"Сообщество ученых имеет право заниматься тем, чем оно занимается"

О проблемах популяризации науки

Юлий Львович Менцин - кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник Государственного астрономического института им. Штернберга (ГАИШ), заведующий Музеем истории университетской обсерватории и ГАИШ.

"Русский журнал": Юлий Львович, сейчас выходит много научно-популярных книг и учебников, которые вызывают негативные отзывы специалистов. Чего, по вашему мнению, не хватает научно-популярной литературе, каково ее место среди научных трудов, какие проблемы эта литература должна освещать в первую очередь?

Юлий Менцин: Расхожее мнение по поводу научно-популярной литературы: "пусть себе балуются, ничего страшного для науки в этом нет" - кажется мне спорным. Однако, прежде чем перейти к современности, давайте сначала посмотрим на проблемы взаимоотношения науки, людей науки, людей вне науки и научно-популярной литературы в более широком историческом контексте. Возможно, какие-то аналогии покажутся слишком далекими от сегодняшнего дня, но есть поразительные совпадения.

Например, судьба схоластики. В XIII-XIV веках схоластика - наука наук. Вопреки расхожим представлениям, именно в ней закладывались основы семиотики, логики, математической логики. Создатель теории множеств Георг Кантер относился к схоластике с уважением. И вот на рубеже XV-XVI веков она фактически прекратила существование.

РЖ:Что произошло?

Ю.М.: После эпидемии чумы в Европе в середине XIV века вымерла едва ли не половина населения. Гражданские свободы, завоеванные до этого, стали сводить на нет. По схоластике был нанесен мощный удар, на нее ополчились. Прежде всего церковные круги. Несмотря на то, что церковь рассматривала схоластику как одно из своих мощнейших интеллектуальных орудий, она не очень любила схоластов - они поправляли церковников, учили, как правильно понимать Бога. Наука являлась определенной степенью свободы, и ее пытались уничтожить. При этом схоластов не сажали, а схоластику продолжали преподавать в университетах. Однако - и это интересно для нашей ситуации - ее стали шельмовать, критиковать, талантливая молодежь перестала интересоваться этой сложной наукой ("суха теория, мой друг!"). Книги остались, но без притока свежих сил наука стала мертвой.

Другая эпоха, XVII век, - начало научной революции. Во время Ренессанса схоластику называли "служанкой католицизма". Удар по ней наносили ренессансные гуманисты, обвинявшие науку в "оторванности от жизни", и младореформаторы, выдвигавшие политическое обвинение: мы должны демократизировать церковь, вернуться к идеалам раннего христианства, стало быть, должны бороться с интеллектуальным орудием церкви - схоластикой. И инквизиция, и университеты были орудием в борьбе за господство. Сейчас науку тоже обвиняют в том, что она слишком запутанна, сложна, занудна, что она - служанка ВПК и истеблишмента. Ситуация повторяет поздний Ренессанс. Наука добивается колоссальных успехов, без нее мы не мыслим развития промышленности, она обретает огромное влияние и поэтому автоматически вызывает контрреакцию. Интеллектуалы видят в науке противника и всерьез с ней воюют. Особенно в этом плане отличается парижская школа философии.

РЖ: Почему французы?

Ю.М.: Потому что со второй половины XIX века они выпадают из естественно-научного мейнстрима. Однако на Западе антинаучному движению противостоят мощные силы в лице университетов, лабораторий, соблюдается некоторое равновесие. У нас навыков такой борьбы нет. Мы до настоящего антисайентизма еще не доросли.

РЖ: Мне кажется, что наш интеллектуальный ресурс не настолько силен, чтобы противостоять науке так, как это происходит на Западе. Зато у нас есть мощный чиновничий аппарат, который делает это не менее эффективно.

Ю.М.: Да, нам не нужны идеологи вроде Мишеля Фуко и Ролана Барта. У нас будет просто. И тем хуже. Смотрите, Реформация возникла не потому, что люди перестали верить в Бога. Напротив: люди были недовольны тем, что Церковь отошла от Бога, они считали, что ее нужно к нему вернуть. Современные выпады против науки действительно напоминают поведение младореформаторов XVI-XVII веков. Науку упрекают в том, что она стала иерархической дисциплиной, в том, что сложилась каста ученых, скрывающих от общественности крайне важную информацию - например, посещения инопланетян. Выходит, к примеру, книга Юрия Мухина о том, что американцы на Луне не были, что это фальсификация века. И это все читается и обсуждается.

РЖ:Итак, вы проводите аналогии между теми, кто сейчас выступает против науки, и реформаторами XVI века?

Ю.М.: Да, и среди тех, кто "против", много людей, получивших основательное образование, немало кандидатов и докторов наук. И тем не менее они постепенно образуют достаточно обширный слой дилетантов.

РЖ:Что же тогда является наукой? Опыт, накопленные знания, библиотеки, институты? Кому противостоят дилетанты, кого нужно считать людьми науки?

Ю.М.: Вы задали правильный вопрос: что же в таком случае наука? Наука, безусловно, в том числе является и тем, что накоплено, институциализировано. Но только по внешним признакам ее отличить уже невозможно. Фоменко, допустим, по внешним признакам - ученый из ученых. И тем не менее мы говорим, что его "новая хронология" - издевательство над наукой, опасное не столько само по себе, сколько как пример возможности построения любой альтернативной истории, не связанной с историей реальной. Такие игры имеют спрос в разных политических кругах, например, среди националистов. Если можно, грубо говоря, лепить историю "от фонаря", почему нельзя доказать, что независимые украинцы штурмовали Трою и владели Египтом?

РЖ:Вы шутите?

Ю.М.: Такой информации полно в интернете, но она, как правило, вызывает смех. А вот воинствующие дилетанты - другое дело.

РЖ:Дурной пример заразителен...

Ю.М.: Весьма. Приведу пример. В 1991 году научная общественность отмечала 200-летие со дня рождения Фарадея. К счастью, Фарадей не входит в число одиозных фигур, таких как Эйнштейн, вокруг которого крутятся разные хулиганы. В Кембридже была организована конференция, на которой не было случайных людей и дилетантов, присутствовали только исследователи Фарадея. Однако и здесь случился курьезный момент. Одним из "гуру" фарадееведения является английский историк науки Уильямс, написавший наиболее полную научную биографию Фарадея. И вот каждый из выступавших начинал свой доклад словами: "В книге Уильямса написано то-то и то-то, но на самом деле все так и вот так!" Так что и самому Уильямсу не осталось ничего лучшего, как сказать: "В моей книге написано то-то и то-то, а вот на самом деле..."

Этот подход - "а вот на самом деле" - доминирует в современных антинаучных эскападах. Люди хотят участвовать в науке. Хотят демократизации науки. Хотят науки легкой, доступной широким массам.

РЖ:В чем может состоять причина широкого распространения дилетантизма?

Ю.М.: Причин несколько. Во-первых, после Второй мировой войны началось становление так называемой Большой Науки, в течение двух-трех десятилетий она стала одной из массовых специальностей. Но как в свое время индустриализация привела к появлению обездоленных, объявивших ей войну, так и здесь... Возник обширный слой людей, получивших образование, которых нельзя уже было назвать народом, но которые по тем или иным причинам оказались вне полноценного научного процесса. Сейчас наука не вмещает в себя всех желающих. К тому же она ориентирована на суперприборы, доступ к ним ограничен, старшему научному сотруднику приходится стоять в очереди, чтобы получить доступ к телескопу. Я думаю, что современные антинаучные тенденции в мире - это не столько проявление антинаучных настроений, сколько недовольство конкретным положением вещей.

Вторая причина - следствие усложнения науки. У Гейзенберга есть интересный образ. Еще в 60-х он сравнил науку с гигантским кораблем, сделанным из стали, настолько мощным, что компас указывает не на север, а на корпус самого корабля. Происходит то, что Гегель, а потом Маркс называли отчуждением. Наука отчуждается от своих создателей. По отношению к ним она превращается в чуждую подавляющую силу. Сейчас даже самый высокопоставленный ученый находится не в той ситуации, в которой ученые находились, допустим, в XVII-XVIII веках, в начале ХХ века. Он погружен в анонимные процессы, в планы издательств, университетов, этот поток несет его, и изменить это он не в силах. Об этом хорошо писал Мартин Хайдеггер. Помимо этого гигантский корабль требует огромного количества вспомогательного персонала. Как правило, это младшие научные сотрудники, по каким-то причинам не имеющие возможности перейти на более высокую ступень. Возникают обиды, разочарования, человек начинает искать свои пути в науке.

РЖ:Один из путей - создание и чтение научно-популярной литературы? Но кто является главным потребителем этой информации? Народ?

Ю.М.: Интеллигенция. Простите, Фоменко - это что, народ? Он - элита, академик, он занимается одним из самых изощренных разделов современной математики. При этом является автором "новой хронологии". Среди его последователей - авторы разных "альтернативных историй", люди со степенями. Как-то мне довелось говорить с доктором геологических наук МГУ (согласитесь, человека с таким статусом трудно назвать народом), и он заявил, что в "альтернативной хронологии что-то есть". Правда, человек говорит это до тех пор, пока разговор не коснется предмета, который он изучает.

РЖ:Может быть, дилетантизм - ответ людей на анонимность, "смерть автора"? Но наука, наверное, самое неподходящее поле для игр обиженных?

Ю.М.: Да, пожалуй, с этим можно согласиться. В науку вовлечено больше людей, чем в искусство. Давление на каждого отдельного человека, превращение его в "щепочку" сильнее.

У нас в ГАИШе есть ряд людей, которые достойно и серьезно занимаются популяризацией науки. Но иногда мне кажется, что своей прекрасной работой они только усугубляют ситуацию. Хорошо, когда книгу, написанную таким специалистом, читает специалист, но ведь они пишутся для любителей! А у них возникает ощущение легкости. Допустим, я читаю о споре между академиком Черепащуком и академиком Логуновым по поводу черных дыр. Деталей спора я не пойму, у меня не хватит образования, но у меня возникнет та самая "легкость в мыслях необыкновенная" и убеждение, что я могу посмотреть на эту проблему и так, и сяк, и глазами академика Черепащука, и глазами академика Логунова, могу совместить их точки зрения, все учесть, а значит, я мыслю более широко, в то время как академики копаются в частностях. И здесь мы подходим к главному вопросу...

РЖ:...как в наши дни нужно популяризировать науку?

Ю.М.: Именно. Популяризировать нужно не столько конкретные научные результаты (хотя это, без сомнения, необходимо), сколько методы науки. Пытаться объяснить, почему современной науке нет альтернативы. Ведь существует мысль, что нужно и можно создать альтернативную науку. Более простую. Спорить с этой точкой зрения трудно. Научная революция XVI-XVII веков выступала под лозунгом: а давайте откажемся от этого тупого умствования - есть природа, ее можно и нужно изучать. Но уже во времена Галилея и Декарта стало понятно, что так просто природу не изучишь. Выясняется, что нельзя просто так экспериментировать, что возникают разные парадоксы. Если взять Спинозу, Декарта, можно увидеть, что они продолжают ругать схоластов, но они их при этом цитируют, значит, детально изучают. И это уже не шельмование, а настоящий научный спор.

Второе, на что я бы хотел обратить внимание в плане популяризации. Одно из самых известных научных произведений - знаменитый трактат Галилея "Диалог о двух главнейших системах мира" - Птолемея и Коперника. Это же классическая популяризаторская литература! В предисловии Галилей пишет, что в последнее время в астрономии произошла масса открытий, есть работы, в том числе исследования Тихо Брага и Кеплера, что задача Галилея доступно рассказать об этих новациях. А теперь смотрите, что получается. Для того чтобы разъяснить суть этих достижений, понадобилось создание новой дисциплины - физики. "Диалог" Галилея - это одновременно начало классической физики. Выход на более высокий уровень.

РЖ:Принципиально разные типы популяризации?

Ю.М.: Да, первый тип - популяризация путем редукции сложного к более простому, использование метафор, аналогий, создание некоего образа того, чем занимается ученый. Другой способ - объяснить сложное через еще более сложное, что и сделал Галилей. Непонятную астрономию, которая ведет к парадоксам (в частности, если мы принимаем систему Коперника, то как объяснить, почему мы не сваливаемся с Земли?), он объяснил, создав физику.

Возьмите античные времена, когда Древняя Греция столкнулась с передовыми культурами Ближнего Востока. По сравнению с шумерами и египтянами греки были варварами на более низкой ступени развития. Но когда перед ними появилась проблема освоения "передового" древнеегипетского опыта, они не стали его упрощать, а изобрели дисциплину под названием философия. Они стремились к высшей мудрости и вместо того, чтобы заимствовать крохи, как бы отодвинули эту мудрость мира на бесконечное расстояние, сделали возможным движение к этой мудрости и любовь к ней, что, собственно, и отразили в названии этой дисциплины.

Опыт греков задействован на протяжении всего развития интеллекта. Как только в математике или физике возникает чуть более серьезная проблема, мы начинаем анализировать парадоксы Парменида и парадоксы Зенона. А сами греки на базе философии создали аксиоматическую математику, которая, в свою очередь, стала универсальным способом популяризации математики. Раньше человек попадал в жреческую школу, и его учили каким-то приемам по принципу "учитель - ученику", теперь появляется возможность создания учебников, по которым, в принципе, может учиться каждый желающий. Благодаря учебнику Евклида математика стала доступной. Разве это не популяризация?

РЖ:Создав аксиоматическую математику, греки создали точки опоры, договорились о системе ценностей. Отталкиваясь от аксиомы, можно, грубо говоря, создать теорему. Но в нашем случае, по-моему, все происходит наоборот - система научных ценностей разрушается...

Ю.М.: Создать теоретическую систему без системы априорных утверждений невозможно. Где-то нужно перестать спорить. Тут мы снова возвращаемся к вопросу: где проводится граница между профессионалами и воинствующими дилетантами? По этой проблеме есть интересная литература, например книга "Открывая ящик Пандоры" - о парадоксах эксперимента, об определенном уровне, где ученые должны договориться.

РЖ:Этот уровень сохранился?

Ю.М.: Он не может исчезнуть! Вот о чем нужно говорить в научно-популярной литературе! Ведь именно на этом грамотные дилетанты ловят современную науку. Они нападают на те области, где ученые договорились.

РЖ:Бьют в основу?

Ю.М.: Бьют в то же место, в которое били в XVII веке. Декарт говорил: для того чтобы правильно мыслить, я должен выбрать систему представлений, являющихся абсолютно очевидными, не вызывающими споров. Однако нет ни одного эксперимента, который нельзя было бы оспорить, к которому нельзя было бы придраться, где нельзя было бы потребовать дополнительных уточняющих исследований. Тем не менее опыт показывает: ученые умеют быстро приходить к консенсусу, именно поэтому и не разваливается научное сообщество. Этот момент хорошо обыгран в книге "Открывая ящик Пандоры". На вопрос: "Когда же вы кончаете спорить?" - ученые отвечают: "Тогда, когда становится ясно". - "Кому ясно?" - "Нам". Ответ в духе Стеклова, который на вопрос: "Что такое математика?" - ответил: "Это то, чем занимался Гаусс, Ляпунов и я". Мы должны признать существование некоего сообщества, которое культивирует определенный образ мышления. Этот образ мышления можно развивать, но нельзя редуцировать. Попытки выдать сложное за простое ни к чему хорошему не приводят.

РЖ:Есть ли аналоги вне науки?

Ю.М.: Например, христианство, в котором при желании можно оспорить что угодно. Однако ведь оно только развивается. Система представлений об этой религии культивируется в определенном кругу единомышленников.

Но дилетанты снова подают голос: "Так у вас получается соглашение? Вы можете договориться до чего угодно?" Я не утрирую, это отголоски реальных споров, ведущихся с XVII века. Ученые отвечают: "Нет, не можем". Вот еще одна болевая точка, которая должна стать предметом популяризации: не отдельные достижения, а то, какое место в современном обществе занимает сообщество ученых, почему они имеют право мыслить и заниматься тем, чем они занимаются. И решение этой проблемы можно найти благодаря созданию новых, более высоких дисциплин. Возьмите "Критику чистого разума" Канта - это же одна из форм сложной популяризации науки, в том числе ньютоновской физики. А поскольку в это же время нарастает волна оппозиции к этой науке, Кант играет - высказывается и за науку, и против, выявляет границы, но как только мы обнаруживаем границы, мы видим места, где можно пойти дальше. Другой пример изощренной популяризации - книга Эйнштейна и Эйфельда "Эволюция физики". Весьма впечатляющие наработки. Но у науки есть серьезные враги, их позиция с каждым годом становится сильнее хотя бы потому, что растет число дилетантов.

РЖ:Вы говорите о науке в рамках науки. Но ведь наука не может финансировать себя, она зависит не только от научного сообщества. Допустим, споры между учеными вообще отсутствуют, но есть внешнее давление, которое может ее уничтожить. Можно ли рассмотреть проблему в совокупности или целесообразнее говорить только о ее отдельных направлениях?

Ю.М.: Лучше разбираться с каждой составляющей проблемы порознь. Финансирование - отдельная проблема, здесь тоже существует множество аспектов. Понятно, что без поддержки общества наука существовать не может. Но вспомните, например, знаменитое письмо Капицы, написанное Сталину в 1946 году, когда в три раза повысили среднюю зарплату ученым. Капица, конечно, благодарит, но осторожно указывает на возможные негативные последствия. Он пишет, что наука становится слишком престижной, слишком выгодной материально, - те же мысли можно найти у Виннера в книге "Я - математик". В послевоенную науку хлынул поток денег, и это во многом ее испортило.

Еще раз вернусь к схоластике. Книги по схоластике не сожгли, но в результате массированной критики она перестала быть престижной, в нее перестала идти молодежь. И наука обескровилась. Существуют мысли, вибрации, область неформализованного знания, так называемое "скрытое неявное знание", которое передается только от учителя к ученику. По книгам можно научиться решать задачи, а вот ставить задачи - это уже искусство, его в учебнике не почерпнешь.

РЖ:Значит, можно сказать, что у людей науки есть более важная проблема, чем финансирование, - чистота профессии?

Ю.М.: Безусловно! Многие проблемы, которые сегодня испытывает наука, связаны с нарушениями научной этики. Повторю: мы должны популяризировать не столько отдельные достижения, сколько сам дух науки. Посмотрите новый номер западного науковедческого журнала "Айзис" - он содержит подборку материалов о западных художественных книгах, посвященных науке.

РЖ:Современный Жюль Верн?

Ю.М.: Без этих писателей - Герберта Уэллса, Станислава Лема, без Перельмана наука недосчиталась бы многого! Даже курьезы могут пойти ей на пользу. Один из наших сотрудников, специалист по метеоритам Зоткин всю жизнь ругался с фантастом Казанцевым, утверждающим, что тунгусский метеорит - это взрыв космического корабля. А потом, говорит Зоткин, я понял, что благодаря этой, мягко говоря, сомнительной идее к проблеме было привлечено такое количество людей, что она себя вполне оправдала.

Сейчас появляются очень интересные книги, в которых создаются художественные образы науки. Они выходят огромными тиражами, пользуются популярностью. Их также можно считать одним из направлений популяризации. И у нас есть такой опыт. Например, потрясающая книга Аверинцева "Поэтика ранневизантийской литературы". Казалось бы, тема для "узких" специалистов, однако книгу в 70-е годы читали взахлеб. Или "Поэтика Достоевского" Бахтина.

РЖ:Как возникает договор ученых?

Ю.М.: Разумеется, он не происходит в форме собрания - сошлись, поговорили, условились. Он становится возможным благодаря тому, что в сообществе возникает новая речь. А язык, хотя и создается людьми, является субстанцией более высокой, тонко воздействующей на мышление. И как только возникает новый общественный язык, в том числе и научный, он воздействует на мышление. У человека формируются критерии, он уже не может мыслить неправильно.

РЖ:Можно ли сейчас назвать науку престижной?

Ю.М.: Смотря какую науку. Астрономию - можно. Проблемы космоса интересуют массу людей. А вот фундаментальную физику, к сожалению, нет. Тем не менее остаются люди, сохраняющие верность этой науке и продолжающие ею заниматься.

РЖ:Такие люди будут всегда?

Ю.М.: Всегда. Все, что долго и сложно возникало, нельзя просто так уничтожить. Велика сопротивляемость. Представьте сухую выжженную степь. Когда пойдет дождь, потоки воды потекут по тем ложбинкам, по которым текли, когда воды было много. В истории тоже можно найти пример. Конец античности, IV-V века нашей эры, неоплатоники. Люди, которые понимали, что их цивилизация подошла к концу. Эти отпетые интеллектуалы вставали с восходом солнца, в виде разминки занимались математикой, а потом переходили к своей философии, в которой буквально запечатали весь массив знаний, наиболее существенную, живую часть античной культуры. Прошла тысяча лет, и в эпоху Ренессанса этот массив оказывается распечатанным - об этом много писал Лосев. Я в этом отношении оптимист - наука не погибнет. Однако если ничего не делать, оптимистические прогнозы могут не оправдаться.

Беседовала Евгения Леонова-Ульянова

       
Print version Распечатать