"Событие" национализма

Лор Э. Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны / Э. Лор; пер. с англ. В. Макарова. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. – 304 с. – (Серия: «HISTORIA ROSSICA»).

Ключевой тезис, определяющий концептуальную направленность исследования, принадлежит Роджерсу Брубейкеру. Согласно ему, национализм следует рассматривать не столько «как результат длительного развития различных тенденций», сколько «как “событие”, вызывающее “уничтожение смешанных идентичностей ужасной категорической упрощенностью приписываемой им национальности”» (стр. 19). Даже в такой формулировке, сопровождаемой некоторыми оговорками, представленный тезис, по нашему мнению, является излишне радикальным – точнее, создающим противопоставлением там, где его нет (что может быть полезным для переориентировки исследования, создания новой «теоретической зрячести», но вряд ли корректно, если рассматривать его с точки зрения притязания на адекватное описание наличного исторического материала). Правомерный акцент на событии, в отличие от «длинных историй», отвечает на вопрос о том, как происходит формирование национализмов – обретающих свою реальность и убедительность, тогда как сами рамки «приписываемой национальности», границы, которые проводятся, складываются в процессе «длительного развития различных тенденций»: те из них, которые сработают (будут применены государственной властью или которыми воспользуются формирующиеся «национальные группы» для самоидентификации и т.д.), попадут на почетные места в истории национализма, прочие окажутся «несостоявшимися» («утопическими проектами», «тупиками» и т.п.), хотя выбор критериев на практике нередко оказывается довольно случайным – напр., администрация оказывается заинтересована в каком-то критерии, позволяющем классифицировать управляемых, сопоставимом с уже применяемыми критериями.

«Событием», вызывавшим резкую актуализацию «национального» и становление национализмов, согласно хорошо обоснованному мнению Эрика Лора, стала кампания против «вражеских подданных», начавшаяся в Российской империи после вступления в Первую мировую войну. Если на первом этапе, до января 1915 г., все ограничивалось предоставлением масштабных полномочий по выселению определенных категорий лиц или лиц, определяемых в индивидуальном порядке, по распоряжению военного командования[1], а также прав последнего на арест и секвестр имущества, то с января началось принятие законодательных мер, распространявшихся на всю империю. Меры, принятые в рамках данной кампании, можно подразделить на (1) аресты, наложение секвестров и конфискацию имуществ «вражеских» и «враждебных» подданных, (2) меры по «национализации» землевладения, т.е. приданию ему «правильной» национальной структуры и (3) массовые депортации, наиболее известными из которых стали высылки евреев в 1915 г.

Следует отметить, что подобные меры предпринимались всеми воюющими сторонами – если вначале как страны Антанты, так и Центрального блока заявили о приверженности традиционным правилам ведения войны, когда имущество и личность гражданских иностранцев, имеющих гражданство противника, оказывалась под защитой, то вскоре начался пересмотр этих мер и к концу 1915 г. все основные страны-участницы Первой мировой войны ввели те или иные «исключительные нормы» (этот процесс затронул даже столь отдаленную от основного театра военных действий страну, как Бразилию, где также были приняты меры по интернированию «вражеских подданных» и наложению ограничений на их имущество). Подобные меры имели свою логику – если ранее действовавшие нормы были выработаны в XVIII – XIX веке, то в условиях Первой мировой войны пришлось иметь дело с новой ситуацией: на смену прежним военным столкновениям, которые вели профессиональные армии, впервые пришла всеобъемлющая война, участниками которой были «воюющие нации». Перейдя на протяжении 2-й пол. XIX в. к принципу всеобщей воинской повинности, европейские державы теперь оказались вынуждены рассматривать всех вражеских подданных мужского пола «активного возраста» как потенциальных солдат армии противника, а набирающая силы концепция «тотальной войны», вырастающая из «воюющей нации», приводила к тому, что уже всякий вражеский подданный оказывался потенциальным противником – гражданские лица, независимо от пола, понимались как лица, долженствующие испытывать преданность по отношению к своему государству и, соответственно, как источник военной опасности для враждебного ему государству, если находились на его территории.

Однако в Российской империи меры, направленные против «вражеских подданных» приобрели куда больший, чем в других странах, масштаб и оказались катастрофическими по своим последствиям. Причину этого Эрик Лор видит в том, что в империи так и не сформировалось работающее понятие «гражданской нации»: империя управляла лицами как подданными, принадлежащими к тем или иным сословиям, конфессиям, этническим группам (которые в свою очередь нередко приобретали черты сословного и/или конфессионального статуса). Тем самым действовала размытая категория «подданства», не позволяющая подразделить все население на основные категории «граждан» и «не-граждан», а направляющая политику правительства по сложной иерархии различных уровней лояльности.

Выстраивание национальной принадлежности как ключевого фактора лояльности приводило по логике к выделению этно-национального ядра («русскости»), по отношению к которому проводилось формирование и иерархизации прочих групп. Уже на раннем этапе оказалась размыта граница между «вражескими подданными» и своими собственными подданными, которые идентифицировались как «враждебные»: в последние попали немцы, евреи, турки. Однако сами эти группы не имели «готовой идентичности», она выстраивалась в ситуации конфликта – причем с двух сторон (власти и идентифицируемых) одновременно. Например, в Царстве Польском и в западных губерниях меры против «немцев» оказались адресованы против «колонистов», т.е. существующей категории, имеющей сословное происхождение (что породило, с одной стороны, нераспространение этих мер на «немцев», проживающих в городах, с другой же вызвало запросы как поступать с иными колонистами, которых местная администрация не идентифицировала как «немцев»).

Другим известным примером этого рода стал случай «аджарцев», которые изначально были определены как «турки», на основании их религиозной принадлежности, и в отношении их начался процесс депортации (выселению подверглось порядка 10 тыс. жителей территорий, расположенных на территориях, важных с точки зрения военного командования). Однако в дальнейшем тифлисским элитам удалось переидентифицировать их в качестве «грузин», в связи с чем вероисповедный критерий превратился во второстепенный: в итоге депортация была приостановлена, а затем и вовсе отменена (однако выселенные лица позволения вернуться так и не получили).

Далекость действующей конструкции «подданства» от модерного гражданства проявилась и в том, что Российская империя в период Первой мировой в отличие от других великих держав полностью приостановила процесс натурализации. Впрочем, со сходными проблемами столкнулись и другие державы, имевшие серьезные трудности с формированием «гражданской нации»: Австро-Венгрия, Османская империя и в меньшей степени Германия не смогли превратить критерий «гражданства в четкую разделительную линию между представителями “титульного” сообщества своих подданных и чуждыми ему лицами» (стр. 11).

Подобная политика, проводившая новые и актуализирующая прежние разграничительные линии между группами, вводя в качестве основного критерий национальной принадлежности, независящий от гражданства, привела естественным образом к формированию сознания национального единства в тех группах, которые ранее его не обнаруживали. Характерным примером этого явилось «растущее осознание единства и национальной идентичности» у немецких колонистов Поволожья, для которых их «немецкость» выступила на первый план, оттеснив религиозную идентичность и ранее приобретенную идентичность «колонистов»: в местной газете Volgadeutshe Zeitung стали последовательно публиковаться новости о других немецких общинах в империи, а, например, «исследование немецких благотворительных организаций в Акмолинской области показывает, что массовые выселения и ликвидация землевладения и аренд вызвали резкое увеличение немецкой финансовой помощи из всех областей империи высланным и лишенным собственности колонистам» (стр. 129).

Исследование Эрика Лора демонстрирует огромную роль государственного фактора в управлении этничностью как сознательного: помимо приведенного примера с аджарами, любопытна государственная политика в отношении болгар. С начала войны и вплоть до осени 1915 г. Российская империя рассматривала болгар как дружественную национальную группу. Даже после вступления Болгарии в войну (5.X.1915), приняв решение о включении болгар в список лиц, подлежащих выселению из прифронтовых районов, запретных зон и полос, имперская администрация исключила из этого перечня лиц православного исповедания, т.е. фактически аннулировала собственное распоряжение. Но после получения известий, что «в Болгарии дурно обращаются с российскими подданными» и после отчетов контрразведки, утверждавший особую опасность болгар как потенциальных шпионов ввиду близости языков и культур (стр. 191), Совет министров аннулировал все льготы и привилегии болгарских подданных. Теперь «закон требовал депортации всех болгарских подданных с территорий, находившихся на военном положении, из районов расположения оборонных предприятий и других запретных зон по всей империи без каких бы то ни было исключений. Таким образом, менее чем за год болгары, проживавшие в Российской империи, превратились из привилегированных друзей во вражеских подданных», что демонстрирует большую подвижность в определении дискриминируемых и привилегированных категорий; равным образом в Остзейских губерниях немецкое сельское население быстро перешло из категории поощряемой группы, рассматриваемой как консервативный элемент, во враждебную (и, соответственно, поощрение эстонского и латвийского сельского населения).

Национальный фактор активно использовался различными группами для реализации своих установок или достижения целей, далеких от национальной политики. Если активность армии в разработке и осуществлении мер, направленных против «вражеских подданных» и групп российских подданных, квалифицируемых как «враждебные», объясняется националистическими настроениями среднего и высшего военного руководства[2], то в действиях групп промышленников отчетливо видна в первую очередь заинтересованность избавиться от конкурентов пользуясь условиями военного времени: промышленники Московского и Уральского регионов активно лоббировали меры по конфискации и ликвидации предприятий, которые принадлежали или в капитале которых участвовали «вражеские подданные», тогда как на более осторожной и взвешенной политике настаивали, например, промышленники Петербургского региона, куда более тесно связанные с заграничными рынками капитала.

Работа Эрика Лора демонстрирует, как многогранная кампания против «вражеских подданных» переформатировала картину национальных отношений и конфликтов в Российской империи, подготовив многие из событий революции, Гражданской войны и национального переустройства в 1920-е годы: в частности, массовая конфискация или вынужденная продажа земельных владений, сопоставимая по масштабом с объемом земель, распределенных в результате столыпинской аграрной реформы, стала немаловажным фактором крестьянского движения, дав государственный импульс ослаблению собственнических отношений в деревне. Депортации еврейского населения, с одной стороны, фактически подготовили отмену «черты оседлости», а с другой – скопления еврейских переселенцев в Харьковской и Полтавской губернии, провоцирующее конфликты с местным населением, привели к одним из наиболее жестоких погромов времен Гражданской войны.

В целом масштабность и нередко катастрофический характер принятых мер оказывался связан с несформированностью гражданской национальной идентичности, когда основными оказывались модифицированные традиционные идентичности и формирующиеся под воздействием власти новые национальные идентификации, явившиеся во время войны способом различения и управления подданными: результатом этого процесса стала «национальная» карта Восточной Европы, где прокладывание новых границ и предписывание национальностей в соответствии с ними активно продолжалось вплоть до 1950-х годов.


Примечания

[1] Ставка (и армейские командиры) получили огромные полномочия, в том числе контроля над действиями гражданской администрации на территориях, объявленных на военном положении. Таковыми оказалась вся территория Остзейских губерний, Царства Польского, Великого княжества Финляндского, западные губернии, а также Санкт-Петербургская и Новгородская губернии, Кавказское наместничество и некоторые другие. Т.о. под властью военного командования оказалось более трети населения Империи.

[2] Обращает внимание тщательность и настойчивость в осуществлении выселений евреев, причем, когда выселение в тыл был приостановлено, ряд командиров попытался продолжить выселение, на сей раз депортируя евреев за линию фронта, на территории, уже занятые противником – основным принципом здесь оказывалось «очищение» территории от ненадлежащих групп населения; впрочем, такая практика была быстро остановлена

       
Print version Распечатать