Особенности национальной езды

Езда в незнаемое - аллитерировал В.В.Маяковский, определяя поэзию. Определение подходит и для других перемещений - как в физическом теле, так и не вполне, не говоря уже о метафорическом варианте. С виду это романтическое определение, и даже странно, что его произвел Маяковский, так любивший все конкретное. Впрочем, присущие ему навыки копирайтера налицо: слоган до сих пор вспоминают.

Но тут не все очевидно. Слоган допускает свое расчленение и изучение, отчего сразу же становится понятным, что особого романтизма тут нет, наоборот: в итоге упомянутой езды что-то конкретное непременно будет. Да, речь идет об отправке непонятным маршрутом, однако - с обязательным получением результата: стихотворения. Или же осознания чего-то, что будет предъявлено в зарифмованном виде. Или же просто будет ритмически рассказано о том, что там именно автор там почувствовал, что-то обретая. Собственно, автор и сам этого не скрывает, далее по тексту: "Поэзия - та же добыча радия", то есть результат обязателен, а стихотворение вообще обращено к фининспектору, оценивающему размеры добытого, деля его на затраченные трудодни.

Итак, строчка вполне пригодна для любого формата путешествий, делая слово "незнаемое" причиной результата, который будет, а уж тот непременно отыщется. Но это не исключает романтизм подхода. Романтики вполне материальны: да хоть строчка про "я еду за туманом и за запахом тайги" - и та определяет характер заинтересованности, разве что ценности другие, но конкретное обладание предполагается. Движение ничто, цель - все. Сам факт движения и перемещения в незнакомых обстоятельствах имеет смысл только при наличии результата. Результат обеспечивает путешествию смысл, а иначе о нем не станут говорить. Даже исходные немецкие романтики искали: голубой цветок. Впрочем, Новалис работал маркшейдером, так что под голубым цветком он мог иметь в виду взрыв метана в шахте. Но их последователи совсем бесхитростны в своих намерениях. Как минимум они всегда обретают некое чувство.

Вот в чем point: есть путешествие, по ходу которого может происходить много разного, но все это не есть точка приложения внимания. Главное - результат: только он замкнет мероприятие в смысловую единицу. Например: обонять запах тайги. Сам факт перехода личности в непривычное состояние вторичен для романтической натуры, нацеленной на итог. Это закономерно, поскольку романтизм по определению предполагает постоянную цельность внутренней жизни его носителя: должен быть ее стержень, и никакие ИСЗ романтику не полагаются, разве что слабые, производимые пивом или небольшой водкой. Такие процедуры не должны нарушать цельность личности, разве что могут слегка ее расшатать - что даст ей возможность лишний раз ощутить свою цельность. Очень антропоморфный стиль жизни.

Вот два положения, касающихся путешествий. А. Должен быть результат. Б. Результат должен быть приятен антропоморфному существу, не изменяя его свойств, имевшихся до путешествия. Тогда ситуация сводится к техническим моментам повышения эффективности мероприятия: куда ехать и на что смотреть, чтобы получить наиболее выгодный итог. Скажем, в глянце эти пункты расписываются конкретно, и логика тут есть. Если бы человек по факту перемещения, например, в Европу делался европейцем, то, вернувшись в прежние обстоятельства (из которых, собственно, и состоит), все бы забывал напрочь: и куда ездил? Ну а общественные структуры, существующие на иных, нежели антропоморфные, основаниях, не могут быть предметом общественного и социального интереса.

Понятно, что выставленная рамка вполне соотносима с проблемами современного искусства. Ну, если поэзия - езда в незнаемое, так и современное искусство вполне экскурсия на некоторую территорию. Однако как трактуется современное искусство в период нынешнего увеличения количества статей о нем, а это без повода не бывает? Преимущественно в терминах успеха художников в виде роста цен на их работы. Иными словами, от всякой штуки должна быть польза в вышеописанном варианте - езда в незнаемое с вывозом оттуда трофеев. Художники отправляются куда-то, по возвращении продавая владельцам галерей обретенные разности, а уж те перепродают диковинки лицам, по какой-то причине заинтересованным в разных кунштюках. Например, полагая их удачным объектом вложения средств.

Визуалка является очень удобной - сравнительно с кино, даже книгами и т.п. - территорией по части наличия там не существовавших ранее окрестностей. Предлагаются виды, которых ранее просто не было, и, таким образом, посещение выставки обеспечивает путешествие невесть куда. Дело, в общем, приятное и веселое - ну разве ж не весело съездить в новое место? Тем не менее в отношении к этому искусству есть подход, который даже печальнее темы сбыта диковинок.

В "Искусстве кино" прошел очень готичный диспут о том, как современное искусство корчится в муках, поскольку в обществе исчезла тяга к сложному и высокому, - романтика, конечно. Вот Бояков: "Конечно, и Гардинер, и Гринденко, и Поспелов, и Фанайлова, и Черняков, и Дурненковы хотят только одного: попасть в сегодняшнее время, что-то в нем уловить и преодолеть дефицит осмысления реальности, о котором мы уже говорили".

Это ровно то, о чем речь: требуется штука, которая называется "осмысление реальности" (а это вещь и предмет, ведь употребляется в форме "дефицит осмысления реальности" - куда уж материальнее?). Так что по определению деятели современного искусства созидают не просто так, а документируют существующую жизнь, в чем и состоит их обязанность и долг антропоморфных существ перед обществом таких же. Пусть даже они в полной мере этого и не осознают. В дискуссии употреблялся еще такой вариант: " освоение реальности". Так что это тут никакая не экскурсия, а конкретные экспедиции за осмыслением в целях освоения. Не покроют дефицит - зимой топить нечем будет. Но не получается, вот и надрыв.

Е.Фанайлова (та же дискуссия): " Я нахожусь в ситуации, о которой говорил Бояков: Бога нет. Вот я тот художник contemporary art, который отвечает перед публикой за то, что Бога нет. Это имеет отношение к вашему с Бояковым разговору о чертах системного кризиса искусства. Публика говорит такому художнику: "Пошел ты в ж..., художник, я массовую культуру посмотрю. Мне, художник, неинтересно, что ты там лопочешь. Что ты там своими выделениями рисуешь. Это твои психологические проблемы. Ты свои болезненные симптомы мне показываешь. А у меня самого этих симптомов хватает". Только та часть публики, которая готова разделить эти симптомы с современным художником, будет ходить на выставки contemporary art. Только тот человек, в котором и воля, и степень интеллекта высокая, и он такой экстремал, что нуждается в подобной подпитке... Но, по большому счету, для публики нет contemporary art. Это все миф насчет большого рынка, в который оно включено. Может быть, были в 90-е годы какие-то развеселые банки, которые покупали коллекции современного искусства. Возможно, есть и сейчас. Но рынок современного искусства никак не сравним даже с театральным".

Итак, возникла тема симптомов и выделений антропоморфного существа. Помимо проблемы дефицита, то есть проблемы массовой, привлечено и личное существование автора в формате симптомов, а симптомы тяготеют сойтись в синдром: не к добру все это. Тут есть хронологическая проблема: искусство уже давно не склонно потакать антропоморфизму в его традиционной форме (с симптомами и выделениями) - есть куча вариантов, не держащих антропоса как тушку в центре своего мировоззрения. Да и представления об антропоморфизме, а также о человечности разнятся в зависимости от типа цивилизации, ее традиций и среднего по палате уровня образования. Психику не обязательно рассматривать как следствие наличия рук-ног и выделений. Опыт-то уже есть, даже если не забираться в далекое прошлое, где, впрочем, тоже не все было очевидно с антропоморфной темой. Романтизм на пару с реализмом не исчерпывают ни дискурса, ни контекста.

Учитывая приход современного искусства с Запада и проблемы, возникающие у него тут, следует предположить, что существует некоторая граница, затрудняющая понимание. Ведь сомнительно, чтобы и по ту сторону границы все были так уж заморочены симптомами и выделениями - конкретно связывая их с произведением автора, которое в таком случае теряет возможность быть полезным обществу, предоставив ему продукт, годный к позитивному употреблению в качестве вещества, восполняющего дефицит осмысления реальности. Вот Документа в Касселе. Она же по определению все подряд документирует. В какой мере это ее свойство соотносится с требованием освоить реальность? Там всякие новые штуки, на территории выставки они являются конкретной реальностью. Что им надо еще осваивать?

И это не точка с постоянным кругом клиентуры, которая ходит туда разделять авторские искажения, а просто ИКЕА какая-то. Народу полно, очереди в выставочные помещения метров по сто. Выставочных мест штуки четыре или пять, работ полно, народу тоже. Причем это уже был сентябрь, а выставка работала с 16 июня, к тому же до Касселя еще и добраться надо - изрядная глухомань. И никаких попутных аттракционов и увеселений - разве что сосисками и питьем торгуют возле павильона на лужайке. То есть мероприятие, на которое конкретно приехали, а не так, чтобы в рамках проведения досуга, заодно. Чисто ИКЕА, совершенно общедоступное и массовое, пользующееся спросом. Современное искусство какое уж есть, однако вопросы "что именно хотел сказать нам художник своим произведением?" в воздухе не висят. Смотрят они там на всякие штуки, и их, зрителей, очень много. Штук тоже много, но в разы меньше чем тех, кто их разглядывает.

Ручаюсь, этим людям не приходило в голову искать что-то конкретное для себя: вряд ли все это имело отношение лично к ним, но им было интересно: толпились и разглядывали. Какое отношение к ним может иметь комната, заваленная интенсивным розовым цветом? Между тем они там побывали, так что, получается, уже имела. Но это же совершенно не требует осмысления. Просто в тот момент существовали люди, находящиеся в комнате, в которой нет ничего, кроме розового цвета, и, соответственно, это были немного другие люди, потому что обычно они в таких комнатах не находятся. Им дали побыть другими, сменить свой вид в этих художественных обстоятельствах. Но их социальные тушки вовсе не желали получить конкретный результат этого действия. Утверждаю: совершенно не требовали.

Частная гипотеза: все дело в языке. В евроязыках есть перфект, в русском - нет.

А если есть перфект, то за прошлое можно не волноваться, оно оформится по факту. Есть же разница: я "I've seen Documenta" или "Я был на Документе"? Ну был, и что? То есть что дальше-то, раз уж об этом заговорил? К чему, собственно, это сообщается? Вот и требуется оформить смысл результатом: там так-то и так-то. А в перфекте - "I've был там, видел", ну и все. Факт оформлен, содержит свой смысл в самом себе. Все, что там было, ты уже получил благодаря вспомогательному глаголу.

Отсутствие перфекта в русском наглядно требует оформления события, иначе все останется расплывчатым. Вот видели работу такого-то, и что? А это тот, который сейчас на Сотбисе за столько-то ушел. Даже имитация перфекта выражением "я сделал это" является фикцией. Здесь же вовсе не опускается шлагбаум из служебных слов после совершившегося и, благодаря шлагбауму, закончившегося куска времени: нет грамматической отбивки факта обладания, который остановит процесс, позволит ему существовать самостоятельно. Нет, тут же возникает вопрос: а что, собственно, это я такого сделал? От этого сделанного уже тянется связь к тому, кто это говорит: как истончающаяся жевательная резинка из его рта - с другой стороны прилипшая к предмету речи. Да и вообще, сделали ли вообще что-то, раз уж возникают эти постоянные вопросы? "Это" расплывается, ликвидируя саму возможность его сделать. От него не отделаешься, а если эта ниточка порвется, тогда вообще ничего от сделанного не останется, как и не было.

А пока не оборвалась - все длится и длится. Приходится заполнять дыру в грамматике, чтобы как-нибудь застопорить постоянное соотнесение с прошлым: вот - результат. Теперь прошлое перешло в него. Так что какие уж тут путешествия, только экспедиции за чем-нибудь конкретным - тогда этой штукой можно будет заткнуть дыру, возникшую в момент отъезда. Постоянные поиски смысла имеют в основе всего-то грамматическую причину.

Немцы, которые заходили в розовую комнату и вообще были на Документе, они как? Они haben эту Документу gesehen, и этот гезеен у них во владении: спокойное умиротворение, не требующее какого-то определенного итога. "Хабен" им оформил во владение кусок времени, причем со всем его содержанием, а не как частный результат.

Без перфекта так ничего и не кончается: даже то, что реально закончилось. Что за путешествия возможны в таких обстоятельствах? Только единственное, от которого никуда не денешься, безальтернативное, так уж язык подстроил. Да, вот еще проблема: как же повзрослеть человеку, знающему только русский язык, ведь у него никогда ничего не бывает в закончившемся прошлом?

Фото: Документа - 12. Кассель. (мобильник)

       
Print version Распечатать