В молчаливом чистилище

«Ноктюрн» - типичный спектакль Камы Гинкаса. Очень многое в нем смутно предчувствуешь еще до начала действия, просто взглянув на афишу. Зрительный зал, неуклюже примостившийся в фойе. Разъятые на короткие реплики описания и монологи. Минимализм декораций. Вызывающе прямой разговор с публикой.

В то же время «Ноктюрн» - один из самых нетипичных гинкасовских спектаклей. Режиссер нечасто делает выбор в пользу современных текстов, а пьеса Адама Раппа в адаптации Максима Курочкина родом из наших дней во всех смыслах этого слова. К тому же болезненно контрастный, пронзительный мир Камы Гинкаса в новой постановке обернулся томительной бесконечностью, ужасом ровной интонации, изменить которую не способны ни творчество, ни любовь, ни смерть.

Режиссер, превративший курортный роман в метафизическую драму, заставивший зрителей вздрагивать от ужаса на детской сказке и рыдать на философской притче, говорит о гибели девочки под колесами автомобиля ее брата сдержанно, отстраненно. Да и сам «неутомимый рассказчик» (Игорь Гордин) смотрит на свою изломанную судьбу так же, как мы – на репортажи о стихийных бедствиях и терактах. Закрытыми глазами человека, цепляющегося за жизнь. Не умещающаяся в голове трагедия и необходимость ее пережить словно вынуждают его убавить звук, погрузиться в «молчаливое чистилище».

Надо отметить, что звуковая символика в спектакле – основополагающая, центральная. Всегда внимательный к фактуре, Гинкас наполняет бесцветный рассказ шелестом бумаги, гулом электропроводов, раздражающим визгом тормозов. Почти все звуки в «Ноктюрне» – «искусственные», механические. Они мертвы от рождения или выхолощены тусклыми интонациями магнитофонной записи, безвыходной обязательностью исполнения. Лишь изредка из-под прикрытой крышки рояля на сцену выплескивается живая музыка. С ней в постановку проникает свежий ветер надежды. Впрочем, бессильный развеять сгусток тоски, он кажется не просто неожиданным – неуместным.

История подростка, сбившего сестру и написавшего об этом книгу, в интерпретации Камы Гинкаса превращается в философский разговор о жизни и смерти (режиссер никогда не изменяет своей главной теме). Ужасающий фасад не должен вводить в заблуждение – речь идет о каждом из нас. Недаром Гинкас упорно и изобретательно борется с неизбежной театральной условностью, расширяет границы жанра. «Ноктюрн» начинается как концерт классической музыки, перетекает в сеанс групповой психотерапии, сбивается на исповедь, дружеские посиделки, картину из немого кино. На читку романа, когда незадачливый сочинитель, как текст, пытается редактировать собственную судьбу. Не случайно Гинкас лишает героев постановки яркой индивидуальности. Несмотря на запоминающуюся игру Андрея Бронникова, Алены Стебуновой и Оксаны Лагутиной, Отец, Сестра и Мать остаются эдакой игрушечной семьей, лубочной картинкой, в которую втиснут рассказчик-сын (по своей сути «Ноктюрн», безусловно, моноспектакль). Правда, как уже говорилось, мтюзовская постановка – даже не о нем, не о человеке перед лицом личной катастрофы, не о том, как пережить трагедию.

Путешествие по кругам земного ада – подоплека и смысл всех гинкасовских спектаклей. Но если в «Даме с собачкой», «Счастливом принце», «Нелепой поэмке» или «Шутах Шекспировых» томительный кошмар существования открывается героям (а заодно и нам) прямо на сцене, обдавая смесью ужаса и горечи, то в «Ноктюрне» момент осознания вынесен за рамки постановки.

Как и у других работ Гинкаса, у «Ноктюрна» есть атмосфера, послевкусие, но ощутить их не так просто – для этого нужно интеллектуальное усилие. Длинные монологи, раздражающе резкие звуки, напоминающие страшный сон события и ситуации делают спектакль неудобным, неуютным. Но не более того. Щемящая, почти физическая боль, так часто сопутствующая постановкам Камы Гинкаса, здесь уступает место медитативным размышлениям или просто скуке. Зрители неловко ворочаются в узких креслах, отправляют смски, прикрывая телефон полой пиджака, украдкой поглядывают на часы. Умея жестко и даже жестоко встряхивать публику, режиссер, в данном случае, не стал пользоваться своими фирменными приемами. Возможно, в «Ноктюрне» он ведет с мирозданием разговор слишком деликатный и интимный для того, чтобы втягивать в него всех нас. А может, Гинкас предоставляет зрителям почувствовать и осмыслить экзистенциальную драму самостоятельно, без подсказок искусства.

Как бы то ни было, увидеть молчаливое чистилище – целиком или частями, в яркой вспышке горя или сером свете уныния – предстоит каждому. У кого-то эти невеселые озарения вызовут в памяти «Ноктюрн» и положат начало долгому заочному диалогу. Для мимолетного театрального действа, что ни говори, неплохая судьба. И все же, выходя из зала в задумчиво меланхоличном настроении, невольно жалеешь об острых приступах радости и боли, которые делают театр Камы Гинкаса не утонченным, философским, оригинальным, глубоким, смелым – а просто ослепительно живым.

       
Print version Распечатать