Идея того, что профессора будут сами оценивать себе подобных – красива и утопична. Если от этой оценки зависит перераспределение внутренних ресурсов то ждать от коллег беспристрастной оценки друг друга весьма наивно.

Сама так называемая "национальная идея", идея о том, что мы – это и есть "мы", рождается в среде университетской элиты, которая по своей сути всегда должна быть открыта миру и считать себя космополитичной. Это один из парадоксов, который повторяется из века в век.

Задачи университетов совершенно ясны. К несчастью, подавляющее большинство российских университетов просто не способно решать не только задачи модернизации общества, но и свои собственные проблемы.

По мере того как общество становится более технологичным, университеты становятся все более необходимыми, но, увы, все более оторванными от реальности.

Серьезного идеологического позиционирования крупных университетов не предвидится, если таковым не считать рьяное пестование ими собственных гипотетических "мозговых трестов".

Когда речь заходит о рекрутировании новых элит, университеты перестают быть кузницей кадров для политического класса. Университетская молодежь принимает правила игры, предложенные властными структурами.

Фактором влияния французских университетов является деятельность революционно настроенных студентов, которые выступают противниками перемен и зачастую являются препятствием на пути прогресса.

Если МГУ напоминает империю, присовокупляющую к себе новые домены, то, к примеру, Высшая школа экономики – это государство эпохи глобализма, которое представляет себя мобильным анклавом современности.

Хотя сам я – консерватор, но мне и в голову не пришло бы набирать людей в соответствии с идеологическими пристрастиями.

Пока преподаватель, стремящийся к самосовершенствованию, будет уравниваться с коллегой, ориентированным на стабильное извлечение дохода из уже имеющегося у него знания, надеяться на трансформацию вузовской системы нечего.

Консерватизм Московского университета – это академический консерватизм, который немыслим без внутриуниверситетской демократии, всегда помогавшей МГУ отстаивать собственные позиции.

А что если главными участниками идеологического противостояния сегодня в России стали не столько политические партии, сколько крупнейшие образовательные учреждения, в первую очередь, Московский университет и Высшая школа экономики.

Что касается значения университетов как мест социализации правящих слоев, то оно нарастает. Различия в убеждениях между профессурой разных университетов получат какое-то продолжение и в самой политике.

В общественном мнении ВШЭ ассоциируется с либеральными взглядами. Но мы всегда стремились избегать единомыслия. Единственный критерий подбора кадров в ВШЭ – профессиональная компетентность.

Университет - это не изолированный остров, а сложный социальный институт, сотнями уз, соединенный с другими институтами общества, где, затронув одно звено цепи, сразу же или достаточно быстро получаешь реакцию в других.

Существует простая типология, предполагающая деление на университеты, регулируемые государством; университеты, регулируемые профессиональным сообществом; университеты, которые устроены по принципу менеджериальной рыночной модели.

Не всё, что сегодня называется университетом, является им по сути – мы живём в эпоху самозванства, ну а университетов у нас за последние годы наплодилось как поганок после дождя. Университетов у нас как было в советское время, так и осталось несколько.

Все-таки впрямую университетское образование должно сохранять автономию от партийной и идеологической жизни. Слава богу, пока что в России эта автономия сохраняется.

На мой взгляд, ВШЭ сегодня в значительной степени стала «зеркалом» правых (либеральных) российских партий, вытесненных на периферию политической жизни.

Говорить о корреляции между противостоянием МГУ и ГУ-ВШЭ и противостоянием либералов и консерваторов во власти – совершенно оправданно.