Украинская революция и русская контрреволюция

От редактора РЖ. По любезному разрешению редакции журнала «Полис» («Политические исследования») (wwww.politstudies.ru) мы публикуем фрагмент статьи известного политолога и публициста Владимира Пастухова, полный вариант которой появится в № 5 журнала.

Оговоримся, что мы выбрали для публикации самую острую часть статьи, посвященную тем мерам политического противодействия «оранжевому» сценарию, которые были реализованы российским руководством после событий 2004 года. Владимир Пастухов называет серию этих мер «русской контрреволюцией». Поскольку перед нами редкий пример в целом сдержанного и объективного, хотя и критического анализа нынешнего политического строя России, данная статья, как нам представляется, является хорошим поводом для возобновления серьезной дискуссии о политической модернизации России.

От себя укажем на два спорных момента, проявляющихся в анализе российского политолога.

Прежде всего, в тексте смешивается подход, условно говоря, с позиции Большой истории и подход с позиции реальной политики. С точки зрения Гегеля или Энгельса, революция – очистительный процесс, а насилие, применяемое в ходе революции, повивальная бабка человеческого прогресса. Но с точки зрения любых людей, находящихся у власти, революция – это подрыв их (по их убеждению, легитимной) власти, нередко завершающееся тюрьмой или казнью. Конечно, вернувшийся к власти Янукович (о политике которого автор пишет много любопытного в опущенной нами части статьи) представляет удачный пример революционного антигероя, вернувшегося к власти во многом благодаря тем изменениям, которые эта революция с собой принесла. Однако вполне аналогичный Майдану переворот в Сербии привел свергнутого властителя в гаагскую камеру и впоследствии в могилу.

Ни один вменяемый политик, будь он трижды философом, не пожелает себе ни судьбы Милошевича, ни славы Горбачева. «Контрреволюция» имеет точно такую же реалистическую мотивацию, как и «революция». И с этого угла зрения, внешняя помощь революции действительно важнее как фактор, чем все ее глубинные внутренние предпосылки.

Наконец, Владимир Пастухов абсолютно прав, в конце концов, «контрреволюция», как и революция, явление временное. В конце концов, сама наша нынешняя «контрреволюция» является переходным моментом нашей собственной Большой революции, отсчитывай ее хоть с 1917, хоть с 1989 года. Весь вопрос, когда и при каких обстоятельствах этот момент приходит к завершению.

Как говорится, «С чего начать?».

Магическое слово «конкуренция» на самом деле ничего нам не объясняет: в 1990-е сколько уж было «конкуренции» демократов с коммунистами, только вся их вполне всамделишная схватка органически вела к нынешнему положению вещей. Почему та же самая ситуация не может автоматически воспроизвестись вновь, и с тем же самым эффектом? На этот вопрос статья Владимира Пастухова не дает ответа. Но сами вопросы в ней поставлены остро и по существу. И поэтому разговор обязательно должен быть продолжен.

* * *

«Из Назарета может ли быть что доброе?»

Евангелие от Иоанна (1:46)

Юность я провел в Украине, поэтому хорошо помню, что киевская погода всегда «делалась» в Москве. И московские заморозки, и московские оттепели с опозданием в несколько дней приходили в Киев. С годами мне стало казаться, что это касается не только погоды, но и более широкого круга вещей. Киев запоздалым эхом отзывался на все социальные и политические перемены, происходившие в Москве.

Сложнее дело обстояло с Москвой. Она с неохотой признавала, что может быть подвержена внешним влияниям, даже погодным, не говоря уже о политических. И, если такие влияния все-таки имели место, то они, как правило, носили латентный характер. Однако в одном случае Москва все же непосредственно, хоть и асимметрично, отреагировала на события в Украине. Да так мощно, что политические последствия этой реакции оказались более долгосрочными, чем спровоцировавший их катаклизм. Но об этом чуть позже.

На самом деле русская политика всегда формировалась как комплексный ответ на внутренние и внешние вызовы. И хотя казалось, что русские революции есть сугубо русское изобретение, они удивительным образом четко вписывались в мировой контекст. Многие врачи полагают, что при стрессе в человеческом организме всегда «звучит» слабое место. Россия уже несколько столетий является «слабым местом» европейской политики, которое первым громко «звучит» каждый раз, когда к Европе приближается кризис.

Однако случай с Украиной особый. Россия и Украина в силу понятных причин составили своеобразную политическую «экосистему». Все, что случается на одном полюсе этой системы, тут же приводит к изменениям на ее другом полюсе. Россию и Украину связывает политическая дорога с двусторонним движением, хотя многим и кажется, что все машины по ней едут только в одну сторону.

Событием, на которое так бурно отреагировала Россия, была украинская «оранжевая революция». Она повлияла на внутриполитическое развитие России не меньше, чем на внутриполитическое развитие самой Украины. Воспринятая поначалу как сильное, но разовое потрясение, она оказалась своеобразным «украинским Эйяфьятлайокудлем», методично посыпающим пеплом российское политическое пространство.

<…>

Русская контрреволюция.

Шестой год призрак бродит по России, призрак украинского «майдана». Он пугает властные элиты, заставляет принимать крутые меры, оправдывает политические жертвы. Украинская революция аукнулась в России «бархатной контрреволюцией».

Категории «революции» и «контрреволюции», особенно в применении к современной России, несколько условны. Феноменальной особенностью России является ее способность, меняясь до неузнаваемости внешне, оставаться внутренне неизменной. Впрочем, наверное, это можно сказать о развитии любой мировой цивилизации до того момента, пока не произойдет ее надлом и не начнется смена культурной парадигмы. Просто в России это качество «изменчивой неизменности» проявляется как-то особенно рельефно.

Впрочем, это естественно: революционная Россия не становится Францией, а продолжает быть Россией, другой, чем прежде, но все-таки Россией. С одной стороны, не надо вооружаться микроскопом, чтобы разглядеть в облике современной России до боли знакомые советские и даже «досоветские» черты. С другой стороны, не стоит заблуждаться, во многом это уже совершенно другое общество и государство. Как и любая революция, та революция, которую Россия пережила на рубеже 80-90-х годов прошлого века, была не абсолютной, а относительной.

Но тем не менее революционные изменения, как шрамы от ран на теле, уже никуда не исчезнут, они до конца необратимы. И несмотря на то, что Россия сегодня переживает период «реставрации», когда «советские» формы активно возвращаются в экономику (монополии), политику (однопартийная система) и идеологию (государственный патриотизм), революция на самом деле продолжается. Формы эти теперь «посажены» на другое содержание, и, скорее всего, не долго (по меркам истории, но не человеческой жизни) будут оставаться неизменными.

То есть переживаемая сегодня видимая контрреволюция, бросающийся в глаза откат к прежним формам и ценностям, является все еще частью русской революции, ее скрытым продолжением. Может быть, самой интересной и самой трагичной ее частью. Это та стадия революционного процесса, когда изменения должны коснуться самой ментальности, дойти до глубинных пластов, определяющих социальную и политическую жизнь. Переход этот, для любой революции очень болезненный, свершился в России на рубеже 2003-2004 г. Эта точка была зенитом славы последней русской революции, после чего она перешла в стадию своего собственного отрицания.

Этот перелом имел много внутренних причин, созревал не один год, полностью вписывался в политическую логику развития России. Но помимо причин нужны были и поводы. По иронии судьбы поводом для развертывания русской контрреволюции стала украинская революция.

Целиком влияние «оранжевой революции» на политическую жизнь в России так до сих пор и не осознано, как целиком не понята природа самой «оранжевой революции». Возможно, однако, что она была одним из ключевых факторов (наряду с сепаратизмом и терроризмом), обусловивших кризис внутренней политики Владимира Путина, прочертившей такую резкую границу между первым и вторым сроком его президентства.

Вне всякой зависимости от украинских событий к 2003-2004 гг. обозначился глубокий надлом внутренней политики России. Этот надлом в значительной степени был обусловлен двумя сугубо внутренними факторами: борьбой с независимыми от власти центрами экономической власти (борьба с «олигархами») и борьбой с терроризмом и сепаратизмом. Именно на эти годы приходится качественный сдвиг в отношениях между властью и бизнесом – от достаточно локальных «дела Гусинского» и «дела Березовского» Кремль перешел к имеющему системообразующее значение для всей российской внутренней политики «делу Ходорковского». 2004 г. также стал самым трагическим годом для России, унесшим наибольшее число жизней жертв террористических атак.

Тем не менее, смею утверждать, что непосредственной причиной крутых и, по-видимому, необратимых перемен во внутренней политике России стала именно реакция на «оранжевую революцию», а не на теракт в Беслане. Активная фаза начавшейся 22 ноября 2004 г. украинской революции завершилась 3 декабря 2004 года, когда Верховный суд Украины принял решение о проведении «третьего тура» выборов президента Украины. В этот день Государственная дума Российской Федерации приняла в третьем чтении президентские поправки в законы, регулирующие порядок проведения выборов и назначения губернаторов.

Коррекция, которой политическая система страны подверглась в 2003-2004 гг., до сих пор не получила должной политической оценки. А ведь, по сути, речь идет о «контрреволюционном» перевороте, в ходе которого были подвергнуты ревизии базовые политические достижения 90-х годов. Это стало новой точкой отсчета российской политики. Изменения имели более глубокие последствия для жизни страны, чем это многим представляется. Речь идет отнюдь не о формальных переменах в работе политических институтов.

Смысл осуществленного «конституционного поворота» состоял в том, чтобы убрать из политической жизни реальную конкуренцию. Реальная правовая и политическая практика пошла дальше того, что было записано в новых законах. По сути, оказалось заморожено дальнейшее формирование законодательной и судебной ветвей власти, а также элементов местного самоуправления. После этого российские политические институты разом «обвисли» как сдувшиеся шарики. Ведь конкуренция – это кровь политической системы: если слить кровь, останется ее бальзамированный труп, который годится лишь на то, чтобы его демонстрировали в «полит-анатомическом» музее.

Если бы не события в Украине, этот поворот вряд ли носил бы столь радикальный характер. Кремль с самого начала находился под гипнотическим влиянием доктрины «империалистического заговора» даже не столько против самой Украины, сколько против России «в лице Украины». Поэтому внутренние причины и глубинные предпосылки «оранжевой революции» практически не принимались в расчет. Напротив, внешним причинам и сопутствующим факторам, которые также имели место, уделялось чрезмерное внимание.

Украинская революция была воспринята исключительно как заговор внешних врагов, опирающийся на поддержку «пятой либеральной колонны» внутри общества и власти. Спроецировав «майдан» на «Красную площадь», Москва, начиная с 2004 г., стала активно устранять из политической жизни России все, что прямо или косвенно могло бы привести к повторению здесь «украинского сценария». Это была сознательная политика, но еще в большей степени – инстинктивное движение «политической души».

Была проведена (не только по этим причинам, но в том числе и по этим) тщательная ревизия политических институтов, общая направленность которой, как уже говорилось, сводилась к снижению уровня политической конкуренции. Были в значительной степени снижены возможности финансового и организационного влияния извне на деятельность общественных объединений, а заодно окончательно подорвана и так не очень основательная база для деятельности этих объединений. Была создана икебана из искусственных политических цветов, вроде движений «Наши», «Местные» и прочие, которая должна была разнообразить ставший более унылым политический пейзаж. Но чем более последовательно внедряются в жизнь эти меры, тем больше сомнений возникает в их эффективности.

Главная ошибка Кремля заключается в том, что он рассматривает революцию вообще и «оранжевую», в частности, как продукт рациональных усилий определенных общественных групп, направленных на дестабилизацию существующего политического режима. `В действительности исторический опыт, скорее, учит тому, что сознательные усилия играют в рождении революций минимальную роль. Революцию нельзя сделать, к ней можно только быть готовым (что тоже важно), но ее нельзя организовать.

Революция есть явление иррациональное по своей природе и, соответственно, происходит вне всяких планов и прогнозов, как со стороны тех, кто ее ждет, так и со стороны тех, кто ее хочет предотвратить.

Революция есть ответ истории на иррациональность существующего социального и политического уклада. И, если что и готовит революцию, то это накопление в общественной жизни неразрешимых и поэтому не разрешаемых противоречий, которые заводят общество, в конечном счете, в тупик.

Революция и становится выходом из такого тупика. Это – лекарство, которое история применяет по принципу «лечи подобное подобным».

Революция иррациональным путем разрешает иррациональные же противоречия старого строя, чтобы расчистить дорогу для новой более или менее рациональной эпохи.

Действительные корни украинской революции надо искать не в потайных комнатах американского посольства в Липках, а в кабинетах Президентской администрации Кучмы на Печерских холмах, которая к 2004 г. окончательно запуталась в политических интригах, впала в ступорозное состояние, потеряв всякую волю к политическому руководству украинским обществом. Общество нуждалось в переменах, которые некому было предложить.

Поразительно, но в темпах деградации Украина тогда сильно опережала Россию. Администрация Кучмы «правила», но не «управляла». Реальная власть находилась в руках «генералов-олигархов» и «чиновников-магнатов», которые и определяли политический курс страны. Сам Кучма был не более чем «первый среди равных» в этом ряду. Он уже не столько руководил этим сословием, сколько вынужден представлять его интересы.

Символом иррациональности власти в Украине в тот момент стало расследование убийства журналиста Георгия Гонгадзе. И дело не в самом убийстве, политические и заказные убийства – такая же реальность современного мира, как и все остальное (достаточно вспомнить так и нераскрытое убийство Кеннеди). Дело было в бессмысленности этого преступления и необъяснимом цинизме, который при этом проявляли власти, спуская дело на тормозах, препятствуя признанию очевидных фактов. Когда к делу Гонгадзе добавились кассеты майора Мельниченко (мнимые или реальные – не имеет значения), якобы зафиксировавшие разговоры президента с ближайшим окружением, власть была обречена. Это был лишь вопрос времени.

Поразительным образом ничто так не повысило революционную опасность в России за последние годы, как предпринятые Москвой после 2004 г. «антиреволюционные меры». В результате этих «антикризисных мер» произошла своеобразная закупорка политических сосудов. Политическая система стала закрытой, замкнутой только на себя. В результате в ней началось быстрое накопление «шлаков», которым некуда было деться, и поэтому они оставались внутри системы в виде тех самых неразрешимых противоречий, которые и являются «накопительном фондом» для любой революции.

Чем больше накапливалось «шлаков», тем иррациональнее становилась российская политическая жизнь, пока не стала, наконец, напоминать «повседневную жизнь Киева» в эпоху позднего Кучмы. То есть, убегая от Украины революционной, Россия стала напоминать Украину дореволюционную.

Символом растущей иррациональности русской власти, как и в случае с Украиной образца 2004 г., стало ничем не примечательное на первый взгляд убийство в тюрьме юриста Сергея Магнитского. Значение дела Сергея Магнитского не в исключительности самого убийства (в российских тюрьмах ежегодно умирает несколько тысяч заключенных, из них около четверти – до суда), а в бессмысленности, даже абсурдности действий властей, пытающихся спустить на тормозах расследование. Дело Магнитского – это русская версия дела Гонгадзе. Также как и в деле Гонгадзе, обстоятельства, всплывающие в связи с расследованием самого преступления, дискредитируют власть больше, чем само преступление.

Возникает парадоксальная ситуация. Оранжевая революция свою историческую миссию выполнила, разрубив «гордиев узел» противоречий старого режима. Она перевела политические отношения в достаточно рациональную плоскость. Конечно, наблюдать за этими «рациональными» отношениями без слез трудно. Но это вопрос не столько политики, сколько культуры. В любом случае конфликты сейчас разрешаются в открытой, пусть и не всегда приличной форме.

В России, напротив, борьба с возможностью революции зашла так далеко, что поначалу невозможное начинает казаться реальным. Закупорив все щели, через которые в политику могла просочиться конкуренция и «внешнее влияние», Москва превратилась в заложника своей предусмотрительности. Ее закрытая, плохо управляемая политическая система перестала адекватно реагировать на вызовы времени. Политическая жизнь в современной России сегодня иррациональна, а это первый признак надвигающейся революции.

По поводу цвета этой революции можно поспорить. Вряд ли она будет раскрашена в такие праздничные цвета, как в Киеве. Но это делает положение еще более удручающим.

«Реверсное» движение

Если кратко суммировать, какие полезные уроки могла бы сделать Россия, анализируя причины и следствия «оранжевой революции», то можно остановиться на нескольких достаточно простых выводах:

1. Слабая власть при наличии национальной идеи лучше, чем сильная власть при ее отсутствии.

Если интеграция общества обеспечена неполитическими средствами, то есть существует нечто (идея или рынок, а лучше и то, и другое), что формирует национальное движение, то и при слабом правительстве такое общество может быть вполне жизнеспособно и стабильно.

2. Нестабильная политическая система имеет свои преимущества и зачастую создает полезную конкурентную политическую среду.

Слабое правительство иногда дает возможность формирующемуся обществу менее болезненно совершать судьбоносные повороты в своей истории, позволяя избегать крайностей радикализма, обеспечивать выплеск избыточной политической энергии и не допускать застоя.

3. Слишком активная защита от революции, как правило, приводит к обратному результату.

Чем более закрытым становится общество, тем больше риск возникновения в нем «революционной ситуации» вследствие накопления не решаемых властью проблем и блокирования каналов для утилизации социальной энергии масс.

4. Лучший способ предотвратить «революцию снизу» – вовремя провести «революцию сверху».

Если в обществе начали накапливаться неразрешимые противоречия, они рано или поздно все равно приведут к революции, которая станет ответом на иррациональность политики правящих элит, какие бы защитные меры не предпринимались. Единственный способ для элит предупредить революцию – произвести назревшие перемены самим без участия масс.

Сегодня у нас наблюдается редкая возможность наблюдать за движением отраженной волны «оранжевой революции», причем как в России, так и в Украине.

В России, по мере того, как политика «профилактики революции» все больше заходит в тупик, возникает неподдельный интерес к тому, как устроен политический процесс в Украине, которая умудряется выживать без «вертикали власти». В Украине, напротив, разочарованное в результатах «оранжевой революции» население все чаще засматривается на Россию с ее иллюзорной «железобетонной» стабильностью. Не исключено, что в следующей версии «российско-украинского политического тандема» мы увидим несколько «подмороженную» Украину и «разгоряченную» Россию.

       
Print version Распечатать