В 1968-м структуры впервые вышли на улицы. Сделают ли они это снова?

Специально для "Русского журнала"

Один из самых известных лозунгов 68-го, появившихся на стенах Парижа в виде граффити, гласил: "Структуры не выходят на улицы!". Его идея состояла в том, что развернувшиеся в 1968 году демонстрации студентов и рабочих невозможно объяснить в категориях структурализма. У Жака Лакана было на этот счет другое мнение: в 68-м произошло именно это - структуры действительно вышли на улицы. Бурные майские события были в конечном итоге обусловлены структурным дисбалансом: воспользовавшись терминологией Лакана, можно сказать, что это был переход от "дискурса господина" (master's discourse) к "университетскому дискурсу".

И для этого скептического взгляда есть веские основания. Как отмечали Люк Болтански и Ева Чьяпелло в работе "Новый дух капитализма", начиная с 70-х постепенно вырастает новая форма капитализма. Новый капитализм отменил старую фордистскую иерархическую структуру производственного процесса и установил новую сетевую форму организации, основанную на инициативе работника и автономии на рабочем месте. Вместо иерархической централизованной цепи команд, мы имеем дело с сетями, объединяющими множество участников, организующих работу в форме творческих коллективов или проектов и ориентированных на удовлетворение запросов клиентов или общественное благо, озабоченных сохранностью окружающей среды и т.п. В результате капитализм узурпировал риторику левых о рабочем самоуправлении и превратил соответствующие антикапиталистические лозунги в капиталистические. Социализм был объявлен слишком консервативным, слишком иерархическим, слишком административным, тогда как подлинная революция состоит в переходе к цифровому капитализму.

В антикапиталистических движениях протеста 1960-х годов, в дополнение к стандартным обличениям социально-экономической эксплуатации, зазвучали новые мотивы, связанные с критикой культуры: отчуждение повседневной жизни, стандартизация потребления и неаутентичность массового общества, в котором люди "носят маски" и подвергаются угнетению, в том числе и сексуальному. Новый дух капитализма триумфально оседлал эгалитарную и антииерархическую риторику 1968 года, позиционировавшего себя в качестве успешного либертарианского восстания против репрессивных социальных институтов, характерных как для корпоративного капитализма, так и для "реального социализма"; этот новый либертарианский дух нашел воплощение в небрежно одетых "крутых" капиталистах типа Билла Гейтса или основателей фирмы мороженого "Ben&Jerry".

Если что и осталось от сексуального освобождения 1960-х, так это толерантный гедонизм, легко вписывающийся в нынешнюю господствующую идеологию. Сегодня сексуальные удовольствия не только разрешены, но и предписаны - человек должен чувствовать себя виноватым, если не в состоянии получить наслаждение. Сдвиг в сторону радикальных форм наслаждения (посредством сексуальных экспериментов, или наркотиков, или иных средств изменения сознания) был выполнен в определенный политический момент: а именно когда "дух 68-го" дал выхлоп своему политическому потенциалу. В этот критический момент (в середине 70-х) единственной остававшейся возможностью был прямой, непосредственный бросок-к-Реальному, который нашел выражение в трех основных формах: поиск экстремальных форм сексуального наслаждения; разворот в сторону Реального внутреннего опыта (восточная мистика); и наконец, левый политический терроризм (РАФ в ФРГ, итальянские "Красные бригады" и т.п.). Ставкой левого политического терроризма в эпоху, когда массы оказались всецело погруженными в сон капиталистической идеологии и обычная критика идеологии более не действует, стало непосредственное Реальное прямого насилия. Только L' action directe может разбудить массы. Что все эти три установки разделяют, так это отказ от конкретной социально-политической борьбы в пользу прямого контакта с Реальным.

Даже сегодня мы все еще ощущаем последствия этого отказа. Что, прежде всего, бросилось в глаза во время осеннего 2005 года бунта пригородов во Франции, когда горели тысячи автомобилей и наблюдался огромный взрыв публичного насилия, так это полное отсутствие у протестующих какого бы то ни было позитивного образа будущего, позитивной утопии. Если май 68-го представлял собой бунт ради утопии, то о бунте 2005-го такого не скажешь. И если повторяемое на каждом углу утверждение о том, что мы живем в постидеологическую эру, имеет какой-то смысл, то в данном случае оно верно. Протестующие с парижских окраин не выдвигали никаких определенных требований. Там было лишь только требование признания, основанное на неясном, неартикулированном рессентименте. Факт того, то у горящих пригородов не было никакой программы, - вот что должно быть интерпретировано. Этот факт многое говорит о том затруднительном положении, в котором мы оказались: что это за мир, в котором мы живем, если он представляет себя как общество свободного выбора, но в котором единственным выбором, противостоящим демократическому консенсусу, становится взрыв (само)деструктивного насилия?

Вспомним вызов, брошенный Лаканом бунтующим студентам: "Вы ведете себя не как революционеры, а как неврастеники, требующие себе нового хозяина. Что ж, вы его получите". И мы его действительно получили. В лице постмодернистского "доброго" хозяина, власть которого чем сильнее, тем незаметнее. И хотя этому переходу сопутствовало много несомненно позитивных изменений, - достаточно вспомнить новые свободы и доступ женщин к администрированию, - тем не менее раздается настойчивый вопрос: неужели переход к следующему этапу эволюции "духа капитализма" - это единственное содержание событий 1968 года? Неужели тот пьянящий воздух свободы был нужен только для того, чтобы заменить одну форму власти другой? Но многое говорит о том, что все не так просто. Тогда как 68-й торжественно провозглашен доминирующей идеологией как взрыв сексуальной свободы и не признающего авторитетов творчества, Николя Саркози во время своей предвыборной кампании заявил о том, что первостепенной задачей Франции является окончательное преодоление 68-го. Значит, существует не один, а два мая 68-го - "их" и "наш", и в сегодняшней идеологической памяти забыта "наша" основная идея майских демонстраций - идея связи между студенческим движением протеста и рабочими стачками?

Если оценить наши проблемы взглядом из 68-го, то стоит вспомнить подлинное наследство, доставшееся нам от него. Суть событий 68-го состоит в отказе от либерально-капиталистической системы, твердое НЕТ ее тотальному характеру. Легко насмехаться над идеей Фрэнсиса Фукуямы о конце истории, но сегодня большинство является именно фукуямистами: либерально-демократический капитализм принят как окончательная формула лучшего из возможных обществ и все, что теперь остается, так это сделать его чуть более справедливым, толерантным и т.д. Вспомните, что недавно произошло с итальянским журналистом Марко Чикала: когда тот в своей статье захотел употребить термин "капитализм", редактор поинтересовался, насколько необходимым является употребление данного термина и не лучше ли было его заменить синонимом, например "экономика"? Что может лучше свидетельствовать о победе капитализма, чем факт почти полного исчезновения самого этого слова в последние двадцать-тридцать лет? Итак, снова, сегодня подлинным вопросом может быть лишь такой: подписываемся ли мы под натурализацией капитализма? Или: существуют ли в нынешнем глобальном капитализме достаточно мощные антагонизмы, которые бы могли пресечь его бесконечное воспроизводство?

Есть (по меньшей мере) четыре таких антагонизма: пугающий мираж экологической катастрофы; неприменимость частной собственности к так называемой интеллектуальной собственности; морально-нравственные следствия научно-технического прогресса (в особенности в биогенетике); и наконец, новые формы апартеида, новые Стены и новые трущобы. 11 сентября 2001 (9/11) года обрушились Башни-близнецы Всемирного торгового центра, двенадцатью годами ранее, 9 ноября 1989 года (11/9), пала Берлинская стена. 9 ноября провозгласил "счастливые 90-е", мечту Фрэнсиса Фукуямы о конце истории, веру в то, что либеральная демократия победила в принципе и поиски завершены. Веру в то, что пришествие глобального либерального мирового сообщества не за горами, в то, что все преграды на пути к хеппи-энду, как в голливудских фильмах, случайны и временны. (Это лишь локальные очаги сопротивления там, где местные лидеры еще не осознали, что их время прошло.) В противоположность этому 9/11 оказался символом конца клинтоновских "счастливых 90-х", символом наступающей эры возведения новых стен повсюду: между Израилем и Западным берегом, вокруг Евросоюза, на американо-мексиканской границе.

Первые три антагонизма касаются сферы того, что Майкл Хардт и Тони Негри называют "общественной собственностью" ("commons"), разделяемая всеми субстанция общественного бытия, приватизация которой возможна лишь насилием, и которую так же необходимо защищать и, если потребуется, то с помощью насилия. Существуют общественная собственность на внешнюю природу, которой угрожает загрязнение отходами и гиперэксплуатация (от нефти до лесов и естественной среды обитания); общественная собственность на внутреннюю природу (биогенетическое вмешательство в природу человека); и общественная собственность на культуру, непосредственно социализированные формы "когнитивного" капитала, в первую очередь язык, наше средство коммуникации и обучения, но также и инфраструктура общественного транспорта, электроснабжения, почта и т.п. Если бы Биллу Гейтсу позволили быть здесь монополистом, то мы бы угодили в абсурдную ситуацию, в которой частному лицу принадлежали бы права на все программное обеспечение структуры нашей основной коммуникативной сети. Нас все больше и больше беспокоит деструктивный потенциал, вплоть до самоуничтожения человека как такового, который бы высвободился, если бы капиталистической логике присвоения общественной собственности дали полную свободу. Николай Штерн был прав, когда называл климатический кризис "величайшим обвалом рынка в истории". Кишан Ходай, глава одной из программ развития ООН, недавно писал: "Растет дух глобального экологического гражданства, подход к решению проблемы изменения климата как к общему делу всего человечества". Почувствуйте вес этих слов: "глобальное гражданство" и "общее дело". Нужно ли для этого учредить некую глобальную политическую организацию и объявить глобальную борьбу, чтобы нейтрализовать и исправить действие рыночных механизмов? Отсылка к общественной собственности ("commons") тем самым оправдывает реанимацию понятия "коммунизм". Оно помогает рассматривать прогрессирующее присвоение общественной собственности как процесс пролетаризации тех, кто тем самым исключается из собственной субстанции.

Однако это лишь антагонизм между Включенным и Исключенным, который реально оправдывает введение термина "коммунизм". Во всеразличных трущобах по всему миру мы сегодня являемся свидетелями быстрого роста не контролируемого государством населения, находящегося частично вне закона и остро нуждающегося в минимальных формах самоорганизации. Хотя население трущоб состоит из маргинализированных рабочих, выброшенных на улицу служащих и бывших крестьян, это отнюдь не бесполезные отбросы. Они множеством способов инкорпорированы в глобальную экономику, многие из них работают официального не оформившись, без адекватного медицинского и социального обслуживания. (Основная причина роста их численности - включение стран третьего мира в глобальную экономику и импорт дешевого продовольствия, разрушивший внутреннее сельское хозяйство, из стран первого мира). Эти люди - настоящий "симптом" того, что громко называется "развитие", "модернизация" и "Общий рынок". Их появление не результат неудачного стечения обстоятельств, но необходимый продукт скрытой логики глобального капитализма. Обитатели фавел Рио-де-Жанейро или Шанхая лишь несущественно отличаются от жителей пригородов Парижа или гетто Чикаго. Если принципиальная задача политики эмансипации XIX века состояла в том, чтобы обрушить монополию буржуазных либералов посредством политизации рабочего класса, если задачей XX века было политическое пробуждение крестьян Африки и Азии, первейшая задача XXI века - политизация - организация и дисциплина - "деструктурированных масс" обитателей трущоб.

Если проигнорировать эту проблему Исключенных, все остальные антагонизмы утеряют свою подрывную силу. Экология превратится в обсуждение проблем устойчивого развития, интеллектуальная собственность превратится в комплексную правовую проблему, проблемы биогенетики сведутся к этическим. А корпорации наподобие "Whole Foods" и "Starbucks" будут продолжать оставаться в фаворе у либералов, даже несмотря на то, что ведут антиобщественную деятельность. Трюк в том, что они производят продукты, содержащие в себе прогрессивный элемент: один закупает кофе, произведенный из зерен, в свою очередь закупленных по цене выше рыночной; другой ездит на машине с гибридным двигателем, третий покупает продукцию компаний, которые обеспечивают хорошие условия для своих клиентов (в соответствии со стандартами самих корпораций) и т.д. Короче, без осознания антагонизма между Включенными и Исключенными мы вполне можем очутиться в мире, где Билл Гейтс будет выглядеть великим гуманистом и борцом с бедностью и болезнями, а Руперт Мердок окажется великим поборником сохранения окружающей среды, мобилизующим сотни миллионов людей посредством своей медиаимперии. В противоположность классическому образу пролетария, которому "нечего терять, кроме своих цепей", теперь мы можем ВСЕ потерять ВСЁ. Ужас в том, что мы можем оказаться редуцированы до пустого картезианского субъекта, лишенного любого субстанциального содержания, оторванного от своей символической сущности, будем подвержены манипуляциям над нашей генетической основой и жить в непригодной для жизни окружающей среде. Эта тройная угроза для всего нашего бытия делает из нас всех потенциальных пролетариев. И единственный выход избежать этого - действовать превентивно.

В этом и состоит подлинное наследие 1968 года, лучше всего выразившееся в формуле " Soyons realistes , demandons l' impossible !" ("Будьте реалистами, требуйте невозможного!"). На самом деле утопично верить, что существующая глобальная система может воспроизводить себя до бесконечности. Единственный способ быть подлинным "реалистом" состоит в следующем: мы должны думать о том, что не может не возникнуть - как невозможное - в координатах существующей системы.

Перевод Иосифа Фридмана и Вячеслава Данилова

       
Print version Распечатать