В мрачном спектакле русского двадцатого века Василий Витальевич Шульгин - один из самых обаятельных актеров второго плана. Литературный талант в сочетании с витальностью и стремлением к политическому actione directe, - всё это могло сделать его вторым Эрнстом Юнгером. Если бы не самое скверное русское качество - честность. Последняя, вопреки всем потугам Шульгина на визионерство, в конечном итоге преодолевала любой «магизм»: как исторический (превращавший в те годы более слабые натуры в баронов Унгернов), так и идеологический. Свидетельством последнему - знаменитый фильм «Перед судом истории», где старенький Шульгин, словно обманувший черта кузнец Вакула, в итоге отстоял свою бессмертную душу от всех посягательств гэбэшного «Историка». Справился Шульгин и с другим входившим тогда в моду соблазном - восточничеством, - припечатав Г.И. Гурджиева прозвищем-диагнозом «халды-балды»[1], а «евразийской» водке всегда предпочитая «атлантистский» портвейн[2].

По совокупности изложенных причин, большинством своих читателей Василий Витальевич всегда воспринимался именно как свидетель - а вовсе не отлитый в азиатском граните «властитель дум». Возможно, поэтому так долго не появлялось монографий, посвященных собственно политическим взглядам Шульгина: идеологические пристрастия свидетеля для любого некоммунистического суда вторичны. Взгляды же литератора почти всегда - тростинка, историческим ветром колеблемая. Однако рано или поздно подобный труд должен был появиться - и вот, перед нами монография брянского исследователя Д.И. Бабкова «Государственные и национальные проблемы в мировоззрении В.В. Шульгина в 1917 - 1939 гг.»

При первом ее просмотре искушенному читателю бросается в глаза ряд небольших странностей. Во-первых, в выходных данных отсутствуют имена рецензентов. Обыкновенно научные монографии без них не обходятся - но, вероятно, данная работа столь хороша, что солидное издательство РОССПЭН решило обойтись без этой пустой формальности. Вторая странность ждет нас в аннотации - в которой автор не без гордости сообщает нам, что «в приложении ... приводится самая полная на сегодняшний день библиография работ Шульгина». Что ж, можно было еще отметить в качестве достоинства наличие «Введения» и «Заключения». По-крайней мере, это отвлекло бы внимание читателя от того, что в «самой полной» на 2012 г. библиографии по заявленной теме отсутствует такой важный пункт, как изданная в 2010 г. В.С. Христофоровым и А.В. Репниковым «Тюремная одиссея Василия Шульгина» - не говоря уже о ряде других публикаций, вышедших во второй половине нулевых.

Во вводной части монографии, помимо самого Василия Витальевича, есть и второй главный герой - петербургский историк А.С. Пученков, кандидатской диссертации которого Д.И. Бабков уделяет самое пристальное внимание. Уделяет, конечно, не зря. В этой диссертации была в основном собрана та источниковая база, которой пользуется брянский исследователь. Раскритиковав своего петербургского коллегу, брянский историк с какой-то странной деликатностью умалчивает о своём знакомстве с целым рядом работ последнего, вышедших до 2012 г. [3], а также с его публикацией дневника Шульгина в «Русском прошлом» за 2010 г.[4] При этом, сам текст книги заставляет нас предположить, что данное знакомство всё же состоялось. Да и трудно предположить, чтобы при таком пристальном внимании к своему конкуренту, Д.И. Бабков знал только одну его статью – указанную в «самой полной библиографии» публикацию за 2005 г. (с. 284). Но, разумеется, бывает всякое. «Заимствование» источниковой базы, конечно же, не криминал и не плагиат - как не являются плагиатом некоторые совпадения в текстах работ Пученкова и Бабкова. В конце концов, предмет исследования у двух историков один и тот же.

Смущают здесь только крайне суровые и не всегда справедливые претензии автора к своему предшественнику и вдохновителю. Но понятно и это: Ньютон чувствовал себя великим потому, что, по собственному признанию, стоял на плечах гигантов. Стоя же на плечах молодого кандидата наук, простительно испытывать потребность немного утрамбовать столь ненадежную опору. В этом плане куда больше профессионального такта оказалось у А.В. Репникова, который, разбирая в одной из своих статей многочисленные «неточности» в диссертации самого Д.И. Бабкова, опрятно поместил все свои замечания в концевом комментарии[5].

Впрочем, весь этот корпоративный "спор славян между собою" читателю малоинтересен. Главное - заслуживает ли рецензируемая монография внимания аудитории, далёкой от архивных фондов?

Работа, в соответствии с названием, делится на две части: первая посвящена «концепции государственности» России во взглядах В.В. Шульгина, вторая - «национальным вопросам» в его мировоззрении. И здесь мы переходим к главной научной и в то же время идеологической инновации брянского исследователя. Шульгина, как известно, принято называть националистом. Однако по мнению Д.И. Бабкова, «национализм был только одним из компонентов государственно-политической концепции Шульгина. Центральным же положением ее была идея сильной, желательно, монархической, власти» (с.6). Василий Витальевич, считает исследователь, «заменил этническое понятие государственным и, таким образом, русским у него мог быть любой человек, живущий в России и принявший ценности русской культуры» (с. 258).

Во времена Шульгина вопрос о соотношении в «русской идее» этнического и государственного начал, в общем, не был принципиальным. Даже антинациональное советское государство на глазах современников стремительно «русифицировалось», что и породило оба национал-большевизма - фантомный, о котором мечтал Н. Устрялов, и настоящий, описанный Д. Бранденбергером[6]. Однако конец XX в. поставил «патриотическую общественность» перед дилеммой: «государство для русских» или «русские для государства». И в этом контексте было бы любопытно ответить на вопрос: кем был Шульгин - потенциальным «нацдемом» или потенциальным «имперским государственником». Д.И. Бабков, как видим, причисляет своего героя к последней и господствующей ныне в любезном отечестве разновидности homo politicus.

На наш взгляд, это в корне неверно: в мировоззрении Шельгина вторичным являлось именно «государственничество». Василий Витальевич был монархистом потому, что считал «вожачество» атрибутом русского национального характера, «самой выгодной» его чертой, компенсирующей свойственный русским индивидуализм. При этом сам же публицист указывал, что вряд ли «так будет на вечные времена»: «По мере того, как русская стихия (еще, собственно говоря, не ставшая нацией) будет "нивелироваться"; по мере того, как русские будут становиться друг другу родственниками в более близких степенях, чем сейчас, - надо думать, разнобой их мыслей, чувств и стремлений будет уменьшаться. Появится общая духовная близость; и, может быть, создастся ясно выраженная коллективная душа; при наличии ее объединяющая и умиротворяющая роль вожака станет менее важной»[7]. Свои взгляды на государственный строй Шульгин, как следует из приводимых самим Д.И. Бабковым цитат, неоднократно менял: «Если это республиканское правительство спасет Россию, я стану республиканцем» (с.19).

Тот же факт, что Шульгин не давал четкого определения «нации» и типа «настоящего русского» (с. 256), связан лишь с тем, что в отличие от «государственничества» какого-нибудь гегельянца Ильина, шульгинский (и не только шульгинский) национализм - скорее чувство, а не абстрактно-теоретическая концепция: «В националистическом мире не философствуют слишком глубоко. Существует несколько истин, которые признаются за незыблемые... К числу таких истин "националистического мира" относится и нижеследующая аксиома. Каждая нация, раса, народ имеет право на место под Солнцем... Слишком вежливые англичане в тех случая, когда человека очень длительно и за все решительно упрекают, говорят: "Извините меня, пожалуйста, что я родился на свет. В этой тонкой насмешке вся суть национализма»[8].

Констатация «внетеоретической» природы шульгинского национализма ставит под сомнение саму попытку выстроить взгляды Василия Витальевича в систему. С другой стороны, стремление протащить националиста Шульгина в идеологический пантеон самой начальственно-государственнической из современных российских партий - в прекрасную компанию И.А. Ильина и слегка покалеченного советской казёнщиной К.Н. Леонтьева - скорее делает Д.И. Бабкову честь. Во-первых, это свидетельствует о любви историка к предмету исследования. Во-вторых - о его патриотизме и здравом понимании актуальных проблем современности. В государстве, чей парламент - не место для дискуссий, отдельные «прозрения» и неожиданные «открытия» Шульгина чрезвычайно злободневны. Например: «пока спорят, ругаются и даже дерутся в парламентах, пулеметы молчат. Как только эти отдушины замолкают или оказываются недостаточными для бурлящих паров, злоба направляется по другим каналам»[9]. Интересны и поучительны для хозяев грядущего «Евразийского союза» будут рассуждения В.В. Шульгина о евразийстве, взятые из статьи с говорящим названием «Чингисханчики».

Впрочем, найдут своё и националисты - например, замечания о приоритете морали и чести над любым национализмом (с. 142). Ну а просвещенным блогерам прекрасной пищей для душеспасительных размышлений послужит сказанное об эмигрантской аудитории: «как часто мы убиваем друг друга своим злобным язычком, своей недоброжелательностью и злопыхательством. Сколько таких убийц сидит по разным углам и ядом клеветы и желчи отравляет "души живые"... Гадко и тошно... А ведь когда придется умирать, сколько из этих плюгавеньких людей умрет в нетленной красоте подвига "за други своя"...» (с. 161)

Вообще, в книге собрано большое количество прекрасных цитат из Шульгина. Исследователь добросовестно следует методе, распространенной в последнее время среди историков, пишущих на политологические темы: разорвать живую ткань исследуемых текстов в лоскуты, выбрать наиболее яркие из последних, а затем составить из них мозаику по вкусу и усмотрению автора. К несчастью, далеко не всегда автор раскрывает контекст, в котором эти слова были написаны. Не всегда высказывания Шульгина сопровождаются необходимыми оговорками. Невозможно, к примеру, понимать рассуждения Василия Витальевича о фашизме, если не помнить его же слов из фильма «Перед судом истории» о том, что фашизм 1920-х гг. и фашизм 1940-х - принципиально разные вещи. Сложно анализировать «теорию» «килевой партии», если не оговаривать, что это все лишь перепев витавших тогда в воздухе идей - евразийских, младоросских и т.п. Говоря же о шульгинском антисемитизме, автор совершенно справедливо оттеняет его многочисленными «антипогромными» цитатами и приводит колоритную иллюстрацию: нарисованный Шульгиным образ старика-еврея, которого великодушный Василий Витальевич в благодарность за осуждение провокаторов-революционеров окрестил «наибольшим черносотенцем в России» (с. 217). Однако за всеми процитированными разъяснениями различий между «жидами» и «евреями» теряются моменты более принципиальные - например, то, что непредоставление еврейству равноправия Шульгин считал одной из главных предреволюционных ошибок русского правительства[10].

Вообще, в плане соотнесения текста с контекстом рецензируемая монография сильно уступает упомянутой выше диссертации А.С. Пученкова - в которой идейные взгляды Шульгина в годы Гражданской войны представлены на широком политическом и идеологическом фоне. У брянского же исследователя получился пусть и небезынтересный, но всё же «цитатник Мао». Монография отчасти заполняет имеющуюся историографическую лакуну, а также является немым укором молодым кандидатам в науку, поленившимся сразу издать свои свежезащищенные диссертации – до прочтения их другими кандидатами в кандидаты. Для полноценного же знакомства с Шульгиным лучше будет обратиться к последним комментированным изданиям его собственных текстов, выпускаемым всё тем же РОССПЭНом.

(Бабков Д.И. Государственные и национальные проблемы в мировоззрении В.В. Шульгина в 1917-1939 гг. М.: РОССПЭН, 2012. - 303 с.)

Примечания:

[1] Шульгин В.В. Последний очевидец: Мемуары. Очерки. Сны. М., 2002. С. 525.

[2] Шульгин В.В. Три столицы. М., 1991. С. 51.

[3] См.: Пученков А. С. Печатное наследие В. В. Шульгина как источник по изучению Гражданской войны на Юге России // Общество и власть. СПб., 2005. С. 136-144; Пученков А. С. Деятельность «Подготовительной по национальным делам комиссии» и ее председателя В. В. Шульгина в 1919 г. // Белое дело. 2 съезд представителей печатных и электронных изданий. М., 2005. С. 138-142; Пученков А. С. Украинский вопрос в политической и литературной деятельности В. В. Шульгина в годы Гражданской войны // Украинский вопрос в революции 1917 г. СПб., 2005. С. 111-120; Пученков А. С. Александр Федорович Керенский в изображении Василия Витальевича Шульгина // Новый часовой. 2006. №17-18. С. 254-257; Пученков А. С. Страстная неделя Павла Скоропадского // Родина. 2007. №7. С. 81-83; Пученков А. С. О коварстве героев и верности крыс: как поссорились Василий Витальевич с Павлом Николаевичем // Родина. 2009. №3. С. 23-25; Пученков А. С. Белое движение на Юге России (1917 – 1920) // Революции и реформы в России. Век ХХ. СПб., 2009. С 123-129; Пученков А. С. Национальная политика генерала Деникина (лето 1918 – весна 1920) // Русский сборник. 2010. Т. VIII. С. 158-259; Пученков А. С. «Историк» против Василия Шульгина // Русский сборник. 2010. Т. 10. С.; Пученков А. С. Два полюса одного: Пуришкевич и Шульгин // Клио. 2011. №7. (Совм. с А. А. Ивановым и В. В. Михайловым). С. ; Пученков А. С. Киев в конце 1918 года: падение режима гетмана Скоропадского // Новейшая история России. 2011. №2. С. 57-72.

[4] В. В. Шульгин. «Создалось положение просто дьявольское…» (Дневник февраля 1918 года) / Вступительная статья, публикации и комментарии А. С. Пученкова // Русское прошлое. Историко-документальный альманах. 2010. Кн. 11. С. 98-109.

[5] Репников А.В. «Мы из тех пород, которым нужен видимый и осязаемый вожак» (Василий Шульгин о специфике российской монархии) // Романовские чтения. Династия романовых и российская культура. Кострома, 2010. С. 47

[6] Бранденбергер Д.И. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания. 1931-1956. М., 2009.

[7] Шульгин В.В. «Что нам в них не нравится...». М., 1994. С. 162

[8] Там же. С. 72

[9] Там же. С. 133.

[10] Там же. С. 87-88.