Стрельба по среднему классу

От редакции. В понедельник, 24 января в Москве произошел очередной теракт. На этот раз в качестве цели террористов был выбран аэропорт «Домодедово». При взрыве в московском аэропорту погиб по меньшей мере 31 человек, ещё около 130 пострадали, сообщили в Минздравсоцразвития России. 20 раненых в крайне тяжелом состоянии. Взрыв произошел у кафе рядом с залом международных прилетов. Следственный комитет России возбудил уголовное дело по статье "теракт". О том, кто является целью террористов и как на происшествие отреагировала общественность, "Русский журнал" побеседовал с президентом Фонда эффективной политики, президентом Русского Института Глебом Павловским.

* * *

Глеб Павловский: Нам не удается быть на уровне объявленного траура. Я не вижу общественной солидарности перед лицом террора. Вы поглядите, что мы обсуждаем? Две вещи: почему у нас нет такой безопасности как в тель-авивском аэропорту Бен Гурион – и как смели некие «таксисты» поднять таксу до 20 тысяч рублей. Цифра кочует без каких-либо подтверждений, и носит мифологический характер. Таксиста-вредителя искали всей прессой, и не нашли, но призрак оброс мясом пустой полемики, ахов-охов... Даже Собянин, временно потеряв душевное равновесие, дал таксопаркам декрет – при будущих терактах возить всех бесплатно. Ничего себе у нас перспектива – съездить на халяву! Комментаторы и политики взахлеб разъясняют, что «на самом деле» имели в виду террористы, приписывая тем свое мировоззрение и свои фобии. Они подсказывают тем другого, «правильного врага». Ну, а предлагать ФСБ своих личных политических врагов в качестве возможных террористов в Москве привычное дело – нацист подскажет «кавказцев», либерал – «фашистов», горец – «провокацию русских спецслужб»…

РЖ:…пока за произошедшее в аэропорту «Домодедово» 24 января никто ответственность не взял.

Г.П.: А зачем? Новая волна террактов связана с процессами, которые идут на Кавказе, в подполье, в свою очередь связанное, по схеме «задачки о двух бассейнах», с местной силовой средой. Смена поколений, уход старых лидеров бандподполья, приход молодых волков, считающих стариков-командиров коррумпированными мямлями. Идет борьба за влияние, за новые кадры и, разумеется, за деньги, а самый быстрый бандитский способ доказать авторитет – это успешные теракты. И последние снова приобрели признаки демонстрационности. После убийства Басаева с ним ушли, было, зрелищные мегаубийства, теракты-спектакли, геноцидальные шоу, травмировавшие массовое сознание. Но вот уже прошлогодние атаки на парламент Чеченской Республики и Центорой, родовое село руководителя республики Рамзана Кадырова, несомненно, продуманные кровавые постановки.

Современные террористы всегда очень серьезно отслеживают последствия удара. Выбор цели – это «рациональная прихоть» террористического продюсинга, он никогда не случаен. Понятно, что взрыв в международном аэропорте – это удар в мировое лицо государству. Теракт в зоне глобализации, международной ответственности и суверенных рисков. Одновременно это удар по страхам любого в потоке пассажиров, вчерашних и будущих. Террористы следят за реакциями толпы, и мы им, увы, пока что нравимся в роли жертвы. Российское общество, изначально обладающее слабыми государственными рефлексами, обремененное обидами и претензиями к «властям», теракты вгоняют в прострацию, в политическую кому.

РЖ: Однако прежде требования излагались вслух – вывести войска с Кавказа…

Г.П.: То был личный боевой стиль Шамиля Басаева, его стратегия мегатеррактов в конце второй кавказской войны, особенно Норд-Ост и Беслан. Басаев, диктующий условия Кремлю (вспомним бесланскую записку Путину, «на ты», на знаменитом листочке в клеточку) был страшен, но проиграл раньше, чем погиб. Он хотел сделать террор субъектом управления Россией, для чего ему требовалась группа поддержки в российском обществе. Тут-то Путин ему обрезал начисто, действительно «так, чтоб больше не выросло». Когда исчезла возможность найти сочувствующих в политическом классе, модель Басаева забуксовала. Она стала непрактичной, и съехала на региональный уровень. Новый террор ужасает, и количественно число терактов растет (если не забывать о внутрикавказских). Зато теперь террорист предоставляет интерпретировать его мотивы, кому угодно. Он больше не надеется завоевать вас в союзники. Нет, он вроде пришельца из «Дня независимости», заявляет просто – умрите! Кстати, таким и был последний выкрик домодедовского террориста-самоубийцы: «Я вас всех убью!». Умирайте по моему выбору там и тогда, где я захочу.

Разумеется, пресса и общественность выдали свой вечный список реакций: от «отдать Кавказ» и «сваливать из страны» - до «закатать всех в асфальт»». Появились и новации, например маркетинговые мотивы. Некоторые блогеры, обругав кровавый режим, ненавязчиво рекомендуют ему же приобрести у них антивзрывные детекторы, и иные гаджеты своих фирм. Поразительна слабость общественной реакции. Она слабей, чем в марте прошлого года, после взрывов в метро. Она слабей даже чем бури негодования из-за нападения на Олега Кашина. Как если б на Домодедово всего лишь очень большая сосулька упала.

РЖ: Последние теракты общество встречало столь же холодно, или это характерно только для последнего случая?

Г.П.: Нет уж, бывало по-всякому. Все помнят время, когда первой реакцией на теракт было ритуальное предложение «уйти из Чечни» и «начать переговоры» с Басаевым и с Масхадовым. Это был опасный рефлекс, ложный, но рефлекс! Нога гражданской лягушки тогда еще подергивалась, если ее били током. Сегодня никакой реакции нет. Откуда вообще нашим вниманием завладел этот призрак адского таксиста-двадцатитысячника? Потому что таксист им понятней войны. Война с террором «не тема», публике скучно, что с ней кто-то воюет.

РЖ: В XIX веке Россия была больна террором, тогда террористы четко знали свою цель. Даже то, против кого совершался конкретный теракт. Один из самых интересных случаев – это случай Кравчинского, который зарезал министра внутренних дел Мезенцева. Фигура этого человека до сих пор многим не то, что симпатична, но интересна...

Г.П.: Ну, Степняк-Кравчинский был одной из первых русских поп-фигур XIX века, став культовым «русским террористом» на Западе. Он начал работать с прессой по-европейски, написав очень бойкую, в чисто западном стиле книгу «Подпольная Россия». Степняк сознательно строил в Европе моду на русский нигилизм, гламуризируя подполье. Другой гламурный террорист Борис Савенков, между прочим, изобретатель «пояса шахида». Известно как он, то ли вправду собираясь подорвать царя Николая, то ли пиарясь в своей среде, надел первый такой пояс из жилетного шелка. И покрутился в нём перед зеркалом.

РЖ: Любопытно, что эти люди проводили индивидуальный террор, направленный против конкретных представителей органов власти.

Г.П.:Я бы вообще не сравнивал то, что происходило в России в XIX веке, с тем, что сейчас. Произошедший в Домодедово теракт – это социальный теракт хорошо нам известного типа. Он бьет наотмашь по социальной массе, по городскому середняку, именно в нем видя опорное государственное начало. Террорист не обременяет себя презентацией требований. Это пресса маниакально поглощена «властью в Кремле», а враг мыслит реалистично. Государство для него – это граждане, средний класс горожан. Большие начальники почти не волнуют, хотя иногда становятся мишенями. Самый знаменитый и разрушительный удар в этом ряду было убийство Ахмада Кадырова. Цель социального террора – пальба по социальной основе государства. Это иной тип кровавого театра, небасаевский, зато действенный. Шамиль Басаев был меналоманом. Стать «черным сувереном» России, используя ничтожную для него Ичкерию – на этом была построена его стратегия. Нынешняя бандподпольная Россия не парится над такими проектами. Пока. Но это не значит, что они не решатся провести мегатеракт, когда нащупают уязвимые звенья в системе население-государство.

Мы не научились за 20 лет распознавать в терроре прямой личный вызов обществу, конституционной нации. Теракты у нас вечно смешивают с вторичными темами – «военные преступления», «сепаратизм», «чрезмерное применение силы», безработица и т.п. Общественность по сей день верит, что архитектор бесланского геноцида Басаев был всего-навсего «чеченским сепаратистом», и что детей в Беслане можно было спасти, поговорив с ним по-доброму.

РЖ: Но разве не бывает исключений?

Г.П.: Практически нет. Единственное исключение, которое я знаю, это национальный антитеррористический разворот осенью 1999 года. И тот не был связан с «общественной самоорганизацией», а с исключительной инициативой одного человека. Это не общество самоорганизовалось, а Владимир Путин инициативно и прямо потребовал от избирателя – консолидироваться. И этим проиницировал создание коалиции за государство и за безопасность страны. Возникло «путинское большинство». Тот пропутинский шквал заставил средний класс признать террористическую угрозу угрозой лично себе, как классу. Пока об этом помнили, лидерство сохранялось. Впрочем, коалиция 1999 года была сильной, но недолгой. Уже в Беслане воля к сопротивлению у масс пропала, а Путина оставили выплывать, как сумеет. А для террориста отсутствие общественной твердости равнозначно расширению его фронта работ. И наоборот, нет лучшего вида контртеррористической атмосферы, как превращения социальной среды в инфраструктуру государства, в политическую опору его институтов. Такое свойство есть у американского общества.

РЖ: Но в США общество гораздо больше политизировано. Там есть, вокруг чего концентрироваться: многочисленность лидеров, конкурирующих точек зрения. Российскому обществу почти не из чего выбирать. Существующие две-три политические фигуры мало привлекательны для российского гражданина. Возможно, именно в этом кроется объяснение того, что российское общество не хочет считать себя продолжением государства?

Г.П.: После 11 сентября 2001 года американское общество «сомкнуло ряды» и временно департизировалось. В Соединенных Штатах общество при опасности относит вызов, бросаемый террористами, к себе, а не к своему политическому противнику.

Зато наше общество собственные травмы предъявляет властям. Если российскому обществу оторвет руку, оно кидается к власти и, демонстрируя культю, требует упразднить «режим». С новой силой воскресла русская мечта о «билете в Беловодье» – волшебную страну, где проблемы все решены и где нет террора. При этом никто же не намерен ни жить военно-трудовой общиной, как израильтяне среди арабов, ни консолидироваться с властью по-американски. У тех в миг опасности общество с лязгом смерзается и схватывается в государство, жестко противопоставленное чужакам! Буш-младший ведь не силой повел американцев воевать в Афганистан и Ирак – он возглавил волну общественных требований.

РЖ: Но как политическая реакция в российском обществе вообще может появиться? Вокруг чего концентрироваться тем или иным общественным группам?

Г.П.: Инфраструктура политики здесь важна, но не первостепенна. Мы видели самые разные эффекты при одном и том же примерно наборе инструментов.

К сожалению, в 2000 Путин сам же подсказал большинству алиби, своим знаменитым заявлением, что теперь он «отвечает за все в стране». И большинство расползлось по домам, устраиваясь у телевизоров в ожидании повышения пенсий. Но путинскую формулу нельзя принимать за должностную мудрость – президент не может «ответить за все», он должен и может назначить политически ответственных. Здесь подмена. Вместо власти главы государства – колоссальной, но реальной включая возможности распределять ответственность – мы получаем «персонифицированную власть», то есть мнимость, камуфляж. Куклу, удобную мишень для любых моральных претензий. Откуда иначе берется эта глубочайшая внутренняя нелояльность у общественности, в целом покорной власти? Их покорность мотивирована правом на скрытую нелояльность. Сила рессентимента этой раздвоенности колоссальна! Поэтому либеральный класс у нас расщепляется на устойчивые две когорты, и технократов во власти дополняют их либеральные спойлеры-нигилисты. Всеохватная власть становится бессильным государством. Вместо политической конкуренции у нас разворачивается унылый кастинг – претендентов на чистоту рук и белизну риз. Преимущество в нем у тех, кто выпал из политики и проспал последние пять-десять лет. На таком компосте политический лопух вырастает до «гигантских масштабов» Касьянова, Немцова и Рыжкова.

Зато сам террорист выглядит частью ландшафта власти – до момента, когда с криком «я вас всех убью» соскочит с телекартинки в реальность. Так выбор повестки дня переходит к террористам. Оставаясь невидимы, они наносят беспорядочные удары, всякий раз гарантированно попадая по власти, раз та «виновна во всем». Теперь во что ни выстрели – попадешь в Россию! Когда находишься в таком состоянии, человек ты или общество – для тебя все является препятствием. Мы видели на YouTube, как препятствием становятся лишние два метра до колонны, которая тебя прикроет от взрыва – просто потому, что тебе эти два метра не перескочить. Однако главным препятствием являешься сам, не совершая действий, которые могут тебя спасти. Может ли здесь власть сделать что-то помимо того, что она, естественно, сделает: продувка системы, усиление мер контроля и так далее? Для российского общества это не важно. Власть и так виновна во всем. Общество впало в состояние жертвы-провокатора. Оно способно лишь ругать Путина и требовать себе бесплатных таксистов до хосписа.

РЖ: Тем самым, и тут у Вас без Путина не обошлось?

Г.П.: Что сделал и чего не сумел сделать Путин – очень важный вопрос. Нет сомнений, что его не обвинишь в нехватке внимания к войне с террором, он пытался сделать все возможное. Но сегодня мы видим, как что-то важное не получилось. Проблема это только Путина и «путинской системы», или это наша сегодняшняя проблема?

Принимая игру в «я ответственен за все», государство заранее проиграло. Всегда есть негодяй на малой должности, хотя иногда с большой дачкой. Когда его изобличат в халатности или взятке, как домодедовского мента после прошлого теракта, он станет никем и его начинают жалеть. Как, неужели это он – это и есть вся Неоплатная Вина Власти перед Народом?! Ах, когда власти, наконец, «начнут срывать головы по-настоящему»! «Вина власти» у нас – безмерна, тотальна и неопределима. И здесь соскальзываем в рессентимент: я ничего не могу с властью сделать, зато я могу власть ненавидеть. Это одно разрушительно для политической нормальности, для рационального мышления. Нелояльность теперь так же комфортна, как безответственность. Ее консумируют, наслаждаются ею… Вот вечный тупик, он же основа деполитизации. Зато многие во власти и в обществе заглатывают это алиби. Одним оно дает право на нелояльность, другим на безответственность. «О, что за ужас этот Путин!».

Это нечистая игра. Государство в ней никогда не может выиграть, поскольку никогда не может «морально оправдаться». Но тем самым оно никогда не становится и не может стать центром общественной консолидации. Пора перейти от концепта вины к концепту ответственности политической.

Президент говорит о политконкуренции, но конкуренция реальна для политически ответственных лиц. Пора от сыска виновников перейти к назначению ответственных лиц. Ведь и в бизнес-конкуренции конкурируют субъекты права, а не «хорошие парни со злодеями». Вина неделима и тотальна, зато ответственность политически конкретна. «Кто виноват за неработающий металлодетектор внутри Домодедова» – это ведомственный сбой, а на кого следует возложить политическую ответственность – это уже корректировка старой политики для разработки новой.

Разрешить сложившуюся ныне ситуацию, как это ни странно, может глава государства, введя практику назначения политически ответственных должностных лиц высшего уровня. Разумеется, и смещения политически ответственных. Мне кажется, пока этого не будет, и общество не научится объединяться вокруг какой бы то ни было государственной политики. Горожане так и останутся массой, которую обстоятельства разогревают, а террористы помешивают варево поварешкой. Пока, наконец, не найдут по-настоящему слабое место, куда очень больно, может быть, даже смертельно ударят.

Беседовал Александр Павлов

       
Print version Распечатать