Седьмого марта опять показали "Красотку" с Гиром и Джулией Робертс. Пожилая соседка посмотрела картину в шестой раз и прямо на лестничной площадке оправдалась: "Он подарил ей миллион. Вот бы и мне кто-нибудь..." Соседка отличается трезвостью суждений. Искренне радуется трем сотням, добавленным к пенсии. Нисколько не верит в благотворительность богатых. Привержена аскезе: "Всего хватает".

На самом деле имеет в виду не деньги, нет. Ее "миллион" обозначает бесконечное. Если угодно, трансцендентное. Обыватель понимает кино точнее, чем интеллектуал. Обыватель не стесняется "дебильных" мелодраматических поворотов и примитивных схем: двух-трех человек в режиме прикосновения достаточно для того, чтобы описать мировой универсум.

Интеллектуал увлечен поиском различий, обыватель справедливо надеется опознать в локальном сюжете - всеобщее. Интеллектуал по определению вуайер. Мечтает дистанцироваться и подглядывать. Демонстративно и гордо не узнает себя ни в плохих, ни в хороших: "Я - другой!" Напротив, обыватель непременно желает участвовать. Байрон, Гир, Робертс, миллионер, ковбой или проститутка - обывателю все равно. Всюду адаптируется. Совпадает.

Пора бы усвоить: игровое кино предъявляет не дурную бесконечность материального мира, но социальное воображаемое. То, что мы все уже знаем, но пока не решаемся озвучить. Подобно музыке, кинофильмы сочиняет и крутит в коллективной подкорке народ. Хорошему кинематографисту остается записать и перевести на пленку. Плохой носится со своими индивидуальными, корпоративными или партийными фантазмами. Но такие не обеспеченные коллективным бессознательным фантазмы никто не смотрит больше одного раза. Уж во всяком случае, не обсуждает с пожилой домохозяйкой, на лестнице, полчаса.

Случается, впрочем, кино, которое домохозяйкам не по зубам. Тем более пожилым. Случается, его отмечают и каннскими львами, и "Оскаром": редкое единодушие. "Нашествие варваров" канадца Дени Аркана, долгожданный триумф. Десять лет назад я внушал синефилам, что Аркан не хуже Кроненберга и актуальнее Феллини, что его звездный час впереди. Не столько кино, сколько Поступок. Актуальность фильма для сегодняшней России беспрецедентна.

В Канаде ограниченные возможности для кинопроизводства. Аркан стал известен еще в 60-е, позднее выдал безукоризненный шедевр "Крушение американской империи", но до недавнего времени подолгу простаивал, чередуя финансовые приключения с работой на телевидении. Отсюда эстетика его картин: болтливых, стилизованных в духе одномерного телевизионного шоу, в духе поверхностного социологического наблюдения. Монологи о смысле жизни, измене и любви, об исторической конъюнктуре и поколенческой разнице, о Чоране и Маркузе. Схема на схеме и штамп на штампе? Безусловно. Придирчиво отбирая и мастерски сопоставляя общеупотребимую дурь, Аркан добивается от пресловутых штампов нового качества. Стоит последить, как драматург и режиссер, профессионал, преодолевает сопротивление коллективного тела и, словно под пыткой, исключительно формальными средствами, заставляет пресловутое тело говорить! И о чем же? Например, о предательстве и вине своего поколения. От наших чего-то подобного не дождешься. Даже на дыбе. Го-ордые.

Давайте условно называть их шестидесятниками? Давайте. Не моя прихоть, а прямое авторское указание. Вот скорбит католический епископ: "В 66-м, всего за пару месяцев, все наши храмы внезапно опустели..." Вот, собравшись у постели главного героя, стремительно умирающего от рака, предаются воспоминаниям его друзья и любовницы: свободная любовь, раскованность, полнота жизни. Сексуальная революция, Сартр, Мао, Годар.

Искренне признаюсь, поначалу вся эта гоп-компания мне бесконечно нравилась! Потасканные, поеденные временем и молью, они все еще излучают свет, искрятся оптимизмом, разбрасывают семена жизнелюбия. Я завидовал этому поколению, этой свободе, этому ощущению собственной правоты. Да что говорить, пару лет назад я сам печатно признавался в том, что все на свете отдал бы за двух юных француженок: человеческое, слишком человеческое!

Самое поразительное, самое невероятное в картине вот что. Едва я безоговорочно полюбил и главного героя, профессора, переспавшего со всеми своими студентками, и его бедовых приятелей, и его потускневших, но все еще неотразимых ровесниц, едва я принял их сторону в незримом поединке с никчемными детьми, Дени Аркан объявил самосуд и аутодафе. Сработали потайные переключатели, и фильм, внешне оставаясь в прежних рамках, резко изменился.

"Родители" все те же: обаятельные, жизнелюбивые, полнокровные романтики. "Дети" все те же: угрюмые, отчужденные, противные уроды. Глядите: сын главного героя, обезумевший от банковских котировок трудоголик из Лондона, уверенный в том, что деньги решают любые проблемы. Его невеста, которая ненавидит слово "люблю", не верит слову "люблю", прагматично следует по жизни рядом с богатым трудоголиком. Еще одна молодая героиня, дочь бывшей подружки профессора, наркоманка с глазами навыкате, на которую ни в чем нельзя положиться. Ублюдки? Вне всякого сомнения. И все-таки, наперекор здравому смыслу, Аркан принимает нашу сторону.

Послевоенное поколение - универсальная категория. В чем-то главном советские нисколько не отличаются от западных, несмотря на разницу в достатке и катастрофическую разницу в культурном уровне. Вот вам формула одного западного гуманитария, которая исчерпывающе описывает ключевой конфликт и нашего времени, и картины: "Если посулить каждому государственную пенсию, дети перестанут быть страховкой против старости".

Аркан проверяет левые фантазии отцов-социалистов на вшивость. Умирающий профессор истово боролся за национализацию больниц, и теперь, словно в отместку, его кровать установили едва ли не в проходном коридоре. Зато неприятный сын-трудоголик моментально решает проблему, купив в больнице все и вся. Деньги - ведь это тоже слишком человеческая категория. А социализм? Скорее сверхчеловеческая.

Вот он, парадокс Дени Аркана: "слишком живые" отцы культивировали настолько мертвую философию, что превратили детей в дебилов и калек. Теперь полумертвые дети вынуждены исповедовать сомнительные ценности вроде денег, цинизма и наркотиков, словно потворствуя слишком человеческой природе вещей. Словно возвращая мир к равновесию.

Дети не то что бы лучше отцов, нет. Дети, и на этом настаивает Аркан, искупают несомненную отцовскую вину. Логически вина недоказуема. Честная дискуссия на тему блокируется господствующей риторикой, ведь "отец" - это тот, кому принадлежат символическая власть и, значит, публичная речь. Единственный выход - покаяние, признание самого Отца: "Виноват". Жизнелюб и шестидесятник Аркан убивает профессора, свое alter ego, оставляя детей жить дальше. Лишь после этого невеста Сына находит силы впервые шепнуть ему "люблю".

Вот за какие "тупые", но пронзительные конструкции премируют теперь в Канне и Лос-Анджелесе. Нам же, советским, памятен перестроечный фильм "Покаяние", где Отца выкидывали из могилы самодовольные самозванцы. Почувствуйте наконец разницу! Стоит ли после этого удивляться, что так называемая перестройка выродилась в отвратительный либеральный фарс?

Формула "отец - сын" проблематизирует донельзя актуальную тему наследования власти и сопутствующей ротации. Антропологи давно отвергли расхожий миф о том, что дети представляют для человека высшую ценность. На деле собственная биологическая смерть является самым важным для человека событием посюсторонней жизни. Ребенок, сын выполняет важную компенсаторную функцию, продолжая биологическое тело отца. Любовь отца к сыну проблемна, ибо замешана на эгоизме и ужасе перед будущим небытием. С этой точки зрения и без того великая картина бельгийских братьев Дарденн "Сын" (2002), премированная в Канне за год до "Нашествия...", интересна вдвойне.

Отец, столяр и плотник, берется обучать ремеслу 16-летнего паренька, который пять лет назад убил его собственного Сына. "Зачем?!" - в ужасе орет бывшая жена, снова забеременевшая, уже от нового мужа. "Не знаю, - отвечает Отец, которому отказано в биологическом продолжении. - Не знаю". Учит мастерству, изумляясь эгоизму и невменяемости подростка, сожалеющего лишь о том, что пришлось куковать в колонии пять лет.

Вот вам схема шедевра: человек поставлен перед фактом своей биологической конечности. Что делать человеку теперь, когда не осталось никаких иллюзий? - Человек усыновляет убийцу, своего абсолютного врага. Того, кто обозначил его предел и ткнул носом в ничто.

Таким образом герой утверждает главную, не всем очевидную функцию отца. Отец - категория неотчуждаемая, сполна реализующая себя только в координатах ответственности. Таковы уроки трех "провинциальных" режиссеров: Аркана и Дарденнов. К сожалению, у нас не так. Мы же большие, наше отцовство предполагает кровь, власть, розгу, водку, присядку. Господи, вразуми Россию.