Приготовляя путь к церковной реформе

Исследование выполнено в рамках гранта Президента РФ № МК-2579.2013.6. Тема: «Социальная и политическая философия поздних славянофилов: между либерализмом и консерватизмом».

Александр Михайлович Иванцов-Платонов (1835–1894) долгое время, с начала 1860-х годов и до самой смерти, был заметной фигурой в духовной и церковной жизни России. Впрочем, большая часть его работ, как это обычно и бывает, ненамного пережила по своему влиянию своего автора. В первую очередь это относится к его историческим трудам, среди которых важнейшее место занимают «Ереси и расколы первых трех веков христианства» (Иванцов-Платонов, 2013). Будучи качественным историческим исследованием, они естественным образом были замещены последующими научными работами, посвященными той же теме: в науке устаревание идет довольно быстро, и попадание трудов Иванцова-Платонова из актуальных в область историографических обзоров — закономерное следствие того, что он «не был богословом в собственном смысле слова, не был самостоятельным мыслителем. Он был историком по призванию и убеждению. Писал он немного, но был отличным учителем на кафедре <…>» (Флоровский, 1937: 337). Он был добросовестным и весьма квалифицированным исследователем — явление, не очень частое в России, в особенности в дисциплинах христианских, где ему удавалось находить в большинстве случаев удачный баланс между своими религиозными убеждениями и требованиями науки, не принимая утверждения о необходимости жертвовать одним ради другого (Корелин, 1895).

Велика была его роль и как публициста — в первую очередь имеем в виду его публикации в «Православном обозрении», как подписанные, так и шедшие без подписи, в качестве редакционных. Едва ли не важнее отдельных статей был сам облик журнала, во многом определявшийся им. По кратким воспоминаниям коллеги и многолетнего приятеля Иванцова-Платонова, прот. Г.П. Смирнова-Платонова, «с самого начала за все время душой дела был незабвенный Александр Михайлович: все лучшие статьи, все наиболее серьезное и живое, все, чем приобретено этим журналом внимание духовенства и общества, — все это вышло из-под его пера, хотя и являлось перед читателями от имени редакции» (Смирнов-Платонов, 1894: 795). Описывая эпоху появления «Православного обозрения» (и ряда других православных журналов, в той или иной степени ориентированных на широкую публику, стремившихся выйти за пределы узкого круга «своих», начать новую проповедь в миру — причисленному к православному вероисповеданию, но зачастую лишь числящему в нем), П.В. Знаменский отмечал: «Церковным учителям волей-неволей приходилось так или иначе приспосабливаться к современному общественному движению, значительно спустить свой прежний высокий тон, заговорить более современным языком, обратить внимание на плоды западной богословской науки и на произведения отрицательного направления, заняться предметами более близкими к запросам и потребностям времени и позаботиться о необходимых средствах к сближению православия с действительной жизнью, которая, очевидно, все более и более уходила из-под влияния Церкви» (Знаменский, 1906: 4–5). Для Иванцова-Платонова здесь не было «приспособления к духу времени»: он являлся одним из тех молодых богословов и церковных ученых, которые сформировались в стенах Московской духовной академии и энергично, по мере своих сил (пользуясь, отметим, осторожным покровительством во многих своих начинаниях со стороны митрополита Филарета) не только развивали, но и формировали это направление. О призвании духовного писателя — и одновременно оценивая современное положение вещей — Иванцов-Платонов писал в рецензии 1860 года на появившиеся брошюры архимандрита Феодора (Бухарева): «Только тому, по справедливости, принадлежит право слова общественного, только тот и должен бы иметь место в литературе, у кого есть свое собственное, живое слово и для кого высказать это слово делается нравственным долгом, даже нравственною необходимостью. Но если бы мы стали прилагать такой высокий критерий хоть, например, к нашей духовной литературе, мы, может быть, должны б были усомниться в самом ее существовании <…>» (Бухарев: pro et contra, 1997: 417–418). А в большой статье, вышедшей год спустя, в ответ на нападки «Домашней беседы» Аскоченского, утверждал: «Мы не видим в православии противного прогрессу человечества; напротив, признаем в нем самые крепкие и истинные залоги исторического прогресса. Мы не считаем современность вообще противною православию; напротив, думаем, что все ее лучшие стремления идут из начал истинно христианских, православно-христианских. Потому мы не считаем несовместным служения православию с сочувствием к современности» (Бухарев: pro et contra, 1997: 435). Если с течением времени его взгляды на многое в современности стали более консервативными или, во всяком случае, сдержанными (Иванцов-Платонов, 1873), то основной принцип остался неизменным: «Все служащие человечеству чашею ли студеной воды или лучшими дарами своей духовной природы, служат делу Христову, служат православию. Но им говорят выдающие себя за представителей православия, что их дело противно православию. Убеждение в святости служения человечеству запало в их душу так глубоко, что они готовы пожертвовать всем ради своего дела. Их называют безбожниками, они сами начинают считать себя такими, а между тем на деле, в жизни они, может быть, ближе к духу христианства, чем те, которые неразумно оттолкнули их от христианского общества…» (Бухарев: pro et contra, 1997: 439–440). Прот. Г. Флоровский писал: «Иванцов-Платонов был человек очень твердых и действенных убеждений. И ученая деятельность была для него религиозным призванием и потребностью, — “высший нравственный долг, дело совести, служение живому Богу”… У него был очень силен нравственно-общественный пафос. Он верил крепко, что христианство подлежит деятельному осуществлению и в жизни общественной, не только в личной…» (Флоровский, 1937: 338) [1].

Как и большая часть русских «церковных либералов» [2] того времени, он был близок к славянофилам, причем в его случае эта близость не ограничивалась идейной сферой, но имела и житейское, и практическое воплощение. Еще в бытность студентом Московской духовной академии, в 1858 году он познакомился (по рекомендации Горского) со славянофильским кружком, в первую очередь с аксаковским семейством — и здесь завязались его долговременные отношения с Иваном Сергеевичем Аксаковым. В следующем году он опубликовал в «Русской беседе», редактирование которой взял на себя Ив. Аксаков, свою первую большую статью — «О положительном и отрицательном отношении к жизни и русской литературе» (Иванцов-Платонов, 1859), а в последующие годы участвовал в «Дне» и «Руси» — своего рода «личных» аксаковских «органах», в издании богословских работ Хомякова (опубликовав, в частности, на страницах «Православного обозрения» три письма к Пальмеру со своим комментарием), написал обширное предисловие-исследование о богословских аспектах диссертации Ю.Ф. Самарина («Стефан Яворский и Феофан Прокопович»), впервые целиком опубликованной при его участии в т. V посмертного собрания сочинений, подготовленном братом покойного, Дмитрием Федоровичем. Иванцов-Платонов был духовником Ивана Сергеевича Аксакова и его жены, Анны Федоровны, урожд. Тютчевой и, что важнее, большим авторитетом для Аксакова в вопросах церковных — как исторических, так и догматических. С однородных с Аксаковым позиций выступал Иванцов-Платонов в греко-болгарском церковном споре, не только опубликовав на эту тему в 1862 году статью в «Дне», но и, например, публикуя в 1870 году на страницах «Православного обозрения» обширный памфлет болгарского националистического деятеля Райко Жинзифова, а также его статью, описывающую болгарскую церковную автономию в древности.

Пожалуй, наибольшую близость к славянофильским воззрениям Иванцов-Платонов из числа своих больших работ демонстрирует в серии очерков «О римском католицизме…» (Иванцов-Платонов, 1869; 1870). В этой работе, так и оставшейся незаконченной (из объявленных трех частей свет увидели только две), Иванцов-Платонов опирается на фундаментальное для славянофильства (и получившее преимущественное значение в учении Кост. Аксакова о «Земле» и «Государстве») противопоставление внешней и внутренней свободы, используя его для обоснования исторической истинности православия, в частности рассуждая так: «В Константинополе и на всем востоке в то время, как и всегда, были далеки от того, чтобы признанием папского главенства на месте деспотизма государственного, по временам стеснявшего внешнюю свободу церкви, закреплять над собою самодержавно-иерархический деспотизм папский, угрожавший подавить самую внутреннюю свободу церкви, как она подавлена была впоследствии на западе» (Иванцов-Платонов, 1870: 139). Раскрывая свое понимание двух сторон свободы, Иванцов-Платонов пишет: «Внутренняя самостоятельность церкви проявляется в ее твердости — хранить неприкосновенными свое учение веры, свой внутренний строй, свои нравственные стремления. Внешняя же самостоятельность церковная может определяться более или менее свободным положением, большими или меньшими правами, большим или меньшим политическим влиянием, какими она, как внешнее общество по внешнему своему положению пользуется в известном государстве. <…> Внутренняя и внешняя самостоятельность церкви не всегда необходимо развиваются одна при другой, но иногда даже находятся в обратном отношении друг к другу. Иногда бывает так, что чем лучше внешнее положение церкви, тем большим политическим влиянием она пользуется, тем слабее бывают ее нравственные силы, и наоборот» (Иванцов-Платонов, 1870: 167–168), утверждая: «Главное дело в том, что восточная Церковь, и при самых неблагоприятных условиях своего внешнего положения — и при незаконном вмешательстве государственной власти в церковные дела (примеров которому не мало встречается в византийской истории, и под тяжким гнетом магометанским) в продолжение многих веков сохранила свое учение веры, свой порядок церковный, свои нравственные начала в большей чистоте и неприкосновенности, нежели западная Церковь, при самых лучших условиях своего внешнего положения. Значит, внутренней крепости и самостоятельности в восточной Церкви было больше, нежели в западной, несмотря на то что внешняя самостоятельность церкви на востоке кажется более придавленною, нежели на западе…» (Иванцов-Платонов, 1870: 169–170).

Не отрицая зависимости православной церкви от государства, он в то же время настаивает, что эта зависимость оказывалась неспособна поколебать сколько-нибудь существенно внутреннюю свободу от государства (по аналогии с тем, как Конст. Аксаков утверждал, что внешняя свобода западная куплена ценою духовного порабощения государству): «Византийская история представляет немало случаев вмешательства государственной власти во внутренние дела Церкви — в решение самых высших вопросов совести, в определение догматов веры. Но зато она же представляет и целый ряд твердых, свободных протестов против такого незаконного вмешательства — протестов, никогда не допускавших государственную власть решить по своему произволу такой или другой церковный вопрос, вопреки древним преданиям веры и внутреннему праву церкви, — протестов, показывающих, что в византийской церкви никогда не иссякала нравственная сила, внутренняя твердость и самостоятельность, и дающих нам несколько другое понятие о характере греческого народа, нежели какое составилось на западе (будто бы народ и духовенство в византийской империи до раболепства, до самого крайнего самоуничижения против совести, против убеждения — готовы были повиноваться во всем своему деспотическому правительству). История арианства, монофелитства, иконоборчества, история лионской и флорентийской унии представляют самые неопровержимые свидетельства о том, что в греческой церкви произвол государственной власти ничего не мог сделать в тех случаях, когда он встречался с внутренним правом церкви, с твердым и живым религиозным убеждением народа» (Иванцов-Платонов, 1870: 173–174). Вместе со славянофилами он полагает, что «славянские племена обнаруживали особенную склонность к Восточной Церкви, так, что православие можно назвать по преимуществу их родным любимым исповеданием» (Иванцов-Платонов, 1869: 155). Православие оказывается некой «соприродной» «славянам» верой, дающей основания для априорных выводов следующего рода (впрочем, к чести автора, довольно малочисленным): «В настоящее время, когда наука только что стала обращать внимание на историю славян, еще мало расследованы темные пути латинской пропаганды в среде славянского мира; тем не менее, по самой обширности результатов, достигнутых здесь Западною Церковью, можно предполагать, каких хитростей, усилий и насилий стоило здесь западной пропаганде отторжение от православия нескольких стран и народов» (Иванцов-Платонов, 1869: 156). В православии он видит «крепчайшую опору народной самостоятельности» для восточных славян и отмечает, что «вместе с православными догматами и обрядами Восточной Церкви всегда сохранялись у них, как крепчайшие залоги подкрепления и оживления народного духа, богослужение на родном языке и национальная письменность, завещанная от первых великих учителей славянства — Свв. Кирилла и Мефодия» (Иванцов-Платонов, 1869: 198–199), одновременно толкуя поддержку со стороны католичества развития славянских языков как «иезуитские попытки», пришедшие на смену прежнему навязыванию латинского богослужения, отторгавшего от родного языка, но, как и те, одинаково направленные против «славянского единства» (см.: Иванцов-Платонов, 1869: 194–197).

Однако эти и другие весьма многочисленные черты близости, а зачастую и полного единства со славянофилами (в первую очередь, как уже говорилось, с Ив. Аксаковым) по многим вопросам, не означали тождества воззрений. Так, по отношению к богословским опытам Хомякова Иванцов-Платонов занял осторожную позицию, высоко их ценя и в то же время, например, считая общую оценку западных исповеданий слишком жесткой (Трубецкой, 1895: 195–196). Если Хомяков противопоставляет «идеальное» или «чистое православие» западным исповеданиям, отказываясь видеть в них церковь, то Иванцов-Платонов даже в полемическом антикатолическом тексте утверждает: «Гнет папский во всяком случае не проник еще до самой глубины западной религиозной жизни, не исказил первоначальных основ ее; католическая Церковь все еще остается прежде всего христианскою, а потом уже может быть названа папскою; папство для нее внешний нарост, под которым остаются непогибшими (хотя и значительно искаженными) истинные христианские начала жизни. И из этих-то начал развиваются те высокие плоды духовной жизни, которые папство нередко приписывает себе» (Иванцов-Платонов, 1870: 187). Он достаточно последовательно разводит на уровне словоупотребления (1) «Римскую церковь», «католическую», впавшую в раскол (схизму), но сохранив «первоначальные основы»; (2) «папство», оказавшееся ложным в своем развитии, уклонившись от истинного пути и (3) «иезуитство», теорию и дела ордена Иисусова, которые осмысляются — в рамках уже ставшего привычным для того времени иезуитского мифа (см.: Леруа, 2001) — исключительно негативно, как (почти) чистое зло.

Долговременное воздействие — причем не только и даже не столько конкретными предложениями, сколько самой постановкой вопроса — в истории русской общественной и церковной мысли — имели, как отмечалось выше, не фундаментальные работы Иванцова-Платонова и уж тем более не его публицистические очерки, а серия статей «О русском церковном управлении», опубликованная в 1882 году в аксаковской «Руси». Она представляла собой целостную программу церковной реформы. В ней он «коснулся всех важных для того времени тем: восстановления прихода как церковно‐общественной единицы, восстановления практики избрания епископата духовенством и мирянами, прекращения частого и бессмысленного перемещения епископов по различным епархиям, ограничения власти консисторий, установления подлинной соборности на всех уровнях церковного управления, ограничения всевластия обер‐прокурора и, наконец, предоставление церкви самоуправления в ее внутренних делах путем избрания патриарха» (Нетужилов, 2013: 136). Куда более важным по сравнению с конкретными предложениями была принципиально новая в публичной дискуссии постановка вопроса: если до этого времени большинство возражений против существующих церковных порядков руководствовалось принципом восстановления «канонического строя церкви», нарушенного петровской реформой [3], то «развитие исторической школы в русском богословии [4] приводило <…> к неожиданным результатам. Это разрушало краеугольный камень любой архиерейской программы реформ синодального управления, поскольку все они были основаны на критике неканоничности церковной реформы Петра I. <…>. <…> на рубеже XX в. иерархии в борьбе за самостоятельность и автономию церкви в государстве оказались необходимы и другие аргументы <…>» (Алексеева, 2003: 56, 57). Будучи далека от радикализма и ориентированная на возможность практического осуществления, — которое в обстановке 1882 года (напомним, что в это время курс нового царствования был далек от определенности, министр внутренних дел гр. Игнатьев готовил, например, созыв приуроченного к коронации Земского собора) не казалось совершенно невозможным, — программа Иванцова-Платонова в первую очередь качественно меняла сами рамки обсуждения. Вместо традиционной критики и ориентации на прежний, допетровский порядок вещей, Иванцов-Платонов рассуждал об изменениях, необходимых в русской Церкви с точки зрения стоящих перед нею самой задач, ее внутренних потребностей и возможностей их решения и удовлетворения в рамках, определенных канонами, понимаемыми достаточно широко (Иванцов-Платонов, 1869: 10–11). Так, сам вопрос о патриаршестве, привычно привлекавший первостепенное внимание, трактуется Иванцовым-Платоновым как второстепенный: восстановление патриаршества представляется желательным, полезным для Церкви (Иванцов-Платонов, 1898: 18–21), но куда существеннее возрождение соборности: «Церковь называет себя соборною; характер церковного управления должен быть соборный. Никакие исторические обстоятельства, никакие формы церковного управления не могут устранить в жизни церковной надобности собирать соборы» (Иванцов-Платонов, 1898: 80), при этом он далек в проведении соборного принципа от «индипендентских» увлечений, свойственных тому же Ив. Аксакову или Д.Ф. Самарину: начало власти церковной им осознается так же, как и потребность в свободе в Церкви. Так, говоря об изменении епархиального управления, он заботится о том, чтобы власть епископа вновь приобрела личный характер и была согласована с соборным началом вместо власти консистории (Иванцов-Платонов, 1898: гл. VI–VII). Весь текст построен трояким образом — во-первых, краткая итожащая критика давно высказанных и разобранных недостатков в управлении русской Церковью; во-вторых, те изменения, которые на данный момент представляются желательными и возможными; в-третьих, то, что канонически допустимо — как, напр., поставление в епископы белого духовенства, но по существующему положению вещей — сложившейся практике, привычкам, удобствам и взгляду как самого духовенства, так и (напоминает Иванцов-Платонов) мирян — не следует вводить, по крайней мере в ближайшей перспективе, пока не изменятся обстоятельства и взгляды. Несколько утрируя, позволительно, тем не менее, на наш взгляд, сказать, что работа Иванцова-Платонова стала своеобразной «нуль-позицией» в дискуссии о церковной реформе, на следующем витке обсуждения, начавшемся в 1898 году, после переиздания этой серии статей С.Ф. Шараповым, послужив отправной точкой для последующих дебатов (см., напр.: Нестужилов, 2013), которые, то несколько затихая, то разгораясь с новой силой, будут продолжаться до Поместного собора 1917–1918 года.

Литература

1. Алексеева С.И. (2003) Святейший Синод в системе высших и центральных государственных учреждений пореформенной России 1856–1904 гг. СПб.: Наука.

2. Архимандрит Феодор (А.М. Бухарев): pro et contra (1997). Личность и творчество архимандрита Феодора (Бухарева) в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб.: Изд-во РХГИ.

3. Знаменский П.В. (1906) Православие и современная жизнь. Полемика 60-х годов об отношении православия к современной жизни (А.М. Бухарев). М.: Свободная совесть.

4. Иванцов-Платонов А.М. (2013) Ереси и расколы первых трех веков христианства. Изд. 3-е. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ».

5. Иванцов-Платонов А.М. (1898) О русском церковном управлении. Двенадцать статей из № 1–16 газеты «Русь» 1882 года. С предисловием Сергея Шарапова. Особое приложение к № 27 «Русского Труда» 1898 г. СПб.: Типография А.А. Пороховщикова.

6. Иванцов-Платонов А.М. (1878) Слово при обновлении храма на подворье Сербской митрополии в Москве 5-го ноября 1878 г. // Православное обозрение. Т. III. С. 596–601.

7. Иванцов-Платонов А.М. (1873) Речи, произнесенные при впусках воспитанников первого десятилетия Александровского военного училища. М.: Типография и литография А.В. Кудрявцевой.

8. Иванцов-Платонов А.М. (1870) О римском католицизме и его отношениях к православию: Очерк истории вероучения, богослужения, внутреннего устройства Римско-Католической Церкви и ее отношении к православному Востоку. Ч. II: Очерк истории папства и рассмотрение римского учения о папской власти. М.: Общество распространения полезных книг.

9. Иванцов-Платонов А.М. (1869) О римском католицизме и его отношениях к православию: Очерк истории вероучения, богослужения, внутреннего устройства Римско-Католической Церкви и ее отношении к православному Востоку. Ч. I. М.: Общество распространения полезных книг.

10. Иванцов-Платонов А.М. (1859) О положительном и отрицательном отношении к жизни и русской литературе // Русская беседа. Кн. I (XIII). Отд. III: Критика. С. 1–46.

11. Корелин М.С. (1895) Отношение А.М. Иванцова-Платонова к исторической науке // Вопросы философии и психологии. Кн. 27. С. 221–241.

12. Корсунский И.Н. (1894) Протоиерей А.М. Иванцов-Платонов (+ 12 ноября) // Богословский вестник. Т. 4. № 12. С. 523–538 (2-я пагин.).

13. Леруа М. (2001) Миф о иезуитах: От Беранже до Мишле / Пер. с фр. В.А. Мильчиной. М.: Языки славянской культуры.

14. Нестужилов К.Е. (2013) Либерализм в церковной журналистике начала XX в. // Вестник РХГА. Т. 14. Выпуск 2. С. 136–144.

15. Смирнов-Платонов Г.П. (1894) Памяти протоиерея А.М. Иванцова-Платонова // Вопросы философии и психологии. Кн. 25. С. 784–787.

16. Соловьев Вл.С. (1913) Собрание сочинений. В 10 т. 2-е изд. Т. IX: (1897 – 1900) / Под ред. и с прим. С.М. Соловьева и Э.Л. Радлова. СПб.: Просвещение.

17. Трубецкой С.Н., кн. (1895) Научная деятельность А.М. Иванцова-Платонова // Вопросы философии и психологии. Кн. 27. С. 193–220.

18. Флоровский Г., прот. (1937) Пути русского богословия. Париж: YMCA.

Примечания

1. Вл. Соловьев, остро полемизировавший в 1883 году с Иванцовым-Платоновым, а до этого куда более длительное время сотрудничавший с ним (в частности, публикуясь на страницах «Православного обозрения»), давал ему такую характеристику: «Это был человек необыкновенно впечатлительный к нравственным мотивам, с большим чувством собственного достоинства соединявший редкую внимательность к чужим потребностям и нуждам. <…> он отличался такою живою сердечною религиозностью, какая далеко не всегда встречается у людей его положения — ученых представителей столичного духовенства. К евангельской истории у него было внутреннее личное отношение. В московском обществе он приобрел особую известность тою жизненною простотою и выразительностью, с какою он читал «двенадцать евангелий» в великий четверг. <…> Личная мягкость характера и добродушие в соединении с твердостью убеждений и глубокою религиозностью естественно производили у покойного А.М. Иванцова ту истинную терпимость, которая позволяет, не поступаясь ничуть безусловною правотой своей веры, признавать относительные права чужого мнения» (Соловьев, 1913: 414).

2. Используем это выражение за неимением лучшего и по причине его распространенности, хотя «церковный либерализм» 2-й половины XIX века объединял в себе крайне разнородные движения, что выявилось со всей очевидностью уже в веке двадцатом, в особенности, разумеется, в раннесоветский период.

3. Подобного рода взгляды были отчасти близки и обер-прокурору начала правления Александра II, графу А.П. Толстому, занимавшему этот пост с 1856-го до 1862 год и в особенности его товарищу, С.Н. Урусову, а также двум чиновникам по особым поручениям* при обер-прокуроре, в дальнейшем сыгравшим значительные, хотя и совсем несхожие, роли в истории русской Церкви и православной мысли — Т.И. Филиппову и К.К. Зедергольму. *Ради них при обер-прокуроре и была по настоянию гр. А.П. Толстого введена эта должность (по аналогии с министерствами), ранее отсутствовавшая в синодальном ведомстве.

4. К которой принадлежал и Иванцов-Платонов, будучи одним из наиболее известных и уважаемых ее представителей (впрочем, само понятие «исторической школы» весьма условно, поскольку подразумевает родство взглядов и методологических установок, а не «школу» в смысле академической традиции и институции). См.: Флоровский, 1937: гл. VII.

       
Print version Распечатать