Последняя колонка года - итоговая. И я, конечно, должен был написать в ней что-нибудь об украинских выборах, что-нибудь о назначениях губернаторов, что-нибудь об отмене льгот и в конце как-нибудь пнуть Путина. Например за то, что на декабрьской пресс-конференции (тоже итоговой) он не сказал ни единого слова о Беслане.

Может быть, так и стоило бы поступить. Вот только колонка называется "Всюду жизнь", и - можете пнуть уже меня, в данном случае за нескромность, - но я все-таки напишу о своей жизни в этом году. О жизни, в которой не было ни украинских выборов, ни назначения губернаторов, ни отмены льгот. И Беслана в ней тоже, если честно, не было, потому что в Беслане я не был. По-хорошему, там стоило быть - но вот не был, извините. Когда штурмовали школу, я был в Домодедове - не в аэропорту, а в городе, на кладбище тамошнем. Хоронил прописанного там парня, который тремя днями ранее взорвался на "Рижской". То есть не хоронил конечно, а присутствовал на похоронах, чтобы потом написать репортаж о них. Несправедливо даже как-то: вы наверняка думаете, что я весь год только и занимался тем, что писал о нацболах, а я в этом году больше всего писал о похоронах.

Хоронил пассажиров взорванного метро и тех, кого завалило обломками "Трансвааля". Шахтеров, сгоревших под землей в Осинниках, и то, что осталось от пассажиров взорванных в августе самолетов. Строителей, убитых в Ираке, и туристов, заваленных обломками отеля в Египте. И спасателей из Беслана тоже хоронил - слушал, как Шойгу, стоя у гроба, рассказывает о том, каким замечательным водолазом был парень, которого убили в Беслане, и не понимал, зачем в захваченную террористами школу нужно было посылать водолаза.

В этом году было много похорон.

Нацболов, впрочем, тоже было много. В марте, на одном из первых их мирных захватов - в офисе "Единой России", - я прошел в здание с ними, и, поверьте, торчать из окна этого учреждения, глядя на разбегающихся жирных бюрократов и развевающееся рядом с тобой красное знамя с серпом и молотом, - самое большое удовольствие, которое только может быть. Потом, правда, за это пришлось просидеть остаток дня в "обезьяннике", дожидаясь, пока тебя оштрафуют за административное правонарушение. Весной за такое штрафовали. В конце года - уже сажали по уголовным статьям. Но к концу года я перестал прорываться в захваченные здания вместе с нацболами и, самое ужасное, начал сомневаться в том, что за этими парнями - действительно лучшими людьми современной России - что за ними не маячит зловещая кремлевская тень. В начале года не сомневался, теперь сомневаюсь, и не потому что стал умнее, а потому что тень стала заметнее - везде, не только за нацболами.

Еще меня летом побила охрана Белого дома, и потом я долго судился с Федеральной службой охраны и проиграл суд, потому что судья не поверил, что меня избили. Зато фонд Ходорковского дал мне за то избиение ноутбук - как жертве произвола. И все говорили мне, что я продался, что ноутбук брать не следовало. А в конце года сам Ходорковский написал из тюрьмы письмо в "Ведомости" - о том, что хочет провести остаток жизни на свободе и гулять по улицам с детьми. И Ходорковского невероятно жалко, потому что уж ему-то ноутбука точно никто не даст, да и к детям наверняка не отпустят.

Ходорковский, однако, здесь совершенно ни при чем. Я подвожу свои, а не его итоги года. Взрыв на "Рижской", да. Когда сообщение о нем появилось в ленте, я сидел и пил виски с кинокритиком Масловой. В этом году я начал пить виски, раньше не пил. Сегодня у нас последний рабочий день, и я по этому случаю опять буду пить виски, хотя уже совсем не хочу.

А в моем родном городе Калининграде я в этом году был всего три раза - гораздо меньше, чем, например, в прошлом. Первого января планирую поехать в Калининград еще, но, между нами говоря, только из тех соображений, что туда уезжает любимая женщина, которая тоже оттуда, - а других поводов ездить в Калининград уже и нет, с родителями гораздо приятнее видеться в Москве, а тамошние друзья - у них своя жизнь, совсем другая, чем у меня. И это тоже важный - и очень печальный - итог моего года.

Что еще? Ну, новые знакомства, конечно. Неделю назад я уже писал о теперь уже бывшем прокуроре, которого мучила совесть из-за несправедливого приговора, вынесенного по его настоянию. Он у меня в этом году не один такой - недели за две до первой встречи с ним я познакомился с обозревателем придворной "Комсомольской правды", который жаловался мне на цензуру и агитпроп и говорил, что надеется на смену власти в стране - потому что тогда ему больше не придется писать в своей колонке то, чего он писать не хочет. Раньше я таких людей не встречал, но за то, что они как класс появились только в этом году, не поручусь - наверное, мне просто раньше больше везло, и я общался с другими людьми.

Еще я впервые в этом году видел Ленина - в смысле был в Мавзолее, дважды. Первый раз - сам по себе, чтобы посмотреть, второй - с Геннадием Андреевичем Зюгановым, который ходил к могиле Сталина возлагать в день его рождения венок, а потом долго говорил о полицейском государстве и новой бериевщине, которая у нас сейчас. Сталин в этом году, в свою очередь, из символа оппозиционности, каковым оставался еще с тех времен, когда водители грузовиков клеили его портрет на лобовые стекла, превратился в популярного героя массовой культуры - в конце года по Первому каналу прошло подряд два сериала с вполне симпатичным Сталиным, чуть раньше вышла книжка Ерофеева "Хороший Сталин", так что бабушкам-коммунисткам (они этого еще не понимают) уже не с чем выходить на демонстрации, портреты Сталина в этом году у них отобрали не менее нагло, чем льготы. Это тоже важный итог моего года, потому что бабушки-коммунистки - мои ньюсмейкеры.

Да, кстати, это же вообще был мой год, я родился в год Обезьяны. И Обезьяна не подвела: и по работе какие-никакие успехи были, и вне работы. Даже стиральную машину купил, свою первую стиральную машину. Это, знаете, чертовски приятно, когда у тебя есть своя стиральная машина. Приятнее, пожалуй, только торчать из окна, глядя на разбегающихся жирных бюрократов и развевающееся рядом с тобой красное знамя с серпом и молотом.