Зима в России чрезмерно долгая, весны ждешь как чего-то, что может и не случиться, а когда она наконец приходит, лелеешь это счастье.

Именно весной разрыв между постоянством бытия и его эфемерностью ощущается особенно остро. Но именно весной и становится окончательно ясно, что разницы между мгновением и вечностью - нет.

Гуляю с собакой, хлюпаю по раскисшей почве, заваленной обнажившимся из-под снега мусором. Дворники-гастарбайтеры, надо сказать, трудятся не покладая рук, убирая то, чем мы загадили среду нашего обитания. Но до пустыря, по которому я иду со своей собакой, они еще не добрались, и вот - отвратительная выставка отходов цивилизации.

Бутылки, банки, шприцы, презервативы, клочья полиэтиленовых пакетов, сигаретные пачки, опустошенные зажигалки, пожухлые рекламные листовки и прочий сор.

И вдруг среди всего этого... подрагивает на весеннем ветерке нежный белый подснежник. Просто стихотворение Анны Ахматовой.

Ну да, вините меня, если хотите, в сентиментальности. Однако этот хрупкий цветок - знак постоянного счастья.

Мусор, даже если его вовремя убирать и утилизировать, вечен. Выросший среди него подснежник неизбежно отцветет через несколько дней, если его преждевременно не загубят заморозки. Но этот цветок, несмотря ни на что, к aeternitas имеет куда большее отношение, чем пластмасса, для истребления которой необходимы чудовищные технологические усилия. И чем больше плодишь отбросов, тем вернее привыкаешь, как собака Павлова, к их неизбежности.

К подснежнику привыкнуть нельзя.

К чему-то другому - можно. Больше года назад я писал о чудесной рекламе, звучавшей из рупора, подвешенного над заведением "Аннушка" на Цветном бульваре. Ласковый голос уговаривал прохожих покупать кур, поджаренных с восточными пряностями, и сулил им блаженство. Волны людей, которых заботы несли по жизни, разбивались об этот призыв. Не знаю, многие ли купили кур (я этого не сделал ни разу), но сам голос, слова, им произносимые, были мощными сваями, вбитыми в вязкую и ненадежную основу экзистенции. Тем более что голос круглосуточно звучал из рупора больше года, вечно повторяя одну мантру, творя бесконечную Иисусову молитву.

Но, как выразился писатель Стивен Кинг, "мир стронулся". Пару месяцев назад, в очередной раз проходя мимо "Аннушки", я содрогнулся: из рупора звучал не ставший гарантией постоянства "Ом мани падме хум", не "Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя", а агрессивный стишок про кур: "Прохожий, стой! Подойди к окошку! Наши куры хороши...".

Стивен Кинг прав. Мир не только стронулся, он еще и ускоряется с ненужной мне стремительностью. Потому что только я перестал столбенеть от "Прохожий, стой!", как все изменилось.

На днях снова прохожу мимо "Аннушки", и из рупора уже не стихотворение, а опять прозаический текст. Тот же нежный голос говорит:

" Уважаемые граждане, под вывеской, в окошке, вы можете купить очень вкусные курочки, приготовленные в кафе "Аннушка". Они так вкусны и аппетитны, что вы никогда не пожалеете о вашей покупке. Курочки приготовлены на восточных специях руками опытных профессионалов. Купите нашу курочку, и вам снова захочется вернуться к этому окошку за новой. Мы всегда ждем вас, приходите!"

По-моему, плохая речовка.

Во-первых, вместо величественных кур - "курочки". Использование ласкательных диминутивов в торжественном дискурсе всегда сомнительно. Это как вместо "Бог" - "боженька".

Во-вторых, есть нечто подлое в обещании, что я никогда не пожалею о покупке. Что ни куплю - жалеть не буду, даже если покупкой окажется жилистая тухлая курочка. Права была великая Эдит Пиаф, певшая "Non, rien de rien, non, je ne regrette rien, ni le bien qu'on m'a fait, ni le mal: tout cela m'est egal". То есть "Нет, ни о чем, я не жалею ни о чем, ни о добре, которое мне делали, ни о зле: для меня это все равно".

В любой неправильной покупке, материальной ли, ментальной, всегда виноват я сам, и гарантии изготовителей мне не нужны.

В-третьих, вернусь к постоянству. Не хочу я подходить к окошку, за которым сидят и ждут опытные профессионалы, в любое время суток готовые предоставить мне новую курочку. Нет, я хочу ту самую, вечную, единственную платоническую "куру-идею".

А с другой стороны... Подумав, я решил: не обратиться ли мне, коли мир так стронулся и ускоряется, к опытным профессионалам из "Аннушки" со следующим предложением.

За умеренное вознаграждение сочинять для них раз в неделю, а то и раз в день речовки про кур и курочек. То ямбом, то хореем, то анапестом. То в стиле Хемингуэя, с минимумом прилагательных, то длинными эллиптическими периодами, взъерошенными, как у Достоевского, а то и в духе Хлебникова с его смехачами и "прилетели свиристели".

Я себе отдаю отчет в том, что я не Пушкин, не Набоков и даже не Владимир Сорокин, мои стилизационные способности ограничены, но нечто полезное для "Аннушки" все же, подозреваю, сделать бы мог.

Например, постоянное обновление словес про куриц могло бы стать еще одной сваей, вбитой в жидкое дно Неглинки. А то ведь из хтонических глубин нашего коллективного подсознания, если его не дренировать и не пришибать бетонными столбами основания истины, такие колоссальные поганки вырастут, что господи помилуй.

И растут. Зачем - неизвестно, хотя, конечно, пусть цветут все цветы.

Подснежники из сора чудом проклевываются. И это - счастье. Но и мухоморы тоже пробивают асфальт.

На днях иду дворами в начале Хорошевского шоссе, где удивительным образом еще сохранилось несколько домиков в стиле сталинского ренессанса, построенных немецкими военнопленными, в голове почему-то крутится песенка, сочиненная давным-давно замечательным музыкантом Сережей Рыженко: "Шла Маша по лесу, поганки топтала...".

И на стене одного из сталинских домиков вижу свеженькое граффити, изображающее мухомор.

И я чувствую, что мир, хоть и стронулся, как-то умудряется сохранять стабильность.

В конце 70-х - начале 80-х в Москве существовала художественная группа "Мухоморы", членами которой были Свен Гундлах, Константин Звездочетов, Алексей Каменский и братья близнецы Сергей и Владимир Мироненко. Они и картинки рисовали, и писали стихи, и занимались мелодекламацией, и устраивали всякие акции-перформансы. Одной из сторон деятельности "Мухоморов" было рисование всегда и везде поганки с белыми пятнами на шляпке.

Из искусства почти все "Мухоморы" давно выбыли. Каменский служит шофером в какой-то фирме, Гундлах и Сергей Мироненко вовсю занимаются рекламным и дизайнерским бизнесом, а Владимир Мироненко опустился до состояния брокера - покупает, продает и снова покупает какие-то акции. Картинки продолжает рисовать только Звездочетов, да и тот уверяет, что делает это только по привычке, потому что ни на что другое не способен, надо кормить семью, картинки иногда продаются, а так бы он это позорное занятие давно бросил.

Костя Звездочетов рисовал мухоморы, где бы он ни оказался, довольно долго - до середины 90-х. Это совпало со временем, когда современные художники из России превратились в нечто вроде офеней-разносчиков и несли свет нашей культуры во всякие пасмурные места от Сиэтла до Сеула. В Корее и в Америке я не бывал, но нарисованные Звездочетовым грибы видел в Москве, в Питере, в Берлине, в Париже, в Венеции, в Болонье, в Милане, в Вене и в Женеве. И они меня всегда радовали, хотя, конечно, портить чужие стенки не очень красиво. Но славно же - родная грибница пропитывала планету!

Но и Звездочетов уже десять лет мухоморы не рисует.

А тут - мухомор на Хорошевке.

Почему, зачем? Знает ли подросток, его нарисовавший, о группе "Мухомор"? Не факт. Скорее всего, нет. Но его рукой ведет вечность, которой в конечном счете нет дела ни до сезонных обострений, ни до Ирана с "Хамасом", ни до Путина с Лукашенко, ни до Кирилла Смоленского и убитой таджикской девочки, ни до подснежников и профессионально поджаренных провиденциальных курочек.

Нарисованная поганка оказывается эйдосом постоянства, более того, вечности.

Впрочем, еще более убедительный знак постоянства - дрожащий на ветру подснежник, сияющий девственной белизной среди мусора и грязи. Мой пес чуть не пристроился отметить его своей мочой.

Мне удалось это предотвратить.