книгой" Н.Я.Мандельштам".
Н.Я. сожгла свой экземпляр вчерне подготовленной машинописи и принялась писать сызнова - уже другой текст, ставший затем "Второй книгой". Но папка с одним экземпляром "ахматовского" мемуара сохранилась у Н.Е.Штемпель, воронежской подруги Мандельштамов. Той самой Наташи, которой были посвящены поздние шедевры поэта, и среди них знаменитые строки: "Есть женщины, сырой земле родные, / И каждый шаг их - гулкое рыданье, / Сопровождать воскресших и впервые / Приветствовать умерших - их призванье..."
Почему, будучи подругой в высшей степени справедливой и осмотрительной, она после смерти Н.Я. передала папку именно Нерлеру? И, как оказалось, нашла адресата точно и прозорливо. Разумеется, он сам не дает ответа, а мы можем только догадываться о простейшей разгадке почти детективного сюжета. И разгадка - уже факт биографии и свойств характера, присущих географу и историку Павлу Марковичу Поляну, он же - поэт, литератор и исследователь, создатель и председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер. Почти штирлицевское досье: дельный организатор, в высшей степени верен в дружбе, отзывчив, бескорыстен, пластичен, бесконфликтен, чужд коллекционерства и каких-либо монополистических исследовательских замашек. Последние пункты на фоне душераздирающей "харджиевской коллизии" (читайте книгу) были немаловажны.
Вот только два примера, притом извлеченных из текста самой книги.
Всем нуждающимся исследователям Нерлер давал возможность ознакомиться с переданной ему машинописью и использовать ее для работы. В результате произошла "обыкновенная история", о которой корректно повествуется: "Настоящее издание готовилось в качестве первой полной публикации книги. Однако ее текст оказался в сборнике: Мандельштам Н. Третья книга / Сост. Ю.Л.Фрейдин. М.: Аграф, 2006. С. 17-130 (под заглавием <Думая об А.А.>. Первоначальный вариант "Второй книги"), где он дан по нашему источнику, но без нашего согласия" (с.110). Этот "небольшой" казус не помешал Павлу Нерлеру в списке тех, кого он считает своим приятным долгом поблагодарить за помощь, поименовать и Ю.Фрейдина.
И последнее, но едва ли не важнейшее свойство наследника Натальи Штемпель - его действенная преданность живым и ушедшим. В финале своего предисловия он пишет: "Отдельное слово - о Евгении Пермякове, основателе и директоре "Нового издательства", трагически погибшем 12 мая 2007 года. Он был инициатором и горячим энтузиастом этой книги, и мне вдвойне больно сознавать, что она выходит без него". Склоняем голову.
Ларс Свендсен. Философия моды / Пер. с норв. А.Шипунова. - М.: Прогресс-Традиция, 2007. - 256 с.
Если у философии нет своего предмета, поскольку ее объект - мышление, а объектом мышления может быть все, что угодно, то почему бы не мода? Чем не предмет? Такой же, как и любой другой. Или совсем не такой?!
Сладостный, вожделенный, захватывающий, тиранический... Здесь тема - страшное искушение, а понятие моды, закручиваясь изящной раковиной непонимания, само требует модности и бьется хвостом об убийственный лед глянца и душит какую бы то ни было рефлексию. Платон, Декарт или Кант могут ли быть модными? Вопрос риторический. Настоящая философия исключает моду, а Свендсен безусловно хочет быть модным, известным и востребованным. Его первая книга, "Философия скуки", выстрелила бестселлером и разошлась на 14 языках.
Мода (и с ней одежда как чувствилище моды по преимуществу) - чрезвычайно любопытный материал для социолога, психоаналитика или исследователя культуры и... осиновый кол для философской мысли (по крайней мере - пока). Мода связана с массовым потреблением и новизной. Но жажда новизны тоже может быть пагубным клише и тяжелым дряхлением. И стремление к новшествам превращается в иррациональную потребительскую оргию. Индустрия рационализует и пускает в коммерческий оборот эту оргию, ею питаясь и, в свою очередь, ею тупо вдохновляясь сама. Самим преодолением границы между бедными и богатыми (и знаменитыми) эта граница упрочивается, да еще с невиданным блеском. Недостаточно иметь деньги и власть, надо, чтобы твой образ демонстрировался и навязывался другим в качестве образца для восторга и подражания. Мода по своему знаковому характеру, по своей формальной и десимволизирующей функции внеонтологична, и наивный философ, пытающийся расколдовать эту химеру и найти в этой вечно обновляющейся и изменяющейся стихии хоть какой-то смысл, рискует потерять и себя, и смысл.
Перед нами хорошая дилетантская книжка. В ней что-то от оригинальности ананасового компота. Она мала, легко написана и своей элегантной нестрогой очерковостью будет по душе и профессионалу, и простому смертному.
Те, кто не разделит собственно свендсеновской точки зрения на новейшие модусы, порадуются дайджесту (чего стоит только один цитируемый им афоризм: "Модная одежда изнашивается не тогда, когда ее носят, а когда на нее смотрят"!) и обширному репертуару самых разных мнений на этот счет.
Единственное, в чем, пожалуй, можно упрекнуть издание, - это авторские примечания. В них до неразличимости стерся и сошел на нет список использованной литературы. Это Свендсен напортачил или его русские издатели?
Анна Хорошкевич. Герб, флаг и гимн: Из истории государственных символов Руси и России. - М.: Время, 2008. - 192 с.
Есть игра, популярная среди архивистов-новаторов: в несколько ходов найти связь между людьми, далеко отстоящими друг от друга в пространстве и времени. Интернет - славный пособник, профессиональная сводня, помогающая добиться благосклонности Мнемозины на одном дыхании.
Для начала - первый ход, выдержка из мемуаров: "Потом я преподавала в студии ВЦСПС. Она помещалась в Доме союзов, где-то наверху, на уровне люстры Колонного зала. Заведовал учебной частью очень хороший художник и интересный человек - Леонид Николаевич <...>, друг Даниила. <...> Атмосфера в студии была прекрасная - увлеченности искусством, дружелюбия, взаимопомощи и какого-то неуловимого романтизма, исходившего от Леонида Николаевича. <...> Позже в лагерь он через папу посылал мне краски. Он умер, пока я была в лагере, и похоронен на Новодевичьем кладбище почти напротив Даниила".
Второй ход - выписка из ироничной "Моей биографии" малоизвестного художника по имени Леонид Николаевич (помечено 27 марта 1948): "Я родился в 1902 году 11 октября и, очевидно, тут же начал мечтать... Я поступил в вуз и продолжал мечтать. Не окончив его, женился и... продолжал мечтать. Может быть, о том, чтобы не быть женатым. В 1931 году моя дочь, явившаяся на свет, стала бесспорным доказательством, что мечты и действительность - разные вещи".
В 1948 году, когда дочери было семнадцать, ее отец еще не мог знать, что она-то и станет реализацией его мечты.
Итак, раскрываем имена, решая уравнение со многими неизвестными. Мемуаристка - художница Алла Александровна Андреева, вдова создателя мистической "Розы мира". Автор биографии - художник Леонид Николаевич Хорошкевич, его дочь - Анна Леонидовна Хорошкевич, вышла замуж, как и ее мать, за художника - Дмитрия Павловича Федорина. И стала крупнейшим современным ученым, доктором исторических наук, автором сотен статей и десятка книг, в 2005 году награждена Премией митрополита Макария по номинации "История России".
И, наконец, третий ход - краткая аттестация ее деятельности историка:
"Родилась в год великого перелома. Интересом к истории обязана отцу, художнику Л.Н.Хорошкевичу, прививавшему ученикам такое же уважение к культуре других народов, как к собственной. В разгар борьбы с космополитизмом в 1949 году поступила на истфак МГУ, где обучалась у Л.В.Черепнина, М.Н.Тихомирова, С.Д.Сказкина, Н.А.Сидоровой. После 1956 года наставником стал А.А.Зимин. Сфера интересов - история Руси и России XI-XVII вв., международные экономические, политические и культурные отношения, историография, источниковедение, специальные исторические дисциплины. Работы: Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV-XV вв. М., 1963; Россия в системе международных отношений конца XV- начала XVI в. М., 1980; Россия времени Ивана Грозного. М., 1982 (в соавт. с А.А.Зиминым); Древнерусское наследие и судьбы восточного славянства. М., 1982 (в соавт.); Герб и флаг России (XI-XX вв.). М., 1996 (в соавт.); Москва в XVI столетии и начале XVII в. // История Москвы. М., 1997. Т. I; Русь и Крым в конце XV - начале XVI в. (в печати). Опубликовала полоцкие грамоты XIII - начала XVI вв., принимала участие в издании записок иностранцев (Сигизмунда Герберштейна, Михалона Литвина, Ю.Видекинда, М.Груневега и др.) и наследия А.А.Зимина".
Остается сказать, что "Герб, флаг и гимн" - замечательная книга. И не только потому, что ее автор обременена глубочайшими историческими познаниями. Иногда этого бывает недостаточно. Анна Хорошкевич доподлинно различает понятия "честь" и "почесть" - достойная преемница блаженного наследства своих отцов и чужих певцов.
Моймир Грыгар. Знакотворчество: Семиотика русского авангарда / Перевод М.Шерешевской, Е.Чебучевой, Г.Вириной. - СПб.: Академический проект, Издательство ДНК, 2007. - 519 с. (Современная западная русистика, т. 67).
Пражский исследователь авангарда Моймир Грыгар, ученик достославного Яна Мукаржовского, был приглашен в Амстердамский университет, чтобы прочитать курс лекций о чешской литературе и чешском структурализме. Но после вторжения в Прагу в 1968 году известно кого его возвращение из гостеприимного Амстердама отодвинулось на несколько десятилетий. Поэтому некоторые статьи в сборнике - переводы с голландского, часть - переводы с французского и чешского, остальное написано по-русски. И только выйдя на пенсию, профессор вернулся в родной город. Возвратился классиком, хотя специализировался на изучении авангарда. А уж при таком имени ему самими небесами было предопределено заниматься штудиями знакотворчества Казимира Малевича и Велимира Хлебникова.
М.Грыгар-семиотик выявляет связи различных видов искусства в разных странах и на разных этапах истории культуры. И в одной из своих поздних статей признается: "Научному определению авангарда часто мешает строго оценочный - или положительный, или отрицательный - подход. Разумеется, для каждого авангардиста его собственный метод был мерилом оценки всего творчества, включая другие авангардистские "измы". Новаторство всегда требует самоуверенности и своего рода эгоцентризма. Но научный подход к этому сложному явлению требует объективности: исторический анализ и критика - две разные вещи" (с. 479).
Мы не занимаемся историческим анализом прочитанного (притом не впервые) научного труда, а потому властны не делать скидки на реноме, регалии, академизм и тридцатилетний возраст статей маститого и знаменитого автора.
Следовательно, вправе задавать резонные и оценочные вопросы, не претендуя на статус общественного мерила: "А отчего в книге авангард оказывается таким серым и до оскомины скучным, если сами новаторские картины, стихи, проза и по сей день поражают яркостью, рьяностью и обещанной наглостью?"
Впрочем, у такого подхода сразу обнаруживается оборотная сторона: те, кто помоложе и читают впервые, наоборот, в восторге от книги, и она в одночасье попала в научные бестселлеры года (правда, в фокус-группе тоже только один человек). "Неуд" или "хор" - покажет дальнейшая статистика.
Томи Хуттунен. Имажинист Мариенгоф: Денди. Монтаж. Циники. - М.: Новое литературное обозрение, 2007. - 272 с.
Весьма неловкая трехколесная колымага, на которой вряд ли уедет хотя бы один порядочно мыслящий читатель. Если, как уверяет Хуттунен во "Введении", речь пойдет не столько об имажинизме вообще, сколько "о его [Мариенгофа] имажинизме", то почему вдруг в "Заключении" Мариенгоф оказывается "имажинистом par excellence"? Выходит так: я буду говорить не об имажинизме, а о Мариенгофе, но Мариенгоф для меня и есть имажинизм... И таких экселянсов на страницах книги финского литературоведа много. Остроумие макаронического триколора - "Денди. Монтаж. Циники" - легко обнаруживается на ярком фоне подобных ему - "Рабочий. Крупный план. Человеколюбцы" или "Чиновники. Анжабеман. Я вас любил..." Ни автора, ни полтора десятка друзей и коллег, которых он благодарит в начале книги, похоже, не смущает разнокалиберность и крайне неловкая разнооперность понятий названия.
Нормальной биографии Мариенгофа нет. И Хуттунен понимает ее первоочередную необходимость. Он уверен, что у него есть свой осознанный подход ко всему этому делу: "Наш метод можно было бы определить как основанный на истории литературы концептуальный анализ и close reading с учетом современного семиотического понимания механизмов русской культуры и использованием приемов интертекстуального анализа" (с. 6). Вот такоe вот close reading механизмов русской культуры с приемами интертекстуального анализа! В результате такого анализа получается абракадабра, конгениальная самой имажинистской образности: "Декадентский дендизм соединяется здесь с постсимволистической пародией на него, в результате чего образуется, например, бодлериански-бердслеевская катахреза в образе поэта" (с. 178).
Но будем надеяться, что эта книга содержит в себе не только недуг, но и лекарство - как царица Креуса Еврипида, у которой, как известно, был необычайный талисман: две капли одной и той же крови - крови Горгоны. Одна капля - смертельный яд, другая - противоядие. Все дело в том, чтобы их не смешивать.