С главным редактором издательства "Культурная революция", заведующим редакцией Полного собрания сочинений Фридриха Ницше, составителем и переводчиком недавно вышедшей книги "Письма Ницше", кандидатом филологических наук Игорем Александровичем Эбаноидзе беседует Юрий Нечипоренко .

"Русский журнал": Как кандидатская по Томасу Манну перешла в занятия Ницше?

Игорь Эбаноидзе: Это произошло совершенно естественным образом. Можно даже сказать, что из интереса к Ницше родилась кандидатская по Томасу Манну. Ведь я занялся этим писателем после того, как прочитал "Доктора Фаустуса", а это, в сущности, роман о Ницше, написанный Манном с величайшей любовью к своему герою (писатель сам признавался впоследствии, что Адриан Леверкюн самый любимый из его героев, и это несмотря на все отягчающие исторические обстоятельства, в которых писался этот роман). Может быть, поэтому к Ницше у меня с самого начала было очень персональное отношение, даже особый личностный интерес, который подогревался, как я теперь понимаю, и определенным сходством моего жизненного опыта с опытом Ницше. Сюда входят, скажем, и любовь к музыке, и юношеское увлечение Вагнером, и религиозное воспитание. Так, в одном из черновиков Ницше говорит, что первые пятнадцать лет человек приучается к вере, чтобы следующие пятнадцать от нее отучиваться. Это явление, наверное, типичное для его времени и нетипичное для нашего, но такая ситуация была и у меня. Ну а непосредственно план приблизить к нашему читателю Ницше как человека возник после того, как я во время научной работы с архивом и личной библиотекой Ницше в Веймаре познакомился с его перепиской. Жил я при этом три месяца в том самом доме, где Ницше провел последние годы своей жизни и где до 1945 года находился его архив.

РЖ: В чем вам видится актуальность Ницше?

И.Э.: Она очень разная, его актуальность. Есть в нем, скажем, та актуальность, которая на все времена, и она связана с его опытом одиночества, с тем предельным одиночеством, которое он создает вокруг себя и из которого извлекает уже какие-то познания как мыслитель. То есть его одиночество тоже интегрировано в его мышление. Благодаря этому его личность и его мысль могут служить своеобразной поддержкой всем другим одиночествам. Можно даже сказать, что благодаря его одиночеству каждый уже не до конца одинок.

В то же время в нем есть актуальность именно сегодняшняя. Начиная с его пророчеств и прогнозов, многие из которых оказались и оказываются совершенно точны - вплоть до сферы политики, когда он говорит, скажем, о двух встречных тенденциях будущего - глобализации (в том числе и о единой Европе) и том, что сегодня назвали бы сепаратизмом - дроблении государств на атомы под воздействием национальной идеи, к которой Ницше, кстати, относится как к таковой однозначно отрицательно.

Кроме того, можно говорить об актуальности в связи с тем воздействием, которое он оказал на современную культуру и на самый modus vivendi современной цивилизации. Он, так сказать, взрыхлил почву, на которой выросло очень много плодов, очень разных, от самых разных течений в искусстве и тенденций в политике до аналитической психологии и экзистенциализма, и многие из них уже отмерли, а почва продолжает плодоносить. И когда я говорю о modus vivendi, я имею в виду даже вполне житейские вещи: отношение к своей жизни как к эксперименту, готовность жить рискованно, опасно.

РЖ: В подготовленном вами томе писем Ницше виден как перформансист, жизнь его неотрывна от творчества.

И.Э.: Можно было бы даже назвать это "жизнь как произведение искусства", вернее, Ницше и сам это так называет. Еще в черновиках 1873 года, очень ранней поры его творчества, есть такая запись: "Даже когда философ отделяет себя от других, становясь отшельником, он тем самым представляет все же известное учение, дает пример и является философом для других. Продукт деятельности философа - это его жизнь (прежде, чем его произведения). Это его произведение искусства". Понятно, что тут говорится о чем-то гораздо более серьезном, нежели перформанс: ведь речь идет не об актере или любимце муз, у которого за внешним маскарадом, позами и жестами теплится жизнь обычного обывателя, и даже не о выстраивании жизни в соответствии с некими эстетическими канонами, а о человеке познания, который своею жизнью проводит радикальный эксперимент над бытием, в том числе и своим собственным. Его жизнь - потайная, скрытая и незримая, и в то же время это драма, которая разыгрывается на всемирно-исторических подмостках. Ницше с самого начала чувствует, что он на сцене, но это такая сцена, которая, как у Пастернака, "не читки требует с актера, а полной гибели всерьез". И еще мне сейчас подумалось, что это можно сравнить с тем, как если бы человек исполнял роль, не видя ни реакции зала, ни самого зала, в естественных декорациях самой жизни - лишь провидя за всем этим декорацию и миллионы незримых зрителей. В какой-то момент это ощущение того, как все обстоит на самом деле, становится абсолютно отчетливым, он начинает и вправду искать в невидимом зале своих по-прежнему незримых зрителей, вести себя, как на сцене, - и вот это момент, когда настает безумие, потому что, как он сам говорит в "Ecce homo" в связи с Гамлетом, "не сомнение, а несомненность - вот что сводит с ума".

РЖ: Можно предположить, что переживал Ницше в Швейцарии; как ландшафт его любимого места - Зильс-Марии связан с его творчеством?

И.Э.: Да, Ницше называл этот пейзаж метафизическим и говорил, что ощущает с ним кровное родство. И в нем, кстати, тоже есть что-то удивительное сценическое: это такая природная декорация, удивительно величественная, прекрасная, простая и вместе с тем таинственная. Долина с цепочкой озер и идеально ровными лугами расположена на высоте 1800 метров - это такие подмостки, а по сторонам, как декорации, поднимаются горы до 3500 метров. В этом есть и простор, и какая-то герметичность - совершенно удивительное сочетание. И когда там оказываешься (я был там дважды), то просто переполняет какой-то восторг, эйфория, совершенно независимо от того, в каком состоянии туда приехал. Ну а Ницше, если суммировать все его пребывания там, прожил в Зильс-Марии около двух лет, и этот ландшафт, несомненно, способствовал его работе и его продуктивности - недаром он столько времени его искал, изъездив перед тем практически всю западную, центральную и юго-восточную Швейцарию.

РЖ: Есть такие строчки Ивана Ахметьева, в которых выражено характерное отношение к Ницше: "Мы пали ниц / вы пали ницше"...

И.Э.: Я не знаю, что имел в виду поэт Ахметьев. Может быть, фамилия Ницше понадобилась ему просто для игры слов - у поэтов такое случается. Но, безусловно, для неприятия Ницше может быть множество разных причин. Кому-то претит его антихристианство, кого-то может раздражать его стилистика (тем более в переводах), а кто-то чурается его просто по инерции, поскольку знает не Ницше, а стереотипы, связывавшиеся с ним в течение десятилетий. Вот с этой ситуацией как раз надо постараться что-то сделать. При этом, если развеять некоторые ложные стереотипы касательно Ницше, число не приемлющих его людей, думаю, не уменьшится. Просто несколько изменится контингент. Так он по недоразумению вызывает некоторый пиетет у всевозможных почвенников и националистов, даже несмотря на свое антихристианство (почвеннику в конечном счете милее исконное племенное язычество, чем общечеловеческое христианство), а ведь это та самая публика, которая больше всего претит немецкому мыслителю, которую он больше всего высмеивает и оплевывает. И если какой-нибудь национал-социалист прочет у Ницше, что тот желает мировой победы еврейского капитала, лояльность к нему определенной публики сильно пошатнется. При этом неверным будет говорить и о его безоговорочной лояльности или нелояльности к той или другой нации. Любая нация для Ницше лишь средство, потому что единственную цель он видит в единицах. В этом его "аристократический радикализм", как выразился Брандес, и Ницше с энтузиазмом одобрил эту характеристику, и не его вина, что все идеи упрощаются и огрубляются, проходя через руки масс, вернее, их вождей. Зная историю, такое развитие можно было бы, конечно, предвидеть, но, чтобы этого избежать, пришлось бы вообще наложить автоцензуру на любое радикальное мышление.

РЖ: А что происходит сейчас с восприятием Ницше в Европе?

И.Э.: Собственно, за последние полстолетия у западных исследователей Ницше были две основные задачи: добросовестно разобраться с архивом мыслителя и издать его наследие в полном, хронологически систематизированном виде; а также очистить его от всевозможных идеологических наслоений, связанных в первую очередь с национал-социализмом. Первая задача, в общем, подошла к своему логическому завершению: сейчас издается уже полноцветное собрание сочинений, где слои разного цвета показывают историю работы над черновиками. Ну а задача сделать Ницше идеологически приемлемым для политкорректного общества, хотя по-своему полезна, неизбежно сглаживает в Ницше некоторые острые углы, без которых он уже - не совсем он. Ницше на Западе сейчас принято рассматривать прежде всего как просветителя, критика культуры, а его интенции пророка, учителя человечества стараются обходить стороной. И с Ницше всегда так. Его все стараются подогнать под себя, при том, что он не просто не вписывается ни в какие парадигмы, а с треском, насильственно выламывается из них. Для того чтобы как-то связать его с той же нацистской идеологией, требовалось столько в нем исказить, игнорировать, попросту подвергнуть цензуре. Но делать его эдаким безобидным профессором-культурологом тоже совершенно неправильно и попросту смешно.

РЖ: Расскажите, пожалуйста, о работе над русским Собранием сочинений Ницше.

И.Э.: Вообще, это беспрецедентное издание. Была до революции попытка выпустить Полное собрание сочинений, но, даже если бы она увенчалась успехом, наше издание все равно было бы сейчас совершенно необходимым. Ведь здесь огромное количество текстов (больше половины), которых до сих пор не было по-русски. Это так называемые тексты из наследия, которые Ницше не включил или не успел включить ни в одну из авторизованных книг, но тем не менее это не просто нагромождение черновиков и набросков, а огромные залежи, в которых попадаются полностью завершенные и по форме и по содержанию афоризмы первостепенной важности. Перевод этого наследия организовал и профинансировал в начале 2000-х годов Владимир Николаевич Миронов, большой энтузиаст Ницше, усилиями которого было создано в 2004 году и издательство "Культурная революция". Моя задача сейчас заключается в том, чтобы привести эти переводы в окончательный вид, поскольку с ними существуют определенные сложности. Главная проблема, что с переводчиками в свое время не работал научный редактор, хорошо знающий специфику самого предмета. И речь не только о философской терминологии или знании античной литературы, но и о таких вещах, как, скажем, знание музыкальной культуры. Попадаются, как, впрочем, в любой работе над переводами, и просто комичные казусы, когда, например, переводчик буквально переводит в принципе не подлежащее переводу название лейпцигского симфонического оркестра "Гевандхаус" как "модный дом", а два редактора, проглядывавшие перевод, вместо того чтобы исправить ошибку, начинают конкурировать с переводчиком в стилистике - один поправляет "модный дом" на "портняжный цех", а другой - на "пошивочную мастерскую". Все это - причины, по которым работа над изданием 13 томов Полного собрания сочинений Ницше растянулась на месяцы и годы. Все переводы приходится заново сверять, в том числе и давным-давно существующие переводы книг, таких как "Так говорил Заратустра". Она вышла в четвертом томе собрания сочинений, и я уже не раз встречал удивленную реакцию читателей, дескать, стоило ли столько тянуть с изданием, чтобы в очередной раз опубликовать перевод Антоновского. Но в том-то и дело, что это не очередная публикация дореволюционного перевода, сделанная не глядя, как практически во всех изданиях последних пятнадцати лет. Здесь очень тщательно работала редактор Елена Вячеславовна Ознобкина, сверявшая каждое предложение с оригиналом - не только для того, чтобы устранить смысловые ошибки, оставшиеся в переводе, несмотря на столетнюю историю его переизданий, но и чтобы облегчить и прояснить язык Ницше, убрать тяжеловесные старомодные языковые конструкции, которые совершенно чужды и духу, и букве оригинала.

Есть на самом деле еще один момент, который делает это собрание сочинений уникальным для российского книгоиздания. Дело в том, что это первый случай полного издания всего наследия зарубежного автора, всего архива (если не считать писем, о которых разговор особый). И поскольку задача беспрецедентная, то нам постоянно приходится решать множество конкретных вопросов (от нумерации строк до принципов воспроизведения в переводе незавершенных фраз) и самим создавать прецедент.

РЖ: Вы недавно выпустили собрание писем Ницше. Можно узнать о принципах композиции книги?

И.Э.: Работать над томом писем Ницше я начал около десяти лет назад. Ведь такого издания, которое я мог бы взять за образец, нет даже в Германии; мне нужно было изучить весь корпус сохранившихся писем (около 3 тысяч), биографический контекст, контекст самой переписки - то есть письма его корреспондентов, - и уже исходя из всего этого, выстраивать композицию книги. Я хотел, чтобы это было что-то вроде биографии, непроизвольно рассказавшей саму себя, романом со своими сюжетными линиями, завязкой, кульминацией. Творческая жизнь Ницше имеет уникальную драматургическую развязку - это его последние письма, в которых мы видим поразительный сплав безумия и рефлексии, пытающейся осмыслить свою судьбу в целом. То есть развязка для книги писем задана самой судьбой, не в том смысле, что это просто последние письма, а в том, что это действительно финальные аккорды, взятые самим автором. Завязка тоже напрашивалась - это письмо 14-летнего Фридриха, к которому он прикладывает листочек своей "автобиографии": очень наивное описание переживаний подростка, покидающего родительский кров. Вот между этими двумя полюсами надо было отобрать то, что наиболее существенно, выразительно, важно, так, чтобы не было повторов, сохранялась динамика повествования и в то же время не был упущен ни один важный момент, ни одна значимая линия духовного развития и внутренней биографии. Хотя конструкторское, составительское начало в такой книге неизбежно присутствует, мне хотелось, чтобы оно было практически неощутимым, ведь я стремился к максимальной (для субъекта) объективности, нетенденциозности в отборе, исходя не из идеологического, а из эстетического в широком смысле, то есть незаинтересованного, отношения к биографии Ницше и его письмам. Поэтому, например, все комментарии в книге даются с помощью фрагментов и поясняющих фраз из других писем самого Ницше: в книге не должно было быть комментатора или интерпретатора, знающего и рассказывающего о Ницше больше, чем тот сам о себе знает и рассказывает. Это в чем-то сродни аутентичному исполнению старинной музыки на старинных инструментах. Единственными комментаторами в последней части книги становятся друзья мыслителя Франц Овербек и Генрих Кезелиц, представляющие в своей переписке некоего рода эпилог. И здесь, в их письмах, уже начинается интерпретация и значения Ницше, и его безумия. Интерпретация, которая продолжается до сих пор. И для того, чтобы она имела какой-то смысл и объективность, нужно как раз свободное от интерпретаций знание судьбы Ницше и его наследия. То, что мы в издательстве и пытаемся сейчас дать нашему читателю.