Терапия Саддама

Не так давно рассекреченный доклад группы Iraqi Perspectives Project (созданной Командованием объединенных вооруженных сил США) вряд ли может напомнить научное исследование, хотя таким он был задуман. Скорее, тут уместней говорить о заранее подготовленном некрологе для человека, который, как утверждалось, так долго не давал Америке спать спокойно - то есть, разумеется, для Саддама Хусейна. Его поражение, однако, объясняется тем, что сам он - политически и душевно - пребывал в некоем сонном, дремотном, иллюзорном состоянии, которое, якобы, не могло закончиться ничем, кроме гигантского краха.

Современные войны обычно изображаются в гуманитарном ключе. Это войны ради мира, по возможности всеобщего. Но в случае с Ираком и Саддамом война имела иной оттенок - терапевтический. Образ иракского диктатора с открытым ртом, в который смотрит военный медик, стал медийным воплощением всей логики этой войны. От чего же стоило лечить Саддама? Как теперь выясняется, эта болезнь ("болезнь под названием Саддам") имела сложный - политико-психический характер. Как и любая иная болезнь "душевного" толка она будто бы состояла в неверной практике "истины" и в неверном же отношении к собственным познавательным способностям. Иначе говоря, в некоей предельной переоценке этих способностей.

Исследование довоенного периода Ирака центрировано на фигуре диктатора в совершенно особом смысле. Оно занимается, прежде всего, его личными состояниями, мыслями, мнениями, установками и т.д. Значимы только интенции Саддама. Именно они, как утверждается, привели страну к войне. Исследование диктатуры теперь - это область когнитивных наук. Ложное (почему - особый вопрос) сознание, воплощенное в отдельном человеке, наделяется характеристиками почти полного всевластия. В духе придворной историографии, в которой все зависит от слова очередного сына неба. Но тем самым не столько вносится дополнительный пункт в обвинительный приговор, сколько подтверждается продуктивно-диктаторская сущность Саддама. Авторы доклада, кажется, не задаются вопросом - почему, если даже Саддам считал, что все в его стране зависит от него, от его мыслей и намерений, им нужно руководствоваться той же предпосылкой? И это само по себе наводит на мысль об изменении всего современного топика "диктаторства".

Традиционно обвинение в диктатуре связано с обвинением в неких познавательных и одновременно политических иллюзиях, в иллюзиях познания, ставших иллюзией политики. Предполагается, что там, где есть диктатор, не существует политики. Поэтому борьба с диктатором - это, прежде всего, "критика", причем "критика" почти в философом смысле, определение тех границ диктатора, которые сам он считает несуществующими, ничтожными или слишком удаленными от центра его собственного мышления и власти. Именно поэтому (опять же, традиционно) борьба с диктатором представляется крайне простой и незатратной: нет ничего проще философской критики, ибо зарвавшийся разум (читай - диктатор), узурпирующий права всех остальных познающих граждан-агентов, выдает сам себя, неизбежно показывает слабину и падает на ровном месте. Именно так строится литературный код "падения диктатора". Например, в набоковском "Истреблении тирана" тиран (он же - диктатор и узурпатор) устраняется сам собой, просто изменением установки сознания (отсюда же и тезис о достаточности самого малого количества смеха для устранения самого большого диктатора). Еще более явно этот юмористический сюжет выписан у Лема в "Одиннадцатом путешествии Ийона Тихого". Cама диктатура оказывается не более, чем иллюзией, обоснованной корпоративными интересами небольшой компании, стремившейся спасти свои активы.

По сути, и идеологический ресурс многолетней западной критики Саддама сводился вовсе не к опасностям, которые, якобы, представлял его режим для международного сообщества, а именно к иллюзорности такого режима. В представлении последнего в качестве одновременно большого заблуждения и в качестве ложной практики обращения со знанием. В наиболее простом случае иллюзорность реконструируется как тотальная цензура: диктаторский режим иллюзорен именно потому, что он исключает все общество в пользу одного, замещающего это общество диктатора. Диктатор буквально "не хочет ничего об этом (обществе) знать". Попросту говоря, диктатура представляет из себя локально неистинное общество, если истину мыслить в гегельянских терминах включения. Например, чем в большей степени курды "не существуют" в качестве части иракского общества, тем более иллюзорна диктатура. Объяснение и масс-медийное тиражирование внешних "опасностей" диктаторского режима - не более, чем конъюнктурный перевод этой устойчивой структуры, предполагающей, что диктатура как определенная политико-познавательная практика внутренне рассогласована и потому ожидает своего неминуемого краха. Настоящая критика - это критика изнутри, и революция в этом смысле эквивалентна критике границ познания.

Но представленный американскими учеными доклад на эту критику не работает. Более того, акцентируя внимание на фигуре Саддама, он неявно подтверждает его полномочия. Ведь если все и в самом деле зависело от этого человека, на чем может строиться критика диктатуры? Абстракция демократии здесь не действует именно потому, что исследование должно было бы показать реализацию механизмов внутренней критики - например, аналогичных тем, что имели место в Восточной Европе периода 80-х ("гражданские форумы", "солидарности" и т.д. и т.п.). В данном случае проблема диктатуры не в том, что она исключает общество в пользу одного человека (или одного органа, что равнозначно), а в том, что это общество сложно обнаружить даже после устранения диктатора.

В этом смысле война с Саддамом поставила задачу "экономии критики". Даже если предположить возможность развертывания стандартного механизма критики, никто не может сказать, какое эмпирическое воплощение он бы в итоге нашел, и сколько на это потребовалось бы времени. Возможно, что диктатура Саддама еще просто не стала той предельной диктатурой, которая рушится от одного взрыва смеха. Возможно, в Ираке не умели смеяться. Предположения делать поздно, поскольку война стала реализацией критики, предельно логичной реализацией, последовательной. Одномоментной. Даже "безвременной" - в том смысле, в каком нет никакого временного зазора между посылками силлогизма и его выводом.

В условиях, когда внутренняя критика диктатуры медлит с приходом, война становится воплощением этой задержавшейся критики, но одновременно она уничтожает свои собственные условия. Чем более подчеркивается роль Саддама как диктатора, тем сложнее понять, откуда можно было ожидать имманентную критику иракского общества, которая теперь уже замещена внешней критикой. Более того, вся логика устранения диктатуры смещается - теперь она направляется уже не принципом невозможности предельного исключения всего общества в пользу диктатора, а принципом невозможности правильного отправления диктатором познавательных функций. Иными словами, терапия в войне появляется с того момента, с какого единственным предметом критики оказывается сам диктатор - как того и хотел бы любой возможный диктатор, поскольку он ответственен за все плохое и за все хорошее, и за недород, и за изобилие.

Многочисленные примеры, приведенные в докладе, свидетельствуют об одном: диктатор по необходимости прибывает в мире иллюзий. Эти иллюзии разного толка. Например, Саддам не верит в возможность захвата Ирака, поскольку надеется на противодействие Франции и России, которые должны были бы выступить против планов США. Это, скажем так, иллюзия обыденного сознания. Но есть и другие: предпочтение родственников во всех государственных структурах и неравномерное распределение прав между родственными начальниками и неродственными представляется "родовым" атавизмом, захватившим индивидуальное сознание диктатора. В наиболее полной мере диктаторская практика работы со знаниями проявляется в предполагаемой уверенности Саддама в своих собственных познавательных способностях и в полном отказе в этих способностях другим. Подчеркивается, что Саддам настаивал на невозможности заниматься политикой, опираясь только на научное и обыденное знание, - он неудовлетворен той "аналитикой", которая ему предлагается, - она либо ограничивается сырыми фактами, либо не выходит далее пересказа западных газет, что Саддаму, естественно, не интересно. В этой ситуации единственным ресурсом остается собственная интуиция диктатора, необыкновенные способности, которые, по сути, тавтологически обоснованы тем, что диктатор - это единственный "трансцендентальный субъект", способный на познание, тогда как все остальные способны лишь на трансляцию знаний. Мистика способностей не в их качестве, а в их ограничении единственным агентом, - это-то как раз и выдается за главную иллюзию Саддама, своеобразный теоретический и политический бред, за который он должен поплатиться, - ведь, как должна доказать наказывающая и излечивающая реальность, не он один способен на продуктивное мышление.

Машина диктатора построена так, что она предполагает отбор по "неспособностям" - и это уже само по себе накладывает ограничение на внутреннюю критику диктатуры. Даже талантливые и квалифицированные военные специалисты боятся высказывать свое мнение гению-Саддаму, поскольку это мнение могло бы обнаружить тривиальность последнего. В конечном счете, диктатура обвиняется не в устранении горизонта общественного прогресса или общего блага, а в предельно некорректном обращении с истиной: заведомо лживая пропаганда окружения Саддама оказывается лживой только в глазах подошедших к Багдаду американцев, тогда как диктатор сам попадает в ловушку своего абсолютного знания, поскольку оно не предполагало никакой верификации. Верификация равнозначна принудительной терапии. Ведь если диктатор - последовательный солипсист, ничто и никто (кроме него самого) не может убедить его в ложности его верований.

Как бы ни относиться к Саддаму и действиям американской армии, ясно одно. Традиционный дискурс "внешнего вмешательства", "международного урегулирования", "безопасности" и т.п. не покрывает всего поля отношений и смыслов, возникающего в подобных - вполне регулярных - международных актах. Сближение логик войны и терапии говорит о том, что разоблачить "излечение Саддама американцами" как пустую идеологическую уловку не так-то и просто. Конечно, все дело может быть всего лишь в "интересах", однако эти интересы может обеспечивать и вполне произвольная идеология. Невозможно противопоставить этой терапии нечто вроде политической "антипсихиатрии", говорящей от имени предельной автономии, замкнутости, уникальности познавательных и истинностных ресурсов, а также локальных опытов. Дело не в том, для чего именно эта терапия используется, дело в том, что она говорит об обществе, в котором она используется.

Война, ставшая бесконечным курсом лечения, отправляет побежденных в "санатории", в которых они должны были бы оправиться от своих трансцендентальных иллюзий. Если обычно иллюзии такого рода уподоблялись большому непрерывному сну, то функции активной, инициирующей крушение диктатуры, стороны, - это функции пробуждения, побудки. Мировой будильник вместо мирового жандарма. Другое дело, что это ожидаемое пробуждение не может быть зафиксировано, продлено в чем-то большем простого тычка в бок: чем основательней диктатура сводится к диктатору, тем бесполезнее пытаться его, диктатора разбудить, поскольку все терапевтические усилия превращают его в подобие лунатика, разгуливающего во внешнем непознаваемом мире с широко закрытыми глазами. Экстренные терапевтические действия налагают запрет на обнаружение "естественных" сил социального организма, что в конечном счете используется для делегитимации самой терапии.

Наверное, более интересен был бы доклад не в стиле "описания болезни", а в стиле "рекомендаций на будущее". Что делать будущему диктатору, если таковой появится? Но не абсурдна ли сама идея "диктатора", который готов был бы учиться на ошибках диктаторов, которых "разбудили" и "вылечили"? Можно ли предположить, что диктатора стал бы волновать вопрос о том, как остаться диктатором и избавиться от своеобразных диктаторских иллюзий, которые, собственно, и предполагают терапию? Не предполагает ли существование в качестве диктатора невозможности такого вопроса? Ведь, в конце концов, что нужно было делать Хусейну, чтобы остаться и не проиграть войну? Отказаться от своих исключительных способностей, выстроить принципиально иную систему производства и передачи знаний - но все это как раз и означает отказ от диктаторства. Логика терапии тавтологична, но это не значит, что она бессмысленна. Она, в той форме, которая была заявлена иракской войной, говорит об окончательном крушении (просвещенческой) идеи аутентичного развития, имманентной критики, и, возможно, идеи "общества" как такового. Там, где есть всего лишь "заинтересованные агенты", нет ни общества, ни социальности. Демократия может быть обеспечена точно так же, как и любой иной бизнес, то есть инвестициями, поле для которых подготавливается терапевтическими практиками - осмотром и коррекцией.

Терапия в области познания обладает той проблемой, что терапевт выступает со стороны реальности. В этом случае война - это просто способ ускорения верификации, реальность, которая наступает. Однако попытка присвоить себе реальность невозможна не только для диктатора, но и для терапевта. Это понятно хотя бы потому, что курс лечения не всегда проходит в соответствии с ранее данными прогнозами. Традиционная терапия в области душевно-политических болезней всегда "производит" своего собственного, приспособленного под себя пациента - как психоанализ, сменивший область своего приложения с семейной кровати на диван аналитика, но настоящие проблемы появляются только тогда, когда отдельные пациенты подвергают верификации и терапии самого терапевта.

       
Print version Распечатать