Уроки "Матрицы". Часть вторая

Часть первая

Вездесущую иллюзорность медиамира, очевидно, не одолеть ни умом, ни слепой верой по той простой причине, что она ими же и порождена. Но в киноэпопее о Матрице, надо отдать должное ее создателям, гениально угадан и реальный способ противостояния этой напасти, который отечественные правдолюбцы не заметили или, вернее, не поняли. Герой фильма Нео (так сказать, Новый Человек - христианская аллюзия) становится мастером восточных боевых искусств и приобретает как будто сверхъестественные способности. Для сподвижников Нео по борьбе с Матрицей его сила заключена в фантастической скорости движений и необыкновенной проницательности, интуиции, благодаря которым Нео постигает "информационный код" Матрицы, где нынче прячется смерть Кащея. Вот второй урок голливудского боевика: реальность опознается только в борьбе, каковая есть прежде всего борьба с самим собой или, точнее, с бесчувствием собственного сознания.

Киномиф о "Матрице" в духе тезиса Ницше о перевертывании платонизма в истории европейской мысли предстает противоположностью известного мифа Платона. Если у Платона земной мир уподоблен пещере, в которой видны лишь тени истинного мира снаружи, то мир электронной Матрицы залит ярким светом (электрическим, то есть искусственным). Напротив, мир вне Матрицы поражает своей скудостью. Это мир напряженной аскезы, "пустыня сердца". И другого мира человек, "переживший все оргии освобождения" и притом желающий жить в истине, иметь уже не может. Но это мир не для каждого. Отдельные слабовольные борцы с вселенским обманом предпочитают скорее отдаться его власти, нежели прозябать в "пустыне (действительно) реального". Еще один, далеко не банальный, урок "Матрицы": предельная облегченность коммуникации обнажает границы эгалитаризма и формирует духовную иерархию.

Совпадение иллюзии и действительности остается незыблемым постулатом информационной эры. Но происходит нечто неожиданное: кино, этот великий генератор симуляций, заново открывает реальное в откровенной, даже вызывающей симулятивности видимого. Ибо глаз камеры способен сообщить больше, чем физическое зрение или даже воображение. Физические тела в фильме обнаруживают почти волшебную пластичность и часто кажутся, скорее, сгустками энергии. Решающие же схватки Нео с агентами Матрицы показаны в чрезвычайно замедленной съемке или, как иногда говорят, в режиме Bullet-Time ("времени летящей пули"). Вот тут выясняется, что Нео способен даже отслеживать полет пуль и благодаря этому быть неуязвимым для них (способность, приписываемая отдельным великим мастерам ушу в Китае). Эта кинематографическая фантасмагория внезапно посвящает зрителя в духовное состояние Нео, каковое есть абсолютный покой, постигаемый безупречно чистым (пустым) и предельно сосредоточенным сознанием. Покой сознания, которое смогло "отпустить", распустить себя, воплощает столь же абсолютную скорость движения духа, его, как говорили в Китае, "ежемгновенные превращения", по сравнению с которыми пуля, летящая по заданной траектории, предстает почти неподвижной. Во всех подобных сценах вещи предстают на самом деле образом духовного становления.

Даосы в Китае говорили в этой связи о континууме "духовных превращений", который дается прежде разделения на субъект и объект и представляет собой некую чистую встречу, встречу никого ни с кем, всеобщую среду и одновременно вездесущее средоточие. Это вечно отсутствующий мир "сокровенного импульса" всего происходящего, мельчайших "семян" всех явлений, символическое пространство тончайшего трепета, который на Востоке не меньше, чем на Западе, служил прообразом жизни человеческой души: недаром китайские учителя уподобляют опыт просветления трепещущему пламени свечи. В этом незримом и немыслимом мире одной сплошной Перемены, неуследимого движения от себя к себе все исчезает прежде, чем обретет видимую форму; в нем все вещи теряют свою предметность и превращаются в силовые линии вселенского ритма, необозримого поля энергии. И это мир чистого смысла, где все существует лишь как указание и порыв.

Континуум Одного Превращения неизменен в своей бесконечной изменчивости. Причастность к нему дарует способность "знать наперед", предвосхищать ход событий именно потому, что пребывающий в нем ничего не делает от себя, а только наследует Неизбывному. Цепь Одного Превращения побуждает вспомнить будущее. А поскольку такое знание дается возвращением к матрице самой жизни, этой бесконечно изменчивой "плоти" мира, мудрый действует не только наперед, но и наоборот по сравнению с видимыми тенденциями. Он хранит невозмутимый покой среди мирского волнения. На языке даосов это называлось: "следуя импульсу жизни, соответствовать переменам".

Поистине дух всегда упреждает вещи, и прозрение приходит прежде умственного знания. Более того, "пустотное движение" (еще одна даосская формула), или самоаффект духа, не просто опережает, но в известном смысле и предвосхищает физическое действие; оно есть архетип мирового движения. Самое поразительное то, что Нео таким образом лишь возвращается к врожденному жизненному "чутью", инстинктивному "разуму тела" (Спиноза). Так глаз сам собой закрывается перед летящим в него предметом еще до того, как мы осознаем опасность.

Новое знание не существует без "нового человека". Оно есть, по сути, предельно утонченная чувствительность. Не инструмент воздействия, а состояние. Состояние как состоятельность. Прямо по завету Лао-цзы победитель фальшивой матрицы всему разучился и только знает себя, владеет секретом полностью сознательного движения. Матрица, не имеющая равных в скорости логических операций, оказывается бессильной перед способностью Нео к непосредственному контакту с миром, неразличению восприятия и образа, свойства и сущности - атрибут, кстати сказать, божественной реальности. Оттого же Нео, сливающийся с чистой видимостью Матрицы, неуловим для нее. Мотив в голливудской мифологии не новый. Помнится, герой фильма "Хищник" победил обитавшее в тропическом лесу компьютерное чудище благодаря тому, что отказался от всех металлических предметов, обмазал себя глиной (слился с землей) и взял в руки дубину.

Таков последний, и главный, урок Матрицы: человек спасется, если перестанет смотреться в зеркало своего ума и откроется несотворенной и, следовательно, божественной силе жизни в себе. И поскольку ныне живущие на земле люди все до единого вышли из утробы матери и, значит, из подлинной матрицы жизни, а не синтезированы посредством цифровых технологий, есть надежда, что так да будет. Ведь и само сознание вездесущности иллюзии в мире Матрицы может дать толчок пробуждению человечности в человеке, как это случилось с Нео.

У Нео есть предтеча в древнем Китае: чудесный мясник из даосской книги "Чжуан-цзы", который разделывал бычьи туши, не затупляя своего ножа. Этот мясник "не видел быков", но полагался на "духовное соприкосновение" и "небесное устроение" тела - ту подлинную, символическую матрицу, а не псевдоматрицу информационных кодов, в которой укоренено "духовное чутье" тела, действующее прежде и помимо интеллекта.

Одухотворенная чувствительность открывает сознание хаосу микровосприятий, из которых складываются образы внешнего мира. Ибо мир не столько сложен, сколько сложен из самого себя, как капустный кочан из собственных листьев, а история - из мифов. Приникнуть к неведомой "сокровенной родительнице" (еще одна метафора Лао-цзы) всех вещей, истинной матрице мира - значит предоставить всему сущему пространство жизненных метаморфоз. Мудрый правитель, в китайском понимании, потому и обладает безусловным авторитетом, что излучает ужасающую мощь бытийственного распада, первозданного Хаоса. Но этот распад, подобно "рассеивающимся структурам" в современной теории хаоса, служит условием самоорганизации систем и утверждает единство более высокого и безусловного порядка, чем единство формально-логическое. Правитель от Хаоса исповедует радостную аскезу: в безупречном самоограничении он постигает свою бесконечность.

Но что такое эта встреча вечно разделенного? Она есть, по сути, дифференциальное соотношение двух видов длительности: физической и духовной, сопряженность идеального и материального модусов бытия в рамках неопределенной целостности. "Разделяй и властвуй", - говорили древние. На блатном жаргоне эту истина выражается еще точнее: в авторитете тот, кто умеет разводить. Другими словами, властвует тот, кто овладел мудростью дифференцирующего единения, кто воплотил в себе беспредельную силу бытийственного рассеивания, которое служит собиранию мира, ибо вездесущее различие уже неотличимо от всеобщности. В начале всего лежит не идея или сущность, а бесконечно малое различие как круговорот интегрирующей разъединенности. Нео не уклоняется от пуль, а именно встречает их, сообразовывается с ними: эта встреча преобразует вещи в отблески пустотного континуума мировой гармонии, она разрешает все сущее.

В даосской литературе в этой связи говорится о согласовании двух измерений всеобщего Пути: движения "поступательного" - эволюционного и нисходящего и движения "возвратного" - возвращающего к изначальной цельности бытия. Подступы к этой теме в западной философии можно найти в книге Ж.Делеза "Складка", где складчатость, или символическая глубина, бытия описывается как соотнесенность актуализации (дух) и реализации (тело), и эту связь свершение не может полностью актуализовать, а осуществление - реализовать 1. Опыт встречи на один мимолетный миг высвечивает бездну покоя того, что вечно остается... Так и человек: он велик не тем, что сделал, а тем, что не свершил.

Конечно, "распускание себя" не имеет цели переделать мир, но может - кто знает? - победить его без войны. И напротив: у того, кто озабочен властью, есть соблазн поставить "номадическую мысль" постмодерна на прочные рельсы тотализирующего модерна. Миф, вообще говоря, слишком мощная машина, чтобы власть могла позволить ей простаивать. Но все-таки объективный мир уже не может вернуться иначе, как в образе сознательно конструируемой мифологии. Вот хороший пример: китайская лента "Герой". Она прилежно сделана по лекалам постмодернистской духовности. В замедленной съемке зрителю предъявляются то капли дождя, томительно падающие в чан, то колеблемые ветром стебли и проч. Эти "монументальные нюансы" служат симптомом бодрствующего сознания. Падение капли - настоящий эпос просветленного духа, для которого нет ничего чудеснее тривиальных деталей. Ту же смысловую нагрузку несет назойливо частое повторение разных версий одного и того же эпизода: указание на то, что все явления в бессубъектном мире постмодерна существуют в виде серий, вариаций темы, преемственность которых выдает стремление прояснить архетип всех действий, осуществить "действие адекватное вечности". Следует помнить также, что реальность в дифференцирующем единстве Одного Превращения носит характер складки и по мере повышения духовной чувствительности как бы "расслаивается", вновь и вновь возвращая к началу времени. (Каждая новая версия выходит здесь из оболочки предшествующей, но эту внутреннюю глубину бытия, данную к тому же в одном мгновении, затруднительно показать средствами кинематографа.) Ну и, конечно, обилие снятых в том же замедленном темпе боевых поединков с актерами, выписывающими в воздухе немыслимые пируэты (подражание "Матрице", но удачно накладывающееся на ритуальную в своей основе, т.е. опять-таки требующую обостренной чувствительности, хореографию традиционного театра).

Все эти эстетические изыски, впрочем, подчинены политическим мотивам: фильм оправдывает древнекитайского деспота Цинь Шихуана, который "сделал Китай единым и могучим". Ради идеологического эффекта создатели фильма не остановились даже перед циничным искажением одного из самых романтических эпизодов китайской истории: покушения на Цинь Шихуана воина-патриота из покоренного им царства. Но русские поклонники симулятивно-фундаменталистских проектов могут утешиться тем, что у них есть товарищи по разуму и в столь нелюбимом ими Китае. А что истории уготовлено служить не более чем податливой глиной в руках китайских и русских ваятелей от идеологии, так на то она и "история", склад мифов.

Выход есть, но он, как водится, с другой стороны. И состоит в том, чтобы увидеть в "религии Матрицы" доселе небывалое испытание человеческого духа, заставляющее людей открыть "Царство Божие внутри себя" и то безусловное доверие к жизни, которое теперь становится неизбежным условием веры. Это первичное откровение жизни ничему не соответствует в человеческих понятиях и выразимо только символически, в образах истинно баснословных. Но пусть лучше действительность предстает вымыслом, чем вымысел - действительностью. По крайней мере, тогда вершина жизненной мудрости сойдется с чистой восхищенностью детской души.

Примечания:

1 Жиль Делез, Складка. Лейбниц и барокко, Москва: Логос, 1997, с. 181-182. Делез справедливо находит представление о такого рода "чистом резерве" событий, "предсуществовании мира" в китайской философии (таково, в частности, понятие "Божественной Кладовой" у Чжуан-цзы).

       
Print version Распечатать