От редакции. Сегодня, 16 декабря, на 54 году жизни скоропостижно скончался экономист Егор Гайдар. Именно его считают одним из главных идеологов рыночных реформ и приватизации в России. Он занимал ключевые посты в правительстве России в 1990-х годах: был первым министром финансов Российской Федерации, первым заместителем, а затем исполняющим обязанности председателя правительства Однако затем, Гайдар был вынужден покинуть государственную службу, возглавив "Демократический выбор России", преобразованный в начале 2000-х годов в "Союз правых сил". В 2001-2003 годах он входил в состав руководства партии СПС, членом которой оставался до октября 2008 года. В апреле 2009 года Егор Тимурович дал интервью "Русскому журналу", в котором обрисовал свое видение современной России и тех экономических проблем, с которыми она вынуждена бороться.

* * *

РЖ: Уважаемый Егор Тимурович, в своем вступлении в Госдуме Владимир Путин сказал, что банки постепенно восстанавливаются. Можно ли говорить, что тем самым в споре двух партий – короткого кризиса и длинного кризиса – премьер-министр поддержал первых? Не является ли это определенным рубежом в дискуссии?

Егор Гайдар: Рубеж дискуссии на подобные темы подводит только сама экономика. При всем моем уважении к точке зрения любого из руководителей нашего государства, я считаю, что им не так просто определить, пройден пик кризиса или нет. Хотелось бы верить в то, что они окажутся правы.

РЖ: Тем не менее: есть ли реальность под заявлениями о затишье кризиса?

Е.Г.: Конечно, есть. Только в условиях масштабных кризисов никто никогда не знает, что является паузой, а что – началом выхода из кризиса. Некоторые признаки стабилизации ситуации были налицо и несколько месяцев назад. Насколько они окажутся устойчивыми – лучше судить месяца через четыре.

РЖ: Как известно, позиции министра финансов и руководителей ЦБ существенно расходятся. Чем можно мотивировать эти различия? Это ошибки в прогнозах или дело в разных экономических стратегиях?

Е.Г.: Эти люди по должности обязаны высказывать свое мнение. Я как частное лицо могу сказать, что не знаю ответа на вопрос, какой будут глубина кризиса и его протяженность. Они вынуждены отвечать хоть как-то. При этом излишне оптимистично полагать, что они стопроцентно уверены в своих ответах, хотя и стараются выдать максимально точные прогнозы.

РЖ: Существуют ли расхождения между интересами реального сектора экономики, финансового сектора экономики и собственно государства?

Е.Г.: Конечно, существуют. Государство сделало выбор – приоритет финансовой стабильности и стабильности банковской системы. Если говорить о реальном секторе, то нужно разграничивать краткосрочные и долгосрочные последствия.

В краткосрочной перспективе реальный сектор хочет получить деньги из бюджета или из золотовалютных резервов ЦБ. Но если поставить под угрозу финансовый сектор, допустить развитие событий по сценарию 98-го года, но в бóльших масштабах, то долгосрочные ущербы для реального сектора могут быть неизмеримо больше. Я уже не говорю об интересах вкладчиков.

РЖ: Напоминает ли эта ситуация конфликт реального и финансового секторов в США?

Е.Г.: В некотором смысле – да. Хотя наш ответ на происходящее асимметричен американской и европейской реакции. Американцы и европейцы снижают процентную ставку, помогая реальному сектору. Мы же, напротив, процентную ставку повышаем.

Но американцы и европейцы обладают мировыми резервными валютами, скажем, швейцарцы, англичане, японцы – резервными валютами второго плана. Рубль пока таковым не является.

Для нас проводить симметричную по отношению к Америке политику – огромный риск. Когда нет резервной валюты, снижение процентной ставки и наращивание бюджетных расходов может привести к дополнительному оттоку капитала из страны. За этим последует неконтролируемая девальвация рубля, с утраченными сбережениями, расстройством банковской системы, недоступностью для предприятий закупки импортных компонентов, с вынужденными остановками и массовыми увольнениями. Этого сценария хотелось бы избежать.

РЖ: А как в связи с этим вы относитесь к идее Алексея Улюкаева о скупке государством «токсичных активов»?

Е.Г.: Стратегически это разумно. Нам сейчас главное – не допустить банковской паники. Когда кризис будет пройден, мы разберемся с тем, кто и как выдавал кредиты, как велась политика конкретных банков. Не исключено, что некоторые банки будут вынуждены сменить собственников и менеджеров. Но это не сегодня.

РЖ: Чревато ли продолжение нынешней политики серьезными социальными последствиями?

Е.Г.: Такие риски, действительно, существуют.

Правда, Россия – это не Исландия, которая на протяжении десятилетий не сталкивалась с серьезными кризисами. Множество взрослых россиян, а их дети через родителей знают, что такое экономический кризис. Именно поэтому, несмотря на радикальные изменения динамики доходов и резкое ухудшение ситуации на рынке труда, у нас пока не было серьезных крупных социальных потрясений, особенно связанных с насилием.

РЖ: В интервью «РЖ» Жак Аттали высказался за национализацию банков. И в России многие говорят о необходимости создания государственной банковской корпорации. Почему Вы не согласны с такой позицией?

Е.Г.: Я бы не доверил российскому государственному аппарату, на который и соотечественники, и иностранцы смотрят как на крайне коррумпированный, разбираться с кризисом в банковской системе.

Если бы показатели доверия к российскому государственному аппарату (по данным ВЦИОМ и международных организаций) начали устойчиво расти, я был бы готов всерьез обсуждать этот сценарий. Крайне опасно отдать деньги банковской системы государственному аппарату, а потом начать улучшать его качество. Можно было бы обсуждать эту стратегию, если бы речь шла о Норвегии или Новой Зеландии.

РЖ: Многие считают, что саммит «Двадцатки» был неудачным. Как вы оцениваете решения саммита?

Е.Г.: Результаты саммита превзошли мои ожидания. Была продемонстрирована достаточно консолидированная позиция, в частности, по вопросу укрепления мировой финансовой инфраструктуры. МВФ и МБ недостаточно капитализированы для того, чтобы справляться с кризисами такого масштаба. Значит, надо менять механизмы принятия ими решений.

Именно это и было сказано на «Двадцатке». Важно само согласие по поводу того, что меры прошлого года – это паллиатив, а не решение проблемы.

РЖ: Выступая в Госдуме, премьер-министр предложил задержать реформу единого социального налога. В свое время Вы говорили, что не нужно отменять налог на добавленную стоимость. Как Вы сегодня оцениваете ситуацию с налоговой реформой в России?

Е.Г.: Это очень правильное решение – не идти на реформу НДС накануне финансового шторма. НДС – это самая устойчивая, не зависящая от конъюнктуры нефтяного рынка часть нашей налоговой системы. Идея, что можно всё переложить на НДПИ, экспортные пошлины, и, условно говоря, налог на прибыль, была очень соблазнительна в июне прошлого года, когда цены на нефть были в районе 140 долларов за баррель. Только она не учитывала вероятное изменение этих цен и вытекающие из этого проблемы с бюджетом, с зарплатами учителей, врачей, с довольством военнослужащих. Следующие месяцы показали, насколько реальна эта угроза. Я очень рад, что российские власти не сделали серьезной ошибки.

РЖ: А существуют ли возможности диверсификации российской экономики? Если да, то какие здесь могут быть стратегии?

Е.Г.: Конечно, существуют. Но экономическая диверсификация возможна только при улучшении качества российских институтов. Нужны приличные гарантии частной собственности. Нужна убежденность в том, что судебная система является справедливой и не подконтрольной исполнительной власти. Нужна свободная пресса, которая обеспечивает снижение уровня коррупции государственного аппарата. Нужно сокращение уровня секретности в выработке государственных решений. Нужна бóльшая доля частного сектора, потому что он лучше работает в России, чем государственный.

В нефтяную отрасль вкладывают деньги при любом качестве институтов. Даже в Нигерии, хотя вряд ли там институты совершенны.

РЖ: Логично предположить, что в условиях социального кризиса на свободных выборах победят кто угодно, но не либеральные силы...

Е.Г.: Я же не говорю, что свободные выборы надо проводить послезавтра. Восстановление демократических институтов должно быть постепенным. Я бы начал с восстановления свободы прессы, затем с прекращения репрессий по отношению к негосударственным организациям, с либерализации социальной жизни. И только потом подходил бы к либерализации собственно политического режима.

В отличие от многих других, я имел отношение к управлению Россией в условиях, когда рухнул социалистический режим. И я совершенно не хотел повторения чего-либо подобного. Я предпочел бы мягкие, постепенные реформы, позволяющие избежать нового витка деинституционализации.

Я недавно закончил работу над книгой «Институты и Смуты», посвященной анализу ситуаций в разных обществах, в которых рухнули институты прошлого режима. Причем рухнули мгновенно, как, скажем, в России между 27-м и 28-м февраля 1917 года.

Пока к масштабной смуте кризис не привел. Но смуту прогнозировать вообще очень трудно.

РЖ: Вы стояли у истоков создания институтов новой России. Неужели можно сказать, что они не прошли тест на прочность?

Е.Г.: Конечно, нет. Они еще молодые. Институтам придает прочность только традиция. При этом они должны быть не просто устойчивыми, но и гибкими. Как, скажем, английская политическая система, которая сформировалась после «Славной революции» XVII-го века и потом пережила безумные изменения в стране и мире.

Беседовали Борис Межуев и Любовь Ульянова