Сироты и Крестьяне

«За холмами». Режиссер Кристиан Мунжиу, 2012 год, Румыния, лучший сценарий, лучшие женские роли Каннского МКФ.

Утро туманное, обжатый электричками перрон; супротив потока угрюмых румынских мужиков спешит девушка в черном платье. Поток мелеет, перрон обрывается - слева, наперерез двинувшемуся составу к «черному платью» бросается девушка в грязной спортивной куртке, слезы, объятия. Девушки – подруги из приюта: «Черная» живет в монастыре, «Куртке» жить негде. Взявшись за руки, они направляются в монастырь - дом «Черной».

Такой пролог у картины румынского режиссера Кристиана Мунжиу, отмеченного каннским жюри текущего года за лучший сценарий и две главные женские роли… и тут же ставшего жертвой критиков, приклеивших картине либеральный ярлычок - «антиклерикальность». Эта «точка зрения» превращает уважаемых зрителей в невольных участников и заложников как бы заранее отчужденной, специфически ангажированной истории, рассказанной как бы не вполне честным и не вполне заслуженно признанным Каннами режиссером Мунжиу. Как сказал прозорливый и циничный наполеоновский министр: «Это хуже, чем преступление, это – ошибка»…

«За холмами» точнее переводится как «После холмов» - это название крохотного монастыря за дырявым тыном, который пытается возродить община из пары монашек, шести послушниц и простоватого священника. Живут натуральным хозяйством, денег почти не видят, обеспечивают городской сиротский приют сельхозпродуктами. Некоторые приютские девчонки мечтают перебраться в кормящую обитель, показанную Мужиу без сантиментов, с искренней теплотой – добрая, справедливая, строгая, замкнутая крестьянская община «с идеей христианского служения». «Не охваченные» ею выпускницы отправляются батрачить на «приемных родителей» или проститутить в Объединившую Европу Германию. Батюшка понимает, что побывавшей там и сям «Куртке» не место в обители, и сама «Куртка» не желает задерживаться «в черном» - все бубнит подруге: «Поедем, уедем, решайся скорее!» Скандалит, не желает уживаться с «сестрами»; по общему мнению, она разговаривает не своим голосом, провоцирует скандал, разрыв, взрыв. Но выгнать ее НЕКУДА. После приюта «Куртку» Алину передали домовитой семье, на которую она стала батрачить, а они ее обокрали. Алине не на кого надеяться кроме как на подругу в черном платье - Алина любит Войкиту. В приюте она ее защищала, защищает и в обители. С чужих (батюшкиных) слов говорит с Алиной Войкита и не решается на побег в мир - беглянок в обитель не принимают, туда стоит очередь из приютских сирот.

История, разумеется, про роковую любовь. Но не про однополую, а про материнскую. И про НЕКУДА БЕЖАТЬ, хватающуюся за эту любовь как за последний приют в остывающем, архаизирующемся мире. Неслучайно Алина рвется в алтарь, где батюшка хранит чудотворный образ «всем христианам Мати» - Богородицы. Православие в этом мире – крайний авторитет, как выясняется, недостаточный: спасаясь «За холмами» словно в ковчеге, батюшка не желает спасать утопающих в житейском море, дабы не растерять прибившихся, СОЗНАТЕЛЬНО спасающихся с ним. Поэтому он не авторитетен для Войкиты и прочих ничейных сирот, но для крестьянской общины он - годный вождь.

По собственному признанию, Христос принес в мир не мир, но меч и роковое развитие алчущей материнского тепла Алины предсказуемо: занимая даже временное место в самозамкнутом обществе (в Церкви, в Общине, в Семье, в Племени) нельзя быть нелояльным к его ценностям без сокрушительных для себя последствий. Потому, что внешний, даже безобидный носитель индивидуального ценностного сознания, идеи личностной сверхценности – бомба, несущая смерть КАЖДОМУ члену племени, каждому крестьянину. Особенно, если этот «внешний» безоглядно аппелирует к Богу и движется наощупь, следует индивидуально-жертвенному пути - пути, скажем, Иова. Как могут крестьяне оградить себя от прорвавшегося «гордого» человека? Они превращают свою обитель в тотальную психушку, они Алине пьедестал таки возводят! Но ей не нужен памятник, речь, повторюсь, в ее случае, идет о материнском инстинкте, о рождении, освобождении своей девочки в мир. Зачем ей, неужели Алина прямо пропадет без «своей» Войкиты или наоборот? Ну да, буквально пропадет и та, и другая, им просто не для кого больше жить: не умеют, не учат и некуда бежать!

Так просто было бы представить себе Алину дерзкой фабричной девчонкой, или хиппушкой, или активисткой-лесбиянкой ХХ века. Не то теперь: общество, общение, сотрудничество сворачиваются в архаические форматы: церковная община или секта, бордель, банда. Между этими «органами» нет суставов, вообще ничего, кроме боли трения - на фоне разрушения нетрадиционных сообществ, между традиционными общежитиями развивается лишь остеохандроз. Вместо мускулов образуются пролежни, барахлят почки, сдает печень - между Семьями, Кланами, Государствами и Церквями разражается ВООБРАЖАЕМАЯ война, в то самое время, как все органы подвергаются невоображаемой деструкции. Последней отказывает Голова – вплоть до летального исхода бессуставные структуры эйфорически исповедует великолепный Отцовский Авторитет, «своего Батюшку», лишенного мужских, экспансивных целей и устремлений: Бог нас благословит, а батюшка, скажем, направит…

Ага, щас! Это вот тоже больше не работает, НЕКУДА.

К счастью, у Церкви нет границ и христианам (не крестьянам) идет на пользу когда их РАЗГОНЯЮТ. Ну и подлинным пастырем становится тот, кто находит и собирает общину из рассеянья, а не берет «взаймы» у мира. Иными словами, Мунжиу поверх барьеров снял именно ХРИСТИАНСКИЙ Кинороман из трех частей, включая 8 минут пролога и 8 минут эпилога.

Впрочем, никаких злободневностей и сильных сюжетов недостаточно, чтоб ведущий кинофестиваль признал выдающееся достижение в их линейном сочетании. Хочется отметить торжествующий реализм, стабильный союз умеренно-подвижной камеры с плотной эмоциональной фактурой, точное многословие, разговор глаз и бьющий наповал предфинальный безмолвный диалог Алины и Войкиты.

       
Print version Распечатать