Юрий Слезкин - один из наиболее раскрученных американских славистов, профессор истории в Калифорнийском университете, автор нашумевшей монографии "Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера" и соредактор сборников о судьбах русских женщин между революцией и Второй мировой войной и о сибирском мифе в русской культуре. И вот недавно он порадовал читателей новой книгой - "Еврейский век" ( Jewish Century), которая в рекордные сроки - меньше, чем за год, - была переведена на русский и вышла под названием "Эра Меркурия". Центральный тезис этого 500-страничного эссе, посвященного памяти еврейской бабушки автора, можно изложить в виде следующего силлогизма: главные потомки Меркурия/Гермеса, главные кочевники и посредники, коммерсанты и предприниматели, эрудиты и хитрецы - евреи; современная эпоха, эпоха модернизации, выдвигает на первое место именно эти "меркурианские" качества; следовательно, "модернизация - это когда все становятся евреями" и "современная эра - еврейская эра, а ХХ век - еврейский век". Короче, Слезкин конкретизировал и обосновал хлесткое высказывание Сергея Довлатова о том, что "все евреи, только боятся в этом признаться". Однако, почему-то, из рецензентов никто про Довлатова не вспомнил. Никому в этой связи не пришли на ум и всякие разные анекдоты про роль евреев в мировой истории, например, знаменитая цепочка про Моисея-Соломона-Иисуса-Маркса-Фрейда-Эйнштейна. Все отнеслись к идеям Слезкина крайне серьезно. Американские отзывы пестрят такими эпитетами, как "новаторский", "сенсационный", "провоцирующий". Да и вообще - книга захвалена донельзя. Даже осторожный российский рецензент, вроде как иронизирующий над тем, что Слезкина перевели быстрее, чем "Гарри Поттера", приходит к выводу, что мы имеем дело с "великолепной исторической монографией", "масштабной" и "нетривиальной".
Итак, о чем же все-таки сия "эксцентричная книга", приводящая Publishers Weekly "в восхищение и порой в сладостную ярость"? В книге четыре главы; первые три - концептуально или исторически вводные, четвертая, по объему равная сумме всех предыдущих, кульминационная. Первая глава раскрывает центральное для автора понятие меркурианства на многочисленных примерах широкого хронологического и географического спектра. Автор нанизывает на ниточку типологически близкие истории из жизни крупных и мелких диаспор, этнических и конфессиональных меньшинств, от индийских джайнов до европейских цыган, от финикийских колонистов до генуэзских купцов, от китайских лавочников в Индонезии до сицилийских мафиози в США.
Все это изобилие примеров призвано доказать три тезиса. Во-первых, все эти группы, чужеземцы-кочевники, профессиональные и статусные парии, отличаются от местного населения своими "меркурианскими" качествами: горожане среди крестьян, грамотные среди безграмотных, умники и плуты среди простаков, вторичные производители среди первичных - торговцы и ростовщики, переводчики и наемники среди крестьян и ремесленников. Во-вторых, все меркурианцы намеренно отграничиваются от местного населения: они эндогамны, говорят на своем языке, верят в своего бога, соблюдают свои гигиенические и пищевые запреты; у них с местным населением взаимная антипатия, они считают друг друга чужаками, врагами и ритуально нечистыми элементами. И, наконец, в-третьих - вернемся к нашим баранам: евреи всегда проявляют все вышеназванные меркурианские качества, евреи - главные меркурианцы Европы и, в результате, символ меркурианства вообще.
Вторая глава посвящена европейской еврейской диаспоре в XIX - начале XX века. Читатель получает щедрую порцию цитат и цифр, свидетельствующих о крайне значительной, непропорциональной общей численности, доле евреев среди студентов и учителей, банкиров и адвокатов, медиков и журналистов; короче говоря, об их доминирующей роли в деловой, академической и прочих профессиональных элитах или, как выражается автор, "в центральных областях человеческой жизни" (sic!). В результате евреи оказываются на самом видном месте в четырех основных проектах преодоления глобального кризиса, заката Европы. Капитализм, марксизм (коммунизм) и фрейдизм - еврейские изобретения; нацизм - изобретение антиеврейское.
В третьей главе центр тяжести переносится в Россию, и опять перед нами проносится вереница имен, чисел и увесистых цитат, говорящих сначала о высоком - несмотря на все дискриминационные меры - проценте евреев в российских образовательных учреждениях, в промышленности, в политических, прежде всего, радикальных партиях, а затем - в революции и гражданской войне. Принимая активное участие в революционных и военных событиях, евреи проявляли отнюдь не меркурианские качества - фанатичность, жестокость, жертвенность, а все потому, что загадочным образом трансформировались в антимеркурианцев - аполлонийцев. Знаменательно, что такие евреи стабильно не признавали и скрывали свое происхождение - достаточно вспомнить всю плеяду революционеров с поменянными фамилиями или знаменитую фразу Троцкого: "по национальности я - социал-демократ".
И наконец, четвертая глава - это реконструкция судеб детей и внуков Тевье-молочника, того самого героя Шолом-Алейхема, "скрипача на крыше", отца то ли семи, то ли шести, то ли пяти дочерей. Слезкина интересуют три из них: пошедшая в революцию, уехавшая в Америку и вернувшаяся к отцу в местечко, что, по мнению нашего автора, символизирует эмиграцию в Палестину. Эти три альтернативы связаны с тремя великими надеждами, голубыми мечтами, землями обетованными ХХ века: социалистическим Союзом, богатой и свободной Америкой, сионистским Израилем. Об американском и палестинском вариантах написано достаточно - в отличие, как полагает автор, от варианта советского, который он и разбирает со всей тщательностью, приводя, опять же, всевозможные данные о роли евреев в НЭПе, их доле в технической интеллигенции, диссидентских и маргинальных группах, академической элите и прочих прослойках ранне- и позднесоветского общества, обсуждая разные этапы национальной политики советского правительства, динамику отношения евреев к социалистической идее или, наоборот, к Израилю, - короче, излагая историю советского еврейства, сдобренную меркурианско-аполлонийскими категориями.
Далее достаточно кратко обозревается выбор другой дочери Тевье - Палестина/Израиль, бесстрашное маленькое государство во враждебном окружении, уникальный сплав Запада с Востоком, национализма с социализмом, и в завершение - поется гимн американскому варианту, наименее революционному и претенциозному, но в результате "наиболее успешному" и "самому разумному". Победил заокеанский путь, Бейлка обошла своих сестер.
Такая вот история. Вы испытали "пробуждение мысли", "восхищение" и "сладостную ярость"? Вы никогда раньше не слышали о высоком проценте евреев в определенных областях? не знали, что евреи сделали революцию? не догадывались, что Маркс, Фрейд и Герцль были евреями? сомневались в том, что диаспоры преимущественно активны в посреднических делах и в то же время живут достаточно замкнуто, а представления двух социумов друг о друге часто зеркальны? Хотя автор демонстрирует широчайшую эрудицию, многие приводимые им факты, в том числе ключевые для его построений, не новы: их давно уже муссируют разные источники - от желтой прессы до учебников. То же касается и ряда авторских идей: они достаточно тривиальны и поверхностны и зачастую являются адаптацией более серьезных и фундированных концепций (та же метафора зеркала в межкультурных контактах была давно и глубоко разработана, например, отечественными славистами).
Слезкин рассказывает старые истории, просто с помощью одной-двух новых категорий. У него есть на то немало достойных образцов. Как Тойнби излагает всю мировую историю, но только с помощью модели Вызов-Ответ и понятий "общества"/"цивилизации", как Лев Гумилев всюду внедряет своих "пассионариев", так и Слезкин делит всех на аполлонийцев и меркурианцев, мимоходом указывая, что это гораздо плодотворнее ницшеанской дихотомии аполлонийцев/дионисийцев. Да только так ли это? объясняет ли что-нибудь эта терминология, результативна ли она? помогает ли она изучению истории, или это история подгоняется под глянцевые картинки и готовые образы? На мой взгляд, мы имеем дело с последним. Красивая концепция не работает даже в границах самой книги. Так, меркурианцы-евреи, чтобы сыграть выдающуюся роль в русской революции, вынуждены мутировать в своих антиподов - аполлонийцев; почему именно в России и именно в ту эпоху - остается невыясненным. Можно также задаться вопросом, почему все-таки евреи - главные меркурианцы? а не цыгане или американцы? Умилительная ремарка автора, что в этом "есть нечто замечательное", не является ответом. За аксиому принимается и другое ключевое утверждение книги - о том, что эра Меркурия - это ХХ век. А почему, спрашивается, не XIX или не XXI?
В жертву концептуальной гладкости приносится многогранность реальности. Так, автор не замечает того, что далеко не все евреи были богачами и посредниками, что большинство существовали внутри общины, а многие прозябали в бедности, что традиционализм и патриархальность в еврейском обществе всегда были очень сильны - не менее, чем у "аполлонийцев", и т.д. Автор позволяет себе смелые интерпретации, как художественных текстов, так и исторических фактов, интерпретации, граничащие с высасыванием из пальца. Чего стоит хотя бы пассаж про Хаву, дочь Тевье-молочника: Слезкин решает, что рассказанная автором история о возвращении Хавы в дом отца "не очень убедительна", а потому "вполне можно предположить, что возвращение Хавы домой символизирует ее эмиграцию в Палестину".
Надо, наконец, отдать должное стилю: книга написана очень бойко, хлестко, изобилует емкими образами, блестящими афоризмами, остроумными сравнениями, как ключевыми, так и проходными. Например, автор сопоставляет новую советскую интеллигенцию с петровской служилой элитой: обе создавались для того, чтобы служить государству, а кончили тем, что посвятили себя служению своей "совести", разделенной в равных пропорциях между "прогрессом" и "народом". Или толкует судьбу нацизма, который проиграл войну, но выиграл битву концепций: нацистский культ этничности и демонология утвердились, притом что символом абсолютного зла теперь стали не евреи, а сами нацисты.
При тривиальности общего тезиса о роли евреев в русской революции, ради него делается много тонких наблюдений об образах евреев в русской и советской литературе, о гендерных параметрах этих образов и др. И все же, стилистический блеск соседствует с научной сомнительностью. На последнюю чашу весов капают пороки библиографии: она весьма обширна, но зачастую создается впечатление случайной выборки и стабильной вторичности; к тому же, она состоит исключительно из русско- и англоязычных работ. Академическому имиджу книги также вредят излишне бойкие и гладкие заявления, близкие к лозунгам ("евреи - самая богатая община в США", "евреи не просто более образованны - они лучше всех образованны", "различие между русскими и евреями было более значительным, чем различие между русскими и любой другой национальностью РФ"). Это не научный язык, это - риторика, вполне характерная либо для антисемитской, либо для еврейской апологетической литературы, в любом случае - для литературы ангажированной и популярной.
Попробую, в завершение, предсказать читательские реакции.
Для специалиста (в еврейской истории, но таких, правда, у нас не много) эта книга неинтересна. Абсолютное большинство сказанного в ней либо известно, либо вполне ожидаемо. Авторские концепции могут вызывать только раздражение в силу своей поверхностности, натянутости и голословности.
Для интересующегося неспециалиста эта книга хороша и полезна. Можно, конечно, предпочесть ей серьезные монографии по истории того же российского или советского еврейства, но Слезкин ярче, читабельнее и гораздо масштабнее хронологически и географически способен внедрить в сознание читателя целостную картину. Особенно хороша эта книга для американского еврейского читателя, который никогда ничем таким специально не увлекался и, главное, не читал "200 лет вместе" Солженицына, где - не удивляйтесь - все те же факты, цифры и имена. Такой неискушенный американский читатель, наверно, порадуется и скажет "ух ты!", и испытает предсказанное рецензентами восхищение и вдохновение.
И, наконец, еще одна очень вероятная аудитория - антисемиты. Эта книга достаточно эмоциональна, чтобы восприниматься как очередной пример еврейского автопиара, и в таком качестве она лишь слегка раздражит антисемита. Но с другой стороны, она достаточно фундирована, чтобы антисемит мог к ней отнестись серьезно и сильно расстроиться, даже прийти в обещанную ярость - только вряд ли "сладостную".