Трэш и пустота

Наверное, в этом не очень прилично сознаваться, но я все-таки сознаюсь: в последнее время всякий раз, уезжая куда-нибудь из Москвы, покупаю в аэропорту книжку Донцовой в мягкой обложке. Прочитываю ее во время полета и оставляю на сиденье - пускай стюардесса или следующий пассажир на досуге прочитает.

Спрашивать меня, о чем написано в этих книжках, совершенно бесполезно - запомнить, что в какой книге происходит, решительно невозможно. Если и в самом деле книги за Донцову пишет коллектив литературных негров, то, наверное, это клонированные негры, ничем друг от друга не отличающиеся и выдающие на-гора продукт абсолютно ровный по качеству. Поэтому я не в состоянии ни пересказать ни одну из книг, ни даже вспомнить: вот та, например, книжка, в которой главная героиня Даша Васильева встречает в подмосковном лесу стаю пингвинов, - она о чем, о подпольной лаборатории по производству косметики из человеческих эмбрионов или про орудующую с советских времен шайку фальшивомонетчиков? А в какой же тогда книге тайный орден чекистов убивает нацистских преступников с помощью отравленного перстня? В общем, сплошная путаница.

Наверное, именно из-за этой путаницы, столь расслабляющей сознание, я и подсел на Донцову, и уверен: если, черт подери, все-таки вырвусь на следующей неделе куда-нибудь в отпуск, то возьму с собой пару-тройку этих пестрых томиков с бессмысленными и ни к чему не обязывающими клонированными детективами.

Я люблю трэш. Именно он, а не искусство, претендующее на то, чтобы как можно скорее стать классикой, определяет лицо эпохи. Свое представление о позднем застое, что бы там ни говорили высоколобые искусствоведы, новые поколения всегда будут формировать по фильму "Москва слезам не верит", а не по фильмам Тарковского. Кошмарное безвременье начала девяностых гораздо ярче и выпуклее показано в многочисленных фильмах Эйрамджана, а не в шедеврах Сокурова, уже сейчас никому не нужных. Фильмы Гайдая про Шурика по определению интереснее каких-нибудь "Девяти дней одного года" - бытовые картинки шестидесятых годов, приправленные старомодной сатирой, гораздо ценнее для нас, чем пустые и заунывные споры физиков и лириков.

То же и с литературой. То, что когда-то печаталось с продолжением в толстых журналах, вырезалось, переплеталось, давалось знакомым почитать на одну ночь, - сегодня складируется где-нибудь на дачах или на чердаках, а то и вовсе выбрасывается на помойку, выбрасывается, как правило под покровом ночи, потому что ну как сознаешься себе в том, что многие годы у среднестатистического советского гражданина были посвящены поглощению пустоты, расфасованной в книжные строчки. Деревенская проза про деревню, которой не было, городская проза про несуществующие города, военная проза про войну, которой не было. Позже - сотни томов про сталинские репрессии, про коллективизацию, потом "про то, как на самом деле было на войне". И так далее.

В девяносто шестом году мне было шестнадцать лет, и что-то я тогда увлекся разгребанием нашего семейного чердака, на котором хранились эти тонны совписовской макулатуры - "Плаха", "Прощание с Матерой", "Царь-рыба", "Белые одежды", "Берег", прочие литературные хиты семидесятых-восьмидесятых. Добросовестно все прочитал. За окном расцветал цивилизованный рынок ельцинского образца - сновали челноки с клетчатыми клеенчатыми сумками, лица кавказской национальности, сидя на корточках у коммерческих палаток, курили и разговаривали на своих загадочных языках. Девчонки носили смешные шортики. Из форточек неслось "А я нашел другую, хоть не люблю, но целую" от популярной тогда группы "Нэнси". На дверях продовольственных магазинов висели плакаты "Купи еды в последний раз" с портретом Зюганова - страна готовилась к, как тогда казалось, самым драматичным выборам в своей истории.

Жизнь ставила перед людьми сотни новых, чертовски важных вопросов. Искать ответы на них в тех книгах было решительно бесполезно. Несуществующие люди обсуждали несуществующие проблемы на несуществующем языке. Писатели, написавшие все те книги, - те самые писатели, которые всего за десять лет до описываемых времен всерьез претендовали на то, чтоб их имена продолжили ряд "Пушкин - Лермонтов - Гоголь - Тургенев - Достоевский - Толстой - Чехов", при жизни сошли на нет, продемонстрировав собственную несостоятельность. Сегодня уже никому в голову не придет читать Айтматова или Распутина: они, как сейчас понятно, ничего не написали ни о своих временах, ни о чем-то вечном.

Мастера современного им трэша тоже не писали о вечном - впрочем, и не претендуя на это. Но, развлекая современного им читателя, они добросовестно и ярко запротоколировали всю тогдашнюю жизнь. Вот был такой Лазарь Карелин, по его роману "Змеелов" о коррумпированных работниках торговли даже фильм в свое время был снят с актером Михайловым в главной роли. Дурацкий пафос обличения коррупции в социалистическом обществе легко отшелушивается от тщательного описания советской действительности начала восьмидесятых - такого описания, какого ни у кого из больших писателей не найдешь.

А более ранние времена? Пару лет назад Ad Marginem начал переиздавать советские детективы сталинских времен - про майора Пронина и менее знаменитых сыщиков и чекистов, безумно наивные и примитивные книжки, но настоящая жизнь - все равно в них, а не в той литературе, которая тогда активно поощрялась Сталинскими премиями. Всевозможные "Студенты", "Искатели", "Водители" и прочие "Журбины" - это с самого начала были мертвецы, а майор Пронин - он живой, он бреется в парикмахерской в первом этаже новой гостиницы "Москва", ходит в зеленом пальто, пьет газировку из сифонов, тем и интересен. Да и написано очень хорошо. И я, проникшись, хожу по букинистическим магазинам, выискивая не переизданные произведения того же жанра, нахожу, читаю и радуюсь, сталкиваясь в очередном томике забытого писателя с сочным оборотом вроде "турецкий шпион Абдурахман, кокаинист и педераст". Время безжалостно определяет истинную ценность книг, и в большинстве случаев правильный ответ не совпадает с мнением современников.

У трэша никогда не было главного недостатка большой литературы - трэш никогда не жил по идиотскому (но работавшему!) евтушенковскому закону про поэта, который больше, чем поэт. Трэш ни на что никогда не претендовал, поэтому выжил. Поэтому "Майора Пронина" читать можно, а "Братьев Ершовых" - нельзя. Поэтому "Змеелов" интересен, а "Белые одежды" - нет.

Поэтому, собственно, я и читаю Донцову. Единственное, что смущает, - тот, старый трэш интересен прежде всего на фоне современной ему большой литературы, а Донцова интересна на фоне современной ей пустоты. Даже при Ельцине существовали хоть и формальные, но все же живые классики - писатели типа Виктора Астафьева. Сейчас таких писателей нет в принципе. Путинская эпоха - первая в русской истории эпоха без большой литературы. И знаете - неуютно как-то жить без нее. Без нее - скучной, пафосной, глупой. Пустота есть пустота. И никакая Донцова не спасает.

       
Print version Распечатать