Ученый в юбилейный год

Книга Бэнвилла посвящена судьбе Иоганна Кеплера, которая редко привлекает к себе внимание романистов. С одной стороны, это не удивительно: она, на первый взгляд, небогата событиями. Его не вели на костер, не сажали под домашний арест, от него даже не требовали отречений и ни разу держали под следствием. Но, с другой стороны, это как-то несправедливо. Кеплер выдумал много необычных вещей: он писал книги о снежинках и винных бочках, верил, что разгадал великую космографическую тайну, и сочинил первый в истории научно-фантастический роман о том, как путешествовал на Луну и встречался там с лунатиками. Он много ездил по родной Германии, Австрии и Чехии и любил описывать свои путешествия. Но еще больше он любил описывать свои ошибки и заблуждения, полагая эти истории столь же увлекательными, как и отчеты путешественника, плывущего к новым материкам.

Фигура Кеплера очарует всякого, кто найдет досуг поинтересоваться историей Научной революции XVII века. И дело тут даже не в том, что наука от средних веков, когда она еще слишком тяготела к Аристотелю и к Школе, до эпохи Просвещения, когда она стала отливаться по формам «Математических принципов» Ньютона, была наукой Кеплера. Дело в чем-то другом. Он кажется удивительным везунчиком: взялся сочинить гороскоп и напредсказывал всяческих чудес, — а они возьми, да и осуществись! Он ждал небывалых холодов, голода, вторжения турок… И в самом деле, в ту зиму у крестьян от холода отваливались носы, кончалась еда, турки подошли чуть ли не к Вене. И тем не менее он писал о составлении гороскопов вообще: «Тяжелая и скучная работа. Ум, привычный к доказательствам математическим, озабоченный ложностью самих оснований астрологии, долго, долго ей противится, как упрямое вьючное животное, покуда ударами хлыста и бранью не понудят его ступить в лужу».

Революционные предчувствия уже давно носились в воздухе, наполняя и переполняя интеллектуальную атмосферу эпохи. Ренессанс подошел к концу, изжил себя, начиналось Новое время, и, по словам поэта, современника Кеплера, «как будто рождалась новая природа» — природа, исполненная нового смысла и подчиняющаяся законам, а не воле. Сам Кеплер еще пребывал в уверенности, что природа полна тайных смыслов, что ей правит скрытая гармония, подобная гармонии правильных многогранников или музыкальных форм, но выведенные им из этих мистических правил количественные соотношения стали в дальнейшем первыми космологическими законами и положили начало новой науки — астрофизики.

Это была не единственная наука, своим рождением обязанная главному герою романа Бэнвилла. В том же ряду стоит упомянуть и геометрическую оптику, и кристаллографию. Однако страстное желание Кеплера поддержать свои теоретические постройки мистической идеей мировой гармонии и оккультным принципом «скрытых влияний» привело бы в негодование любого позитивиста эпохи классической науки, хотя нашему современнику оно снова кажется не таким уж и диким. Кеплер, в отличие от других важных акторов Научной революции, не опережал свое время, что часто бывает с гениями, но и не отставал от него, — он точно соответствовал ему. Как никто другой.

Кажется, что он стоит на распутье, все еще не в силах проститься с живым и полным воли космосом XVI века, но уже полный предчувствий сухого рационализма наступающего XVII века. И словно какая-то неведомая сила, вопреки его собственной воле, влечет его от прошлого к будущему. Не случайно Артур Кестлер, открывший этого удивительного героя для литературы ХХ века, назвал посвященный ему роман «Водораздел», сделав его частью цикла «Сомнамбулы». Бэнвилл прямо указывает на Кестлера как на непосредственного своего предшественника, да и влияние «Водораздела» на «Кеплера» чувствуется буквально на каждой странице.

Кестлер пишет о том, что последний, юбилейный год XVI века ознаменовался двумя важными событиями, одно из которых наделало много шума и известно почти каждому — это сожжение на площади Цветов Джордано Бруно, а второе осталось почти никем не замеченным и прошло очень тихо — это приезд Кеплера в Прагу. Однако на будущее развитие науки второе событие оказало гораздо более сильное воздействие, чем первое. У Бэнвилла Кеплер прямо, хотя и в шутку говорит об этом: «Я переехал в Прагу, разве этого мало для юбилейного года?» Кестлер подробно описывает, как Кеплер со своей обычной скрупулезностью подсчитывает достоинства и недостатки всех одиннадцати претенденток на освободившуюся вакансию жены бывшего придворного математика его императорского величества, и замечает: «Подсчет, очевидно, был проведен правильно. После заключения нового брака Кеплер ни разу не упоминает имени жены в переписке, откуда мы можем сделать вывод, что брак был счастливым». Бэнвилл выводит в своем романе молодую и любящую жену, окружившую стареющего и больного ученого сочувствием и заботой.

Вообще — и это вполне понятно — в романе внимание читателя привлечено главным образом к личной жизни ученого (у Кестлера она остается все-таки на втором плане). Понятно — не только по законам жанра, но и потому, что сам Кеплер во множестве своих заметок и писем дал обилие портретов своих родственников и зарисовок из своей личной жизни. От него самого мы знаем и о странностях его отца, воевавшего то на стороне протестантов, то на стороне католиков, то пускавшегося в сомнительные коммерческие авантюры — например, открывая трактир. От него же мы узнаем и о его сожженной на костре ревностных лютеран тетке-колдунье и о матери, в молодости экспериментировавшей с галлюциногенными отварами, которые она подмешивала в питье посетителям этого самого трактира, чтобы понаблюдать за эффектом, а в старости чуть было не отправившейся по стопам своей сестры и просидевшей целую зиму прикованной цепью к городским воротам в ожидании суда. По счастью, высокое положение сына при дворе императора Рудольфа II и ловкий стряпчий, нанятый им же, сделали свое дело: суд завершился полным оправданием обвиняемой, несмотря на то что обвинения нельзя считать уж совсем беспочвенными. Весь этот обширный биографический материал был использован автором с блеском, но и без наглости.

Было бы странно и невозможно совсем не упомянуть о других великих, окружавших Кеплера. И тут всякому приходится признать — что и делает Бэнвилл — некоторый проигрыш Кеплера рядом с Тихо Браге и Галилео Галилеем в его значении и, главное, известности для потомков, но — при безусловном выигрыше в том, что касается личных качеств и отношения к жизни. Земной путь Кеплера был полон событий страшных, порой трагических, всегда мучительных и неизменно удалявших его от столь вожделенного душевного комфорта. И он был пройден как единое романтическое путешествие в поисках истины, полных не знающей сомнения веры в нее.

Бэнвилл Дж.Кеплер / пер. с англ. Е. Суриц. – М.: Текст, 2008. – 288 с.

       
Print version Распечатать