Сапоги опричника

Смерть Бориса Ельцина, будучи физически совершенно бесспорной - и тут уже даже на Пелевина с его Татарским трудно не сослаться, - на самом деле еще не случилась. "Дедушка жив" ровно до тех пор, пока действуют порожденные им неформальные институции - от "крепких хозяйственников" в диапазоне от Егора Строева до Юрия Лужкова до рейдеров, бывших вольных автоматчиков на службе "авторитетных предпринимателей". Система внутривидовых связей ельцинских времен - бич и спасение эпохи Путина, которому успешно удалось законсервировать биологические противоречия, положенные в основание этого конструкта. Спасение - потому что, выбивая из структур регионального управления криминал, можно было все эти структуры безвозвратно разрушить - уходящие волки много опасней остающихся, но придавленных к земле начальственным сапогом. То, что без сапога и опричнины в самой мягкой ее форме обходиться так и не научились, - системная недостаточность власти, не в правилах которой по-настоящему карать "своих". Именно поэтому всегдашний испуг регионов перед Москвой на самом деле ровно наполовину фиктивен. Страх по правилам игры необходимо изобразить, но бояться вовсе не обязательно: если и дотянется начальственная рука, то хватит ее ровно на то, чтобы стукнуть по голове. А испугать этих можно разве что закапыванием живьем. У этих - богатый опыт ранних и средних 90-х, опыт въедающегося в кожу ужаса: завтра могли убить каждого, но совсем другое "завтра" наступило столь неожиданно, что в него до сих пор трудно поверить. Москвы ли бояться, при таких раскладах?

"Разборки" молодых людей в спортивных костюмах давно закончились, но это вовсе не значит, что все прежние механизмы уже не работают. Они удачно эволюционировали в "цивилизованные формы отъема собственности". Важная черта современных внутривидовых отношений в регионах состоит именно в том, что владение собственностью - единственная легитимная форма реальной политики. Политики вне собственности, в любых других ее формах, прежде всего, информационных, не существует: даже СМИ в регионах покупаются, "крышуются", продаются и захватываются как классические непрофильные активы. Вроде "пацанам" теперь неприлично без газеты или телеканала, как раньше неприлично было без цепи в два пальца. Эта власть над материальным - над вящими и явленными субъектами силы (от заводов до "силовиков") - ключевая характеристика всей ельцинской эпохи, которая сама по себе явилась лишь продолжением советской веры в могущество любой индустрии.

Механизм цивилизованного провинциального рейдерства начала 2000-х прост и непритязателен: чаще всего искомый объект поджигается, затем хозяину объекта предлагается "решить вопрос по-хорошему", дальше - с вариантами, но старые хозяева предпочитают теперь не сопротивляться, уступая контрольный пакет своего бизнеса. Убийства если и случаются, то, скорее, в качестве действительно последней меры: дешевле оставить жертву в живых и заставить работать на себя, чем начинать крупномасштабную войну с непредсказуемыми последствиями. Тем паче, что война всегда портит криминальную отчетность соответствующих органов, которые теперь за редким исключением - при деле. Региональной власти удается избежать катастрофы в двух случаях: или договариваться с преступниками, или объявлять им войну на уничтожение. Как это ни странно, но само объявление войны, на которую решаются редко, уже есть половина победы: этого привыкшие к осторожности власти не могут понять до сих пор. Классический пример договоренности с организованными преступными группировками - Дальний Восток, где даже мэр Владивостока известен больше как Винни-Пух. Совершенно очевидно, что столь важную для страны окраину спасет исключительно новая форма опричнины, сверхжесткого государственного (читай - внешнего) контроля над каждым принятым в регионе решением. Генеральной прокуратуре придется окопаться на восточной границе надолго, ровно до тех пор, пока отбытие ее представителей в Москву не перестанет восприниматься как естественная отмашка для начала нового криминального передела края. Да и за убийство депутата Фатьянова еще не все по понятиям ответили.

Мэра Томска Александра Макарова удалось взять под стражу только в ходе силовой операции областной прокуратуры и ФСБ (за чиновником числится "крышевание" строительного бизнеса города с какими-то совсем уж нескромными "откатами" в 40% - привет нацпроекту "Доступное и комфортное жилье"). Мэра Тольятти Николая Уткина брали попроще, но и ему предъявляют схожие обвинения (в деле фигурирует требование взятки в 150 миллионов рублей за предоставление участка для застройки - второй привет тому же нацпроекту). Оба этих случая, к сожалению, проходят как фон основной повестки дня: но вместе с тем, сомнений в том, что и Макаров, и Уткин не брезговали помощью соответствующих криминальных группировок, до которых только сейчас начинают доходить руки. Не брезговали - это в том случае, если не состояли на содержании или не были в доле.

Основной вопрос всего нынешнего государственного устройства страны - можно ли в регионах при любых иных обойтись без государевых автоматчиков или же в России есть единственный субъект взлома порочного регионального устройства - воля Москвы? Эта проблема существенно сложнее, чем может показаться на первый взгляд: зачастую дело обстоит так, что официально ни генеральной прокуратуре, ни региональной ФСБ не с кого спросить, хотя сама обстановка явственно требует именно спроса, причем, спроса жесткого, последовательного и предметного, с выемкой документов и лицом, прижатым к полу. В случае с арестами градоначальников федеральная власть некоторым образом выступает в качестве рейдера, ломя силу еще большей силой. Предметом захвата в данном случае является не собственность, а сама власть, но механика от этого иной не становится. Резонный вопрос, который обычно задают обыватели новоявленным "субъектам порядка", "где же вы были все эти десять лет, голубчики?", имеет в данном случае не больше смысла, чем абстрактная апелляция к справедливости. "Где надо, там и были, не выше дело" - каков вопрос, таков и ответ.

Переформатирование вопроса на "где же мы были эти десять лет, голубчики?" - основная задача воспитания региональной субъектности, выдавленной за периферию общественного внимания. И "новгородское дело", которое усилиями сотен почти незнакомых (а иногда и просто ранее враждебных) друг с другом людей из фона превратилось в содержание, представляет собой действительно уникальный феномен. Привлечение широкого общественного внимания не только к судьбе 22-хлетней женщины, попавшей под жернова чудовищной мельницы, но и к судьбе тысяч людей, которые оказались вовлеченными в орбиту публичной кампании, без последствий не проходит.

Скептическая ухмылка "объективности", эдакая извечная журналистская предъява - "Не нужно примешивать к делу политику. Вы чего хотите, спасти Антонину или устроить с местными властями разборки?" - противоречит не желанию защитников Федоровой, а напряженному недоумению самих новгородцев: "Вы, московские, своего человека спасете, а мы-то как же? Нас опять бросят?". На этом вопросе ломается вся объективность: на самом деле ничего вне политики не существует вообще. И спасение Антонины происходит не в дистиллированной, придуманной кем-то действительности, где есть место взгляду со стороны, а в Великом Новгороде, живом и настоящем городе, где вся реальность 90-х воспроизведена с почти музейной обстоятельностью.

Все, что происходит в городе так или иначе связано теперь с "новгородским делом": деятельность и бездеятельность всех субъектов власти уже не может восприниматься вне обстоятельств дела. Очередной городской скандал - пожар в магазине "Новый Великан" - в этом смысле весьма симптоматичен, потому что последнее десятилетие в Великом Новгороде не горел, не взрывался и не получал очередь в спину только ленивый, и дела до этого не было никому. Одних нераскрытых уголовных дел хватит на средних размеров собрание сочинений. "Ваши рейдеры, в с ними и живите", - стандартный ответ, который сегодня оказался вдруг невозможным. Теперь же, судя по всему, высвет "дела Федоровой" с предельной ясностью обнажил начало новой эпохи. Без федерального сапога, вполне вероятно, уже не обойдется, но важно не это. Важно то, что общественное внимание, а вовсе не корпоративная этика борьбы с "оборотнями в погонах", стала началом тектонических процессов, итог которых предсказать пока еще очень трудно. Выработка нового общественного языка, языка на котором граждане страны могут на равных говорить с властью и "соответствующими органами" и есть первоосновная задача того гражданского общества, которое зарождается на наших глазах.

"Магазин не работает. Совсем!" - оставленная на дверях сгоревшего "Нового Великана" записка - это теперь парафраз повторяемого в Великом Новгороде все последнее десятилетие заклинания "Регион закрыт. Совсем!". Магазин уже откроется едва ли, чего нельзя сказать о регионе. На самом деле ничего, как можно убедиться, не закрыто. Ничего еще не только не закончилось: ничего еще даже не начиналось.

       
Print version Распечатать