Массовизация политики в дореволюционной России приходится на рубеж XIX-ХХ веков. Систематическое появление на улице толп людей с красными флагами, поющих "Марсельезу" и кричащих "Долой самодержавие!", стало для власти неожиданностью. Народовольчество - гроза власти в 1860-1880-е годы - приучило государство концентрировать свое внимание при борьбе с крамолой на революционерах, практиковавших индивидуальный террор. Силовые структуры главную угрозу для страны видели именно в народническом движении - соответственно, они были обучены борьбе с бомбистами-террористами. Социал-демократическое движение, более-менее ясно обозначившееся в первой половине 1890-х годов, изначально воспринималось властью как достаточно удачная альтернатива, которая отвлекала на себя определенную часть недовольных в обществе и способствовало снижению популярности народовольцев.

В результате, по меткому замечанию одного из работников Департамента полиции, правительство "прозевало" революционное социал-демократическое движение (1). Угрозы, исходящие от социал-демократов, были осознаны властью только тогда, когда она была поставлена перед фактом "уличной политики".

Правда, наиболее дальновидные деятели политического сыска говорили об опасности социал-демократического движения практически сразу же после появления такового. Руководитель Московского охранного отделения, а затем одного из отделов Департамента полиции С.В.Зубатов в течение нескольких лет раздумывал над вопросом, как вывести рабочих из-под пропаганды социал-демократов. Во второй половине 1890-х годов он составил ряд аналитических записок, которые к 1901-1902 годам оформились в целостную политику, известную под названием "зубатовского социализма".

Попытка Зубатова создать легализованное рабочее движение натолкнулась на стойкое сопротивление власти и промышленников, спровоцированное министром финансов С.Ю.Витте. Кроме того, несколько акций легальных рабочих организаций летом 1903 года, превратившиеся из-за неумелости их организаторов в буйные демонстрации, поставили точку в единственной попытке власти элиминировать массовое протестное движение.

Не сумев заранее запастись готовыми средствами перевода уличного протеста в протест более конструктивный (например, посредством легализованных профсоюзов, процедуры договоров между рабочими и предпринимателями и т.д.), власть была вынуждена бороться с последствиями своей недальновидности - массовой уличной политикой.

Бороться с таковой власть тоже особо не умела. Оставив здесь в стороне вопрос о том, появилась бы уличная политика, не будь в нашей истории чрезвычайно активных и радикальных социал-демократов, отметим, что в итоге государству пришлось продумывать методы действий, что называется, по ходу дела.

Первые уличные беспорядки произошли в 1899 году. Начало всему положили студенты Московского университета, недовольные указанием ректора В.И.Сергеевича о ненарушении уличного порядка при праздновании годовщины вуза. Действуя "в пику" непопулярному новому ректору, студенты стали безобразничать в университете, а затем и на улице. Слух о начавшихся беспорядках распространился по городу. Группы учащихся с праздношатающейся молодежью и подростками появлялись в разных частях города, нарушая обычный порядок жизни, распевая песни, выкрикивая антиправительственные лозунги.

Ведомства, ответственные за порядок на улице - жандармерия и полиция, - пребывали в растерянности. С непривычки полиция действовала неумело, что увеличивало общую сумятицу. Вызванные для водворения порядка наряды мешали друг другу, при их появлении "молодежь шикала, свистела и разбегалась, чтобы собраться в другом месте, наряды направлялись туда... беспорядочники вновь разбегались, и так до бесконечности" (2).

Часть толпы была все-таки задержана полицией. Действуя согласно инструкциям, полиция переправила всех задержанных для фиксации - так называемой "переписки" - в Манеж. Но и там толпа взяла свое: "Несколько сотен задержанной публики делали что хотели. На куче песку, около одной из стен манежа организовалась сходка. Взобравшийся наверх студент, председатель, неистово звонит колокольчиком и начинает затем говорить. Галдеж и речи. В другом конце импровизированный хор что-то поет. В левом углу от входа большая группа молодежи устроила живую стену-круг, за которой любители предаются свободной любви с попавшими в манеж проститутками. Оберегающие происходящее действо студенты хохочут". На подобное безобразие у полицейских не было готового адекватного ответа: "Полицейские офицеры беспомощно метались от одной группы к другой, убеждали не петь, прекратить сходку, просили уговорить товарищей не безобразничать с дамами и т.д." (3).

Первые уличные "действа" показали всю сложность решения проблемы уличных демонстраций силами одной полиции. Для разгона толпы постепенно стали привлекаться войсковые подразделения, жандармские эскадроны и казаки.

Неконструктивный, без позитивных целей, основанный на одном лозунге "Долой самодержавие!", разрушительный по своему свойству протест одной стороны вызывал соответственную реакцию другой стороны. Разгоны демонстраций в 1901-1902 годах зачастую стали переходить в схватки демонстрантов с полицией. Так, во время демонстрации 4 марта 1901 года в Санкт-Петербурге у Казанского собора "произошло настоящее побоище между демонстрантами, с одной стороны, и полицией с войсковым нарядом с другой. Демонстранты действовали палками, железными прутьями и даже стреляли. Наряды употребили в дело холодное оружие и нагайки" (4). В качестве мести за применение насилия по отношению к демонстрантам революционеры сделали попытку покушения на обер-прокурора Синода, идеолога правления Александра III К.П.Победоносцева.

Разумеется, либеральная публицистика не упускала повода для критики власти. В вину полиции, да и всему государству ставились "произвол", "применение насилия", "бесчинства над безоружными людьми", "жестокость", "беззаконие" и т.п. На контрасте с образом "гниющей и разлагающейся" власти проводилась героизация образа демонстрантов, которые наделялись ореолом "мучеников", пострадавших за высокую и чистую идею свободы.

То, что любые уличные выступления, в том числе и политические, проводились в нарушение существовавшего законодательства, не волновало общество, преимущественно находившегося под влиянием либерального дискурса. Как отмечали в своих донесениях начальники местных жандармских управлений, "пропаганда крайних элементов поддерживается либеральной частью общества, которая в ожидании крупных реформ сочувственно относится пока к массовым демонстрациям, учиняемым при всяком удобном случае учащейся молодежью под руководством и с участием революционеров. Создалось такое положение, что борьба административных органов с демонстрантами является зачастую бессильной, не встречая поддержки общества и даже в судебном мире" (5). Ничего не напоминает этот союз респектабельно-либерального и политически маргинального?

Между тем реальная картина была намного сложнее, чем то, как она была представлена в либеральной прессе: избиение беззащитных демонстрантов "радующимися" своей безнаказанной жестокости полицейскими. В самих же полицейских кругах почиталась совсем не "жестокость расправы над демонстрантами". Главной своей задачей работники силовых ведомств считали сохранность законности и правопорядка, при этом не допуская или по возможности минимизируя насилие с обеих сторон.

Примером удачного обращения с протестующей толпой стала ликвидация университетских беспорядков в январе 1902 года в Москве. Тогда толпа студентов из тысячи человек устроила в МГУ дебош: жгли документы, печатали на гектографе и тут же раздавали революционные прокламации, скандировали антиправительственные лозунги. После безрезультатных переговоров со студентами, закрывшимися в университете, пожарные взломали дверь, городовые и казаки проникли в университет, окружили всех находящихся там на сходке и выгнали из здания. Под напором полицейского наряда толпа была вынуждена двинуться к Манежу, где их перед отправлением в тюрьму должны были переписать. Самая большая трудность заключалась в том, чтобы заставить буйную толпу, которая и по дороге к Манежу продолжала петь революционные песни, слушаться приказаний полицейских без применения насилия. Это сложное задание было поручено жандармскому офицеру А.И.Спиридовичу. В его распоряжении были полурота пехоты, взвод конных казаков, несколько полицейских офицеров и около 20 городовых. Подойдя к заданию со смекалкой, Спиридович разработал следующий план "овладения толпой": "От главных дверей манежа, вдоль его, были растянуты шпалерами две шеренги пехоты, сомкнувшиеся в дальнем конце, благодаря чему получился длинный коридор-тупик... Коридор был поделен на пять частей, причем при начале каждого деления стояло по два казака". Остальные казаки и вся полиция были выстроены внутри манежа по обе стороны входных дверей. Когда толпа хлынула в манеж, два казака отрезали уже вошедшую в коридор часть толпы, загнали в тупик и замкнули ее в кольцо. Укороченный коридор сомкнулся в новый тупик, автоматически наполнившийся напирающей извне толпой, образовал второе кольцо и т.д. Полицейские при входе толпы в Манеж отбирали у протестантов палки и ножи и отводили женщин в отдельное кольцо городовых. В итоге через некоторое время в разных сторонах манежа оказалось пять окруженных больших групп арестованных. Изолирование женщин от мужчин способствовало снижению воинственности толпы. Попытки студентов петь тут же пресекались казаками, которые начинали грозить нагайками. Переписка тысячи человек была осуществлена за три часа, после чего задержанных отправили в тюрьму. Женщинам "жестокие полицейские" предложили добираться до тюрьмы в фургонах, от чего по горячности все отказались, тогда как в тюрьме задержанных ждал ужин.

Общий итог усмирения беспорядков, подведенный А.И.Спиридовичем, позволяет определить те цели, которыми руководствовались представители силовых ведомств при общении с толпой: "Слава богу, все сошло хорошо. Ни одного удара, ни одного скандала, ни одной жалобы на действия войск или полиции" (6).

В 1904 году у полицейских еще прибавилось головной боли: по стране прокатилась целая волна публичных лекций и публичных заседаний различных новообразованных обществ.

В обязанности полиции входило присутствовать на всех публичных мероприятиях и следить на них за соблюдением порядка и законности. А публичных мероприятий в каждой губернии, особенно в столичных Московской и Санкт-Петербургской, в это время хватало. Полицейским нужно было посещать лекции общественных (читай - "либеральных") деятелей, заседания различных обществ, от сугубо профессиональных (физико-медицинские, врачебные, агрономические и т.д.) до весьма политизированных (помощи голодающим, помощи в чтении больным и бедным, помощи заключенным и т.п.).

Собственно, надо признаться, присутствовать на подобных мероприятиях в первые годы ХХ века в качестве представителя власти было малоприятным занятием. Активизация и радикализация рабочего, крестьянского, студенческого движений привели к резкому полевению либерального движения, участники которого по преимуществу составляли основной контингент членов обществ и слушателей лекций.

Требования левых либералов - конституция и парламент - в 1903-1904 годах стали объединяющим лозунгом для оппозиционеров. В большинстве обществ самого различного толка в течение 1904 года были приняты резолюции с требованием конституции, так как в существующих условиях якобы невозможно заниматься решением частных вопросов (будь то медицина, образование, пожарное дело, кустарный промысел и т.п.). В либеральных кругах в то время была распространена шутка, что скоро и съезды акушерок будут выступать с резолюциями о необходимости конституции, потому как "в условиях самодержавия принимать роды невозможно" (7).

Кроме того, на собрания различных обществ их руководители стали не только пускать рабочих, социал-демократов, социал-революционеров, но и настаивать на их присутствии, что, естественно, способствовало радикализации речей и общего настроения в публике.

Неудивительно, что к обязанности посещать заседания обществ и лекции полицейские относились без особого энтузиазма. Как отмечал начальник саратовского отделения полиции в предреволюционном 1904 году, "чинами местной полиции не принимается никаких мер для наведения порядка на лекциях... ни к задержанию виновных, ни к осмысленному составлению протокола о происшедшем, по которому возможно было бы приступить к производству формального дознания (8).

Департамент полиции был к тому же озабочен самим фактом пребывания 5-6 полицейских на многолюдных (иногда до 2-3 тысяч человек) заседаниях. Проблема особенно явно проявила себя в 1905 году, когда полицейские на таких заседаниях стали подвергаться побоям. В обобщающем отчете Департамента полиции за 1905 год указывалось, что чиновники на собраниях обществ подвергались "безнаказанному глумлению со стороны собравшихся" (9). Так, в Харькове во время лекции профессора П.Н.Милюкова (будущего лидера крупнейшей либеральной партии кадетов) "присутствующий пристав, будучи узнанным, подвергся побоям" (10).

Кроме опасности для здоровья и жизни полицейского существовала и другая, не менее важная проблема. Полицейскому "поневоле приходится выслушивать речи, поносящие ту правительственную власть, представителем которой он является... революционеры произносят на собраниях свои речи совершенно свободно, сознавая затруднительное положение чиновника, который в большинстве случаев не в состоянии даже установить личность ораторов, немедленно скрывающихся в толпе". В качестве меры руководители Департамента полиции предлагали "не допускать вовсе публичных собраний, заведомо переходящих пределы дозволенного", разрешая лишь частные собрания на квартирах (11).

К 1905 году власть потеряла необходимую твердость при общении с массами. Попытки закрытия собраний обществ в связи с произнесением на них антиправительственных речей, попытки разгона нелегальных сходок, на которых обсуждались вопросы свержения самодержавия, раз за разом оканчивались для власти неудачно. Несмотря на требования полицейских, резолюции принимались и распространялись, решения о создании организаций проводились в жизнь.

Однако российское государство зашаталось не тогда, когда появилась противоправительственная пропаганда, а в тот момент, когда власть перестала быть уверенной в правильности и эффективности своих действий.

Примечания:

1. Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков, 1928. С. 45.

2. Там же. С. 82.

3. Там же. С. 84.

4. Там же. С. 86.

5. ГАРФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1905. Оп. 103. Д.1. Ч. 61. Лит. А. Л.1об.

6. Спиридович А.И. Указ.соч. С. 93.

7. Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881-1914. М., 1997. С. 286.

8. ГАРФ. Ф. 102. ОО.1905. 1 отд. Д. 106. Ч. 20.

9. Там же. Д. 999. Ч. 43. Л. 18.

10. Там же. Д. 975. Т. 3. Л. 5об.

11. Там же. Д. 999. Ч. 43.