Бедный, бедный, слабовольный Димитрий Философов! И публиковался непрерывно, и писал не слабо, и "много верного"... А что первое приходит на ум при произнесении его имени? А-а, это тот, что состоял в любовном треугольнике З.Гиппиус - Д.Мережковский - Д.Философов. Ну, еще ударение в фамилии на второе "о", двоюродный брат и друг Сергея Дягилева, мать - известнейшая общественная деятельница, учредительница Бестужевских курсов. И опять к началу - как же его занесло под крыло к злобному Антону Крайнему (псевдоним З.Гиппиус)? Издательство "Интелвак", разнообразя выпуск собрания сочинений А.В.Амфитеатрова и Федора Сологуба, устроило ликбез - выпустило тяжеленный том статей Д.Философова, а ему вдогонку "эротический" комментарий В.Злобина, многолетнего секретаря Мережковских в эмиграции. Сборник, в котором центральное место занимает мемуарная книга "Тяжелая душа" - о жизни и творчестве Зинаиды Николаевны.

Философов Д.В.Загадки русской культуры / Сост., примеч. Т.Ф.Прокопова. - М.: НПК "Интелвак", 2004. - 832 с.

В "Уединенном" Розанов застенчиво признался: "Действительно, я чудовищно ленив читать. Например, Философова статью о себе (в сборнике) прочел 1-ую страницу; и только этот год, прибирая книги после дачи (пыль, классификация), - наткнулся, раскрыл и прочитал, не вставая с полу, остальное (много верного)". Можно держать пари, что современный читатель, который куда ленивее по части чтения, никогда не осилит все восемьсот страниц. Хоть и много верного, но кого (кроме узких специалистов) тронут рассуждения о "Старом и новом" (так называется один из злободневных сборников Философова по вопросам искусства и литературы), где и новому-то уже сто лет в обед? Или, допустим, прения о мистическом или бакунинском анархизме, о церковном обновлении, разоблачения Горького как стилиста, о религиозной контрабанде в строго научном марксизме и прочие решительные смертные бои начала ХХ века. Впрочем, правдой насущной может оказаться и утверждение фельдмаршала Мольтке, которое приводит Философов: "Нет такой тактической победы, которая не могла бы быть использована в стратегических целях".

Например, раскрывая статью о Чаадаеве ("Апология сумасшедшего"), натыкаешься на отменно "вкусный" анекдот. Как будто, переключая каналы телевизора, видишь участившееся застолье, где предстательствуют и вещают все одни и те ж откормленные хряки из новейшего союза русского народа. Философов отвечая на вопрос, отчего Чаадаев вызвал такие гонения, иронизирует - истинно русские люди Бенкендорфы, Дорреры и Крушеваны уж, конечно, не могли дойти до чаадаевского "презрения" к родной стране, так как были людьми очень трезвыми - для них Россия и ее исторические начала сосредоточивались в интересах, подогнанных к прусско-солдатскому Петербургу или одной из его окрестностей. Но не лучше вели себя и "истинно русские" патриоты. Далее Философов рассказывает об одном довольно ничтожном событии, происшедшем в 1848 году в Москве. О нем много говорили:

"В доме генерал-губернатора графа Закревского состоялся бал-маскарад. Участники его были одеты в русские исторические одежды. Официальные народники Шевырев и Погодин кувыркались от восторга. Шевырев писал: "Мы счастливы, что мысль, выраженная прекрасным праздником, от лица просвещеннейшего круга Москвы, в доме ее градоначальника, нашла глубокое сочувствие в самом хозяине России, который в течение двадцати четырех лет своего царствования не переставал каким-то от Бога ему данным внушением призывать нас к тому, чтобы мы возвращались в свое отечество". Друг Шевырева Погодин в умилении от удобства, красоты и значительности русской одежды восклицал: "Мы имеем, мы должны иметь свою музыку, свою поэзию, свою философию, потому что мы народ древний, самобытный, своеобразный" и т.д. Правда, на эти восторги истинно русских людей был тотчас же вылит ушат воды. В то самое время когда "просвещеннейшая Москва" любовалась русскими маскарадными костюмами, из Петербурга от министра внутренних дел пришел циркуляр ко всем предводителям дворянства о том, что "Государю не угодно, чтобы русские дворяне носили бороды, ибо с некоторого времени из всех губерний получаются известия, что число бород очень умножилось". Константин Аксаков, щеголявший своей бородой и шелковой косовороткой (Чаадаев сострил, что на улицах народ принимает Аксакова за персиянина), очень огорчился. Хомяков писал Блудовой, что он стал "хмурым Безбородкою"... Шевырев, тот самый Шевырев, который только что распинался за национальный костюм и видел в маскараде историческое событие был страшно недоволен Константином Аксаковым, что тот не торопится брить бороды. "Дурак Аксаков, - писал он своему другу Погодину, - являлся два раза к Хомякову в бороде; так и хочется человеку, чтоб его взяли, да не берут!"... Воображаю, до чего западника Чаадаева, сумасшедшего Чаадаева, тошнило от этого маскарада, от подхалимства истинно русских людей, чисто выбритых и затянутых во фрак, от полицейской борьбы с бородой "персиянина" Аксакова... Но увы! До сих пор это наша реальная действительность. Чаадаев - символ всей нашей интеллигенции. Его объявили сумасшедшим, его ежедневно навещал полицейский лекарь".

Все это написано Философовым в 1907 году. Между тем как будто слышишь перекличку с загадочными строками Мандельштама - "власть отвратительна, как руки брадобрея".

В текстах Философова - ни загадок, ни особенных разгадок не наблюдается, автор и не стремится к такой стилистике. Название сборника в некотором роде издательский произвол, рекламная завлекаловка. Это Философов так иронически отозвался о споре Ф.М.Достоевского с "западниками", уж никак не полагая, что ирония таким злополучным рикошетом прилетит в название его собственной книги.

Отсутствие авторских загадок издательство решило восполнить опробованным способом. Известно, что нынче за все опечатки и огрехи книги ответственности не несут ни комментатор, ни редактор, ни даже корректор (если они вообще наличествуют). Обычно во всем винят "системные сбои" компьютера или еще какие его специфические каверзы. Цитата из Философова, укоряющего Вейдле за неряшество в обращении с "Вымыслом и Правдой": "Гете был человек "необразованный", по-русски не говорил. Иначе он, вероятно, пришел бы ночью к г-ну Вейдле и стал бы таскать его за ноги..." Так и видишь призрак Философова, крадущийся в ночи к издательскому компьютеру, учудившему разнообразные пакости. Поначалу виновник минимализировал ад, сотворив "ад-мини-страцию", создал страну "Prance", вопрошал у Моисея "скои-жали", положил на музыку самого Державина, сражался "одинаковых оружием", балетных "Сильфид" обозначил как "жуков-мертвоедов (могильщиков)" и т.д. - порезвился на славу. Однако, не сдюжил испортить старорежимный культурный жюльен своим пошехонским сыром. (Ответы по горизонтали на издательский кроссворд. 1. Мини-ад - это администрация. 2. Страна - Франция. 3. Скрижали. 4, 5. На музыку был положен не сам Гаврила Романович, а его Хор "Гром победы раздавайся..." и этот полонез долгое время был гимном России. 6. Сильфиды и сильфы - это мифологические духи воздуха, но в зоологии есть, впрочем, и жуки-мертвоеды, но это сильфы, а никак не сильфиды).

Читая "Загадки", эту отсталую книгу об "усталой культуре" представляешь огромное брюхо современного воздушного лайнера, по крылья забитого бесценным багажом, который все растет и растет, как небезызвестная собачонка "за время пути". Лишь бы долетел до цели, а не канул в волнах загадочного морского треугольника (ведь тираж-то всего пятьсот экземпляров...). Дмитрий Философов - тоже выходец из знаменитого треугольника, но об этой истории лучше поведал его преемник, Владимир Злобин.

Злобин В.А.Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания. Статьи. Стихотворения / Сост., примеч. Т.Ф.Прокопова. - М.: НПО "Интелвак", 2004. - 624 с.

"Клиент-читатель стал господином нового вида промышленности... Читатель неузнаваем сейчас. Он или без разбору принимает все, что выпускает к его услугам индустрия последних сроков, или же с тем же безразличием отвергает все рыночные новинки из слепого недоверия...", - написал один поэт лет эдак девяносто тому назад в статье под названием "Вассерманова реакция". Современные издательские практики и сейчас маскируются под кабинеты венерологов, и хотя никто там не бывал, но зато все точно знают, каковы отношения врача с больным, и чего ждать от пациента-читателя, какого книжного и клубничного отвара для душевного исцеления он жаждет.

Сборник статей В.А.Злобина выпущен не без оглядки на волнующую ум современного читателя сексопатологию. В чем никто и никогда не признается - ни издательское производство, ни потребитель. Но в союзе с "Загадками" Д.В.Философова "Тяжелая душа" Злобина - полный комплект матримониальных предпочтений четы Мережковских, о чем и предуведомляет издательский анонс. Ничего худого в том нет - тема волнующая со времен "пародий на русских символистов" Владимира Соловьева: "На небесах горят паникадила, а снизу - тьма. Ходила ты к нему иль не ходила? Скажи сама!" Собственно, сам Злобин к названию книги опять же отношения не имеет - это так он определил сущность Зинаиды Гиппиус и так назвал свой мемуар о ней, одна глава которого именуется "Гиппиус и Философов".

Сборник Злобина подготовлен со всем тщанием. Тут и статьи, разбросанные по эмигрантской периодике, и стихи, и мемуары самого автора, а также воспоминания современников о нем. Глава о Гиппиус и черте дана даже в двух вариантах, публиковавшихся в разное время. Самого Злобина некоторые воспоминатели тоже числят в злых духах четы Мережковских - это он-мол подбил их на сотрудничество с нацистским режимом. Злобин - "человек, вероятно, в большой степени ответственный за все безобразия последнего периода жизни Мережковских", - считает один современник. Тот же недоброжелатель подливает горячего сиропу:

"Злобин, петербургский недоучившийся мальчик, друг Иванова, левша с мистическими склонностями, заменил Философа в хозяйстве Мережковских. На мои недоумевающие вопросы Фельзен отвечал: "Мне сообщали осведомленные люди, что у Зинаиды Николаевны какой-то анатомический дефект..." - и, снисходительно посмеиваясь, добавлял: "Говорят, что Дмитрий Сергеевич любит подсматривать в щелочку".

Вообще-то, таких "осведомленных" мемуаристов в эмиграции было предостаточно, и от этих кругов на мутной воде не могли очистить Зинаиду Гиппиус мемуары Злобина. Они-то написаны все же о мятущейся душе, о страданиях, любви и свободе выбора, о Белой Дьяволице, то есть идут все же по части паникадил. Для того чтобы понять, что же стояло за религиозно-философской риторикой пола в гиппиусовском изводе следует пройти дополнительный ликбез. Таковой дают научно-исследовательские статьи в вышедшем недавно сборнике "Эротизм без границ / без берегов" (sic!), о котором и пойдет речь далее.

P.S. Нет, не могу молчать. Все же, если на сгибе суперобложки помещают коллективную фотографию четырех действующих героев книги, то из уважения к Злобину, автору сборника, неплохо бы проследить, чтобы рамка столбца не обрезала его целиком, оставив только правую руку. Тоже, небось, еврейский компьютер виновен?

Эротизм без берегов: Сборник статей и материалов / Сост. М.М. Павлова. - М.: Новое литературное обозрение. 2004. - 480 с.

В сборнике 11 высокосодержательных статей и три первосортных публикации. Одна из них названа отнюдь не лаконично, но зато точно обозначает вопрос: ""Истории "новой" христианской любви. Эротический эксперимент Мережковских в свете "Главного": Из "дневников" Т.Н.Гиппиус 1906-1908 годов". Вступительная статья, подготовка текста и примечания М.Павловой". В ужасе перед корявой подлинностью этих "дневников" (65 страниц ежедневных истязаний!) не достанет сил шутить о жизнестроительном юродстве этих старых песен о Главном в исполнении верховного авторитета Зинаиды Гиппиус ("солировавшей" в Париже) и покорных ее воле сестер, подотчетных Таты и Наты (подпевавших и славших письма-дневники из Петербурга). Только одна цитата из вступительной статьи публикатора:

"Смысл эксперимента отчасти заключался в попытке перелить эротическую энергию из области биологической в сферу интеллектуального, художественного и религиозного творчества (опыт испанских мистиков - Святой Терезы и Святого Иоанна Креста, столь почитаемых Мережковскими), достичь максимального роста личности "по вертикали" - посредством отказа от полового акта и деторождения (развития "по горизонтали"). Путь возрастания личности осмыслялся членами братства как путь утверждения "Главного" и истинной любви к Святому Духу".

В итоге мужская часть подопытных кроликов не выдержала и совершила побег из золотой клетки духовного братства. А в отношении главнокомандующей Вяч.Иванов вынес вердикт: "С Мережковским ее союз - чисто духовный теперь, как и с Дм.Философовым. Все трое они живут как аскеты, и все намеки на "menage en trios" - гнусная выдумка". В общем, любопытствующих просим больше не беспокоиться.

О Главном поговорили, теперь можно спокойно перейти к интересным мелочам, непосредственно связанным с книгой как объектом полиграфии. Что сулит несколько веселых минут. Общение со сборником на начальной стадии напоминает игру в салочки или умильный детский стишок про рукавичку: "Ищешь, ищешь, не найдешь... Здравствуй, пальчик, как живешь?" Но осторожно, будьте бдительны, а то сейчас философы и лингвисты все объяснят про пятна, мячик и пальчик. На странице 275 данного ученого труда приведен перевод цитаты из набоковского комментария к "Евгению Онегину", где речь идет о Вер-Вере, попугае-вероотступнике из одноименной поэмы Жана Батиста Луи де Грессе: "Забавны, между прочим, расхождения в написании имени попугая В оглавлении это стихотворение названо "Vert-Vert". На шмуцтитуле (стр. 9) и в самом стихотворении попугая зовут "Ver-Vert", а в шуточном комментарии в том же томе - "Vairvert"". (Спор о жанре опуса Грессе оставим специалистам.)

Обратимся к деяниям настоящего. Дизайнер обложки сборника небрежно решил повероотступничать и позабавиться, он разложил чудной пасьянс: на обложке и корешке издания указано - "Эротизм без границ", на титуле, в выходных данных и на всех прочих страницах книжки - "Эротизм без берегов". Хрен редьки не слаще. До сих пор ни один специалист в мире не смог еще определить ту жанровую границу, где эротика переходит в порно. А представленный сборник статей и вовсе не о том.

Дальше больше. В преамбуле Павлова сообщает:

"Название сборника родилось спонтанно: один из маститых авторов, удивленный предложением поместить в книге его статью, нейтральную по его представлению, с точки зрения предложенной темы, насмешливо заметил: "Что же это у вас какой-то эротизм без берегов получается". Мне оставалось только мысленно поблагодарить его за тонкую аллюзию на почти забытую литературную дисскуссию. "Эротизм без берегов" - феномен, который адекватно отражает суть процессов, происходивших в литературе и культуре начала ХХ в. и совершающихся в современной исследовательской мысли: "Эрос Невозможного" претворился в "эротизм без берегов"".

На нынешнем школьном (и бандитском) слэнге это называется - "подставили". "Почти забытая литературная дисскуссия", надо думать, - книга Роже Гароди "О реализме без берегов", дельная статья "маститого автора" - предположительно та, что из благодарности или сервилизма помещена распятьем в изголовье сборника. Но попугайски вынесенная в название книги насмешка, высоким геральдическим знаком от этого не становится. Перечит такому титулованию весь состав книги, представленный статьями глубокими и содержательными о текстах и авторах, находящихся в силках двойственной мещанской морали и сурового православия, под покровами жертвенности, в поисках гармонии души и тела, крыльев и тюремной крепости. Какой уж тут безбрежный разлив эроса? Незримо противится названию и автор послесловия С.Ушакин, когда говорит о метафоре преодоления границ: "Собственно, "другим творчеством" и стало стремление авторов Серебряного века преодолеть "рамки", данные природой, путем трансформации сложившихся рамок письма".

Это была доморощенная охрана авторов от самоуправства дизайнеров и составителей. Может статься, юридически вовсе авторам и не нужная - сами за себя постоять могут. А вот бедный, бедный герой, набоковский Тимофей Павлович Пнин сам защититься никак не сможет. В состав сборника входит статья Эрика Наймана "Из вращения в "Пнине" (Набоков наоборот)", которую автор начинает со смелого заявления об этом романе как не оставляющем "впечатления темного, непристойного, что присуще большинству англоязычных текстов Набокова". Ну, а дальше следуют сорок страниц тщательных прочтений всевозможных "галош" и "презервативов", пенисов и вагин, различных операций со словами для выявления "похабных коннотаций", как аттестует свои сверхзадачи автор. В частности, Найман изощренно и подробно анализирует эротический подтекст стихов Лизы Боголеповой о розе, что "нежней розовых губ" - тут и Шекспир, и Пушкин, и Дидро. За чем дело стало, есть примеры и поближе - весь детективный поиск "розового бутона" в "Гражданине Кейне" колеблется в эротически-газетных границах, пока издевательски не оказывается в последнем кадре фрейдистским клеймом фирмы, изготовляющей детские санки.

Да бога ради, трудитесь во славу науки! Часть проделанной работы интересна, другая - увлекательна, третья - убедительна, четвертая - пустопорожня, но речь вовсе не о достоинствах или количественных просчетах исследователя. Если уж кто содержит в этом сборнике "эротизм без берегов" - так это единственно Набоков, но ведь не на таких же убогих основаниях он строит свои блистательные игры.

Но что в результате? В послесловии С.Ушакина достижения Э.Наймана подытожены:

"...Под "извращенностью" понимается и своеобразный принцип конструирования текста, и своеобразный способ его прочтения - путем выворачивания наизнанку скрытых смыслов и сексуальных намеков. Анализируя роман В.Набокова "Пнин", автор статьи убедительно демонстрирует, что перверсия - это один из базовых элементов искусства... В итоге и сам окружающий мир оказывается целиком составленным из бесчисленных деталей-намеков, единственная цель которых быть прочитанными; или иными словами, главная задача которых - подтвердить эстетическую изощренность их автора. Так, например, появление образа белки в романе "Пнин", точнее, темы меха (vair) белки, служит лишь началом цепочки, сводящей воедино тему стекла (verre), тему поэзии (vers), тему поворота (от vertere, вертеть) и, в конце концов, тему извращения (pervert)".

Все рассуждения вполне адекватны, но лишь до того момента, пока речь не заходит об извращениях. Экая новость, что-то наш американский профессор Эрик Найман слишком напоминает пятиклассников, сообразивших на уроке биологии, что весь мир вращается вокруг пестиков и тычинок. С незапамятных времен и до наших дней детей французскому начинают обучать с попугайской омонимичной песенки о зеленом червячке, вращающемся в стакане. У Эрика Наймана Набоков выступает шалунишкой в коротких штанишках только и озабоченным доказательством своей эстетической изощренности - очень это похоже на мэтра. Получается, что в защите нуждается вовсе не бедный Пнин, а зубастый Набоков, который сам кого хочешь обидеть мог.

Возразим. В конце романа "Пнин" прозорливая подвыпившая дама произносит фразу, ни к чему и ни к кому конкретному не относящуюся: "Но не кажется ли вам... что то, что он пытается сделать... практически во всех своих романах... - это... выразить фантасмагорическую повторяемость определенных положений?" Речь идет о самом Набокове. Основную художественную задачу "Пнина" в одном из писем он определил как создание нового характера, комического, даже гротескного, но в сравнении с "нормальными людьми" - более человечного, более чистого и цельного, более нравственного. Набоковский Пнин, действительно буквальное воплощение английского слова "каламбур" - "pun". Это распненный, распятый Пан, который не умер, а живет среди "нормальных людей". Набоков начал шествие своих лукавых, обездоленных "бесов" с раннего рассказа "Нежить". Назовем только некоторых, часто хорошо завуалированных героев этой фантасмогорически повторяемой череды. И только положительных (есть и иные). Не умеющий сопротивляться мечтатель Василий Иванович из "Облако, озеро, башня" - ведь вовсе не автор, как принято думать, тот его личный босс, что позволяет бедняге удалиться из варварского мира людей. Свалившийся с изнанки Луны Зильверманн в "Подлинной жизни Себастьяна Найта", весьма своеобразно умеющий давать сдачу. Он-то уже своим именем демонстрирует чудодейственную связь с лесом-сельвой, послеполуденным фавном Малларме, да и поэтом-футуристом Алексисом Паном, у которого учился Себастьян. И еще много кого... Неопознанная докторами болезнь Пнина - атавистический, послеполуденный "панический ужас" в мире после Освенцима, где не может быть ни стихов, ни музыки (Теодор Адорно), белочка - это ... Нет, это уже извращение, отъявленная перверсия - вступать в спор на таких невыгодных условиях: места не хватает, повод не тот, да и глаз внимательного собеседника что-то не видать...