Нет пророка без порока

Пять книг на неделю

Альберто Мангуэль. История чтения / Пер. с англ. М.Юнгер. - Екатеринбург, У-Фактория, 2008. - 381 [3] с.

"Когда мне было десять или одиннадцать, - вспоминает Мангуэль, - один из моих учителей в Буэнос-Айресе занимался со мной по вечерам немецким языком и историей Европы. Работая над моим произношением, он задавал мне учить наизусть стихи Гейне, Гете и Шиллера, а также балладу Густава Шваба "Рыцарь и Боденское озеро", в которой всадник пересекает замерзшее Боденское озеро, а потом, осознав, что совершил, умирает от страха на другом берегу. Мне нравилось учить стихи, но я совершенно не понимал, зачем мне это может понадобиться.

"Они составят тебе компанию в тот день, когда у тебя не окажется книги под рукой", - сказал мой учитель. Потом он рассказал мне, что его отец, погибший в Заксенхаузене, был знаменитым ученым и знал много классических произведений наизусть. В концлагере он работал библиотекой для своих товарищей по заключению. Я представлял себе, как старый человек в этом мрачном месте, не знавшем ни жалости, ни надежды, в ответ на просьбу почитать Вергилия или Еврипида открывает себя на нужной странице и цитирует древние строки для лишенных книг читателей. Много лет спустя я понял, что именно его обессмертил в образе одного из хранителей книг в "451 градус по Фаренгейту" Брэдбери" (с. 84).

Этот эпизод отражает все основные черты книги. Во-первых, она посвящена чтению, но не в духе Эко, Яусса или кого-нибудь еще (теории нашего автора совершенно не интересуют). Привлекая огромный материал, Мангуэль все-таки пишет не всеобщую академическую историю чтения, а избранный очерк европейского чтения литературы, останавливаясь на этапах и именах ему хорошо знакомых, важных и необходимых лишь для построения его, так сказать, вселенской библиотеки. И, наконец, последнее - великолепная работа Мангуэля (который сам - страстный книгочей и библиофил), делающая из чтения акт жизненный, судьбоносный, экзистенциально напряженный, по сути - сотериологический, отличается абсолютно личным, исповедальным характером (он читал самому Борхесу, когда великий старец почти ослеп).

Отчего книга испаноговорящего Мангуэля переведена с английского? На этом языке она написана и впервые издана. Космополитичный автор передвигался с юга на север и теперь имеет длинный шлейф дефиниций: аргентинско-канадский писатель и ученый, переводчик и издатель, редактор, составитель антологий и критик; рожден 13 марта 1948 года в Буэнос-Айресе, в 1982 эмигрировал в Канаду, получил гражданство и пока в основном живет в Монреале (где, помимо всего прочего, борется за права секс-меньшинств). Чрезвычайно плодовитый и знаменитый в западном мире автор, продуктивность которого неизменно подчеркивают пишущие о нем: "Manguel - неустанный чемпион письменного слова". В России публикуется впервые. Да процветет ныне и прежде "У-Фактория"...

Вилем Флюссер. За философию фотографии / Пер. с нем. Г.Хайдаровой. - СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2008. - 146 с.

Нет сомнения, что Флюссер, погибший в автомобильной аварии близ чешской границы в 1991 году, был милейшим человеком. Он учился в Пражском университете и Лондонской школе экономики, затем, эмигрировав в Бразилию, двадцать лет занимался бизнесом; потом, увлекшись философией, профессорствовал, перебрался в Европу и окончательно утвердился в качестве корифея медиафилософии. И что это за философия такая, прости господи? Философия чего-то, что само по себе абсолютно исключает мысль и уничтожает любые попытки рефлексии над собой? Или медиафилософия - это род коммуникативной алхимии, выдающей себя за полноценную философскую мысль?

Издатели уверяют нас, что весь ученый свет чтит покойного Флюссера, переведенного на десятки языков, и только нам осталось постичь все глубины бразильского интеллектуализма. Но мы не постигаем, потому что в книге Флюссера нет ни фотографии, ни философии. Но ничего удивительного, что такое меню нынче в Москве в большом фаворе. Флюссер в автобиографии "В поисках значения" признавался, что на него повлияли пражский кружок, венский кружок, Витгенштейн (уже без всякого кружка), "Восстание масс" Ортеги-и-Гассета, разумеется, Ницше, и все это как-то необыкновенно экзистенциально! Он пишет: "...Притягательная сила формализма (еще одно сильное увлечение нашего героя. - В.М.) (который сегодня в своей зрелой фазе называется структурализмом) не в красоте его строгости и не в разрыве с историзмом, а в присущем ему мистицизме (ну вот и договорились! - В.М.). <...> Я пытался синтезировать трансцендентальный формализм с марксистской диалектикой" (с. 113).

Дмитрий Драгилёв. Лабиринты русского танго. - СПб.: Алетейя, 2008. - 168 с.: илл.

Об этой небольшой книжке можно сказать, переиначивая одно бытующее среди музыкантов mot: "Если сперматозоид и был урод, ребенок тем не менее прелестен". Родитель этого пленительного дитяти - берлинский музыкант и композитор, поэт и литератор, уроженец Риги Дмитрий Драгилёв. Естественно, по большей части книга посвящена "односельчанину", то есть перипетиям биографии и творчества ныне знаменитого рижанина - композитора Оскара Строка. За последние двадцать лет он заслуженно восстановлен в правах, ноты вытащены из небытия, некоторые старые записи ремастированы, жизнеописания уточнены, фактография, документы и фото разыскиваются. (Уже и конкурент Анисим Гиммерверт выпустил книгу "Оскар Строк - король и подданный", 2006.) Но так как композитор был невероятно плодовит (более 300 опусов), а мода на романсы, которыми он славился, поутихла, то теперь Оскар Строк именуется не иначе как "Король Танго".

Подобно Дедалу на Крите, Драгилёв сам создал свой тангоидный лабиринт (с Минотавром ли - решать читателю), превратив отзвуки страстных и жеманных мелодий в поэтизированное эссе о р-р-романтическом блаженстве танца. Есть, конечно, некоторый крен и самоуправство постмодернизма, при котором дозволено о бурных кабаретных и романсовых годах начала ХХ века уронить мимоходом: "Русская эстрада пока еще эмбрион". Или зачем-то невозбранно выкинуть из истории танго "Утомленное солнце" имя своевольного автора слов, немеркнущих за счет михалковского синема. А ведь теперь кроме свидетельства Виктора Шкловского опубликована еще и дневниковая запись Александра Гладкова: "Оказывается, этот парикмахерский текст "Утомленное солнце нежно с морем прощалось..." написал Альвэк, тот самый непримиримый Альвэк, который был другом Хлебникова и имел претензию считаться его единственным душеприказчиком и наследником".

Причудливый стиль книги иногда просто завораживает. Об Эдди Рознере: "Это было похоже на улыбку Чеширского кота, последнюю экстравагантную мистификацию самого маэстро, незримое присутствие, последнее аллегорическое напоминание с наплывом далеких ассоциаций, плавно переходящих в полный пастиш" (с. 26). Или: "Каждый знает свой Млечный Путь, свой личный звон. В трамвае или в траве, в конопатых-веснушчатых краях, в местах, согласно купленным билетам, в комплексных бригадах или обедах, в домах колхозника (не к ночи и не к столу будет сказано), в (не приведи господь) конопле или традесканциях, в традициях, в суете изменений, в иных измерениях, скитаясь откосами судеб и "отпусков". По России катилась война. Того и гляди, плюнув на всех, сварит свою микстуру, рецепт которой спрятан в футурологических сундуках" (с. 86).

В общем, все поют и академически танцуют танго, найдя свой правильный Млечный Путь, - без конопли и, разумеется, без мухомора, как в стихотворении Д.Драгилёва "Гербарий": "Эту тему найти и свернуть с толпы / фонарем устойчивым, а сейчас / мухомор сам-друг выбивает пыль / из блатных и лучше лучин - свеча".

Владимир Набоков. Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме. - СПб.: Издательский дом "Азбука-классика", 2008. - 640 с. + вклейка (8 с.)

Этот импозантный том хоть сейчас в Книгу рекордов Гиннеса - в сети около пятидесяти громко вопящих анонсов: "В России впервые опубликовано театральное наследие Набокова" или скромнее: "Часть литературного наследия Набокова вернулась на Родину". Книга набоковской драматургии рекорды бьет по части очковтирательной рекламы и может соревноваться хоть с минаевскими "Тhе Телки". А ведь текстологически и комментаторски книга сработана отлично, достойнейшим пером (и даже тончайшими хирургическими инструментами), издательски выполнена превосходно, и потому болезненная сенсация и шумиха ей только вредят.

Если отбросить рекламный мусор, что же в действительности произошло впервые, то есть что переведено на русский язык и впервые опубликовано в России? Во-первых - американские лекции Набокова о театре "Ремесло драматурга" и "Трагедия трагедии". Во-вторых - крупная драма "Человек из СССР". В-третьих - рабочие материалы к пьесе "Трагедия господина Морна". И наконец, в-четвертых - эссе сына писателя, Дмитрия, - "Набоков и театр". Для исследователей - ощутимое пополнение, для читателя - воробьиный наперсток. Приятно то, что драматургия собрана вместе, напечатаны драматические произведения, созданные Набоковым в течение двадцати лет - с 1921 по 1942 год. Но и это не впервые, в 1990 году такое собрание уже выходило в издательстве "Искусство" - "Пьесы" Владимира Набокова (составление, вступительная статья и комментарии Ив. Толстого). Затем тексты неоднократно перепечатывались в различных изданиях. В сети были также опубликованы и американские лекции Набокова о театре (в переводе Григория Аросева).

В сухом остатке имеем новшество - "Человек из СССР" (раньше у нас печатался лишь фрагмент. - Ред.) и Дмитрий Набоков. Негусто для бурного ажиотажа. Есть еще в книге детективный сюжет экспрессивно-этического свойства, намеченный, но не проявленный. Затаив дыхание, мы вынуждены ждать, поступит ли сын так же великодушно по отношению к человечеству, как Макс Брод, или послушно уничтожит то, что завещал отец? Много ли, мало ли - узнаем когда-нибудь по трубным воплям рекламных видоплясовых.

Геннадий Красухин. Комментарий. Не только литературные нравы. - М.: Языки славянской культуры, 2008. - 480 с.

Геннадия Красухина можно и не представлять - доктор филологических наук, профессор МПГУ, литературовед, журналист и редактор. Но прежде всего - завзятый книгочей. Потому и комментировать тексты приноровился измлада. Вспоминать приладился гораздо позже, полагаясь на свою блестящую память и многолетние редакторские навыки. Подзаголовок появился оттого, что не так давно вышедшая книга воспоминаний Красухина "Стежки-дорожки" (2005) имела уточнение - "Литературные нравы недалекого прошлого". Новый мемуар по структуре и тональности слегка смахивает на еженедельную передачу Анатолия Стреляного "Ваши письма на "Свободу". Только отвечает Красухин не своим личным корреспондентам (хотя есть и это), а на многочисленные статьи сетевой и печатной продукции. И ответствует, и вспоминает, и возмущается энергично и идеологически выдержанно.

С небольшим, на наш взгляд, проколом - вкусовым. На такую малость не следовало бы и внимания обращать, если бы с нее не начиналась книга. От избыточного чувства юмора автор не страдает, в сатирики не метит (Жванецкого просто-таки презирает за дорогую иномарку), так что не удастся списать на неудачную шутку его чистосердечное признание. 8 июня 2006 года Красухин прочитал некий опус-вариацию на тему шекспировского сонета и впечатлился: "Для меня несомненно одно: стихотворение Сергея Шабуцкого - редчайший нынче случай настоящей поэзии. Его удивительная интонация передалась мне, зазвучала во мне. И я (чего со мной уже очень давно не было) заболел им. Вытвердил его наизусть и твержу, твержу про себя: <далее идут 14 строк "Сонета 66">". Каждая глава книги Красухина называется по строке этого "сленгового" произведения, которое, увы, придется процитировать хотя бы частично: "Когда ж я сдохну! До того достало, Что бабки оседают у жлобов, Что старики аскают по вокзалам, Что "православный" значит "бей жидов", Что побратались мент и бандюган, Что колесят шестерки в "шестисотых" <...> Что делают бестселлер из говна, Что проходимец лепит монументы, Что музыкант играет паханам, Что учит жить быдляк интеллигента... и т.д."

Комментарии излишни, тем более что книга и есть "Комментарии" к этому достославному тексту. Порывы вдохновения и негодования были столь неотменимы, что воспоминания Красухина были созданы за пять месяцев... и без всякого сленга.

При такой скорости неизбежны неточности, потому буквалистски вмешаемся в несколько оплошностей редактуры. Собственно, поправим на будущее всего-то две буквочки. Слово "афера" никогда не пишется через "ё" (с. 67). И уж конечно, никак невозможно уважаемому журналисту запамятовать невинное наименование пресловутой буквы "ер", а такое спотыкание происходит на странице 299, где автор проговаривается: "точности ради скажу, что он подписывается с ятем на конце: "Орехъ".

Но, отметая придирки, устанавливаем непреложный факт: в литературном огороде вырос еще один заманчивый, достойный и съедобный мемуар-турнепс. Красухин вспоминает, что колхозникам "на трудодни давно никаких денег не давали, а отоваривали их дровами, сеном, кормовой свеклой - турнепсом, условно все это измерялось в деньгах" (с. 60). Опять небольшой редакторский недосмотр. Турнепс - это кормовая репа (Brassica rapa rapirera), двулетнее растение семейства крестоцветных. К тому же сейчас селекционеры вывели сорта не просто полезные, но и вкусные, годные для салатов и прочих изысков. И потому в специализированных магазинах продается деликатес - турнепс, привозимый из Франции (цена - 125 рублей за кг). И ничего условного, большого-пребольшого, и никаких сказочных персонажей. Так что сравнение - только в пользу книги.

P.S. Особая благодарность - магазину "Фаланстер", предоставившему книги для обзора.

       
Print version Распечатать