Один из парадоксов нашего сегодняшнего бытования заключается в том, что социально русский человек (а особенно в провинции) все еще крайне патриархален. Разумеется, содержание этой патриархальности зависит от точки отсчета: по сравнению с Ираном или Пакистаном мы вполне европейцы. Однако на фоне Европы и даже на фоне более структурированного американского социума русский человек по самой форме своего отношения к пространству - образец приверженности патриархальным социокультурным модальностям. Модальности не есть традиции в их классическом понимании, и различия между этими двумя формами отношения человека к окружающей его действительности весьма серьезны. Традиции начинаются там, где "повестка дня", диктат повседневности не играет существенной роли: празднование Нового года - одна из самых устойчивых русских традиций XX века, отменить или содержательно изменить которую волевым усилием попросту невозможно.

Социокультурная модальность, наоборот, лежит в сфере постоянно меняющихся ответов общества на вызовы. Часто одно поколение нерешенную проблему передает своим детям: так модальность обретает черты историчности (именно это позволяет путать ее с традицией). Пресловутый "квартирный вопрос", ставший из советского российским и отодвинувший на второй план даже очень больную тему "деревни", и есть наша долгая и очень общественно важная модальность. Формирующие государственную политику чиновники ошибочно полагают "квартиру" несколькими десятками метров жилплощади, русская патриархальность "квартиру" считает личным пространством бытия в мире. Это противоречие - определяющий фактор того социального недовольства, что в последнее время все чаще выплескивается митингами против тарифов ЖКХ.

На самом деле тарифы обывателю глубоко безразличны, и воевать за их снижение нет никакого смысла. Обыватель не силен в экономике, и разговоры об "удорожании ресурсов" или "изношенности инфраструктуры" университетские экономисты могут вести друг с другом: никому, кроме них, все это не интересно. У "простого человека" свои "ресурсы" и "инфраструктура". И тарифы на услуги ЖКХ зачастую искренне полагаются чем-то вроде оброка или барщины (в зависимости от тяжести для семейного бюджета), которые государство ярмом наложило на не повинных ни в чем граждан.

Граждане в свою очередь делают, что могут. Неделю назад знакомый рассказал историю: к его соседке пришли счетчик проверять "какие-то энергетики". Выяснилось, что она не платит за свет с января 2004 года: "какие-то энергетики" решили ее отключать, женщина в ответ ругалась и грозилась вызвать милицию. В этом сюжете все: и словно бы с Марса прилетевшие "энергетики", и двухгодовая задолженность, и угрозы - все о том, что "квартира" есть пространство, ради которого иногда и стоит жить. Впрочем, веселого мало. Социокультурная модальность "жилья" сегодня извращена до предела: если крестьяне всю воду, свет etc "срабатывали" сами, если во времена Советского Союза социальные обязательства государства простирались более чем широко, то сегодня нет ни того ни другого. Есть стойкая убежденность в том, что водопровод "сработан еще рабами Рима", и в том, что все остальное - дело государства и не надо к простому трудовому человеку лезть со всеми этими нелепыми реформированиями. Потому-то деградация ЖКХ - это не только деградация инфраструктуры, но еще и деградация социального пространства, которое государство пытается втиснуть в сферу рыночных отношений.

Национальный проект "Жилье", в сущности, "заточен" именно на эффективное рыночное решение существующих в отрасли ЖКХ и жилищного строительства проблем. Работы и на этих двух фронтах хватит с лихвой еще на несколько десятилетий: чего стоят одни только коррумпированные снизу доверху региональные рынки жилья или хроническая недоразвитость ипотечного кредитования. Однако в самом целеполагании каждого из национальных проектов существует принципиально важная черта, которую первым внятно озвучил Алексей Чадаев в книге "Путин. Его идеология". Книгу, разумеется, не все читали, зато поругать успел каждый. А суть целеполагания очень проста: национальные проекты не могут и не должны "делаться" государством. Государство инвестирует в проект средства и обеспечивает пространство их расходования: как только эти условия полностью соблюдены, к национальным проектам подключаются общество и бизнес, по-своему заинтересованные в их реализации.

В случае с "Жильем" оказалось, что ни государство, ни бизнес, ни общество к реализации проекта не готовы. И если с первыми двумя субъектами действия все более или менее ясно, то общественная реакция отторжения для многих до сих пор является загадкой. Без общественного участия в нацпроекте между тем никакого "Жилья" не получится, потому что сама форма нашей социокультурной модальности, когда "мой дом" в буквальном смысле становится "моей крепостью", когда продать/обменять/купить квартиру само по себе крайне непростое психологическое решение, когда в квартире могут жить три поколения семьи, - сама эта форма напрочь отрицает тот рынок, о котором говорит механика национального проекта.

"Квартирного вопроса", который пытаются решить чиновники, в "чистом", булгаковском, виде сегодня не существует. Вопрос "жилья" - это в первую очередь вопрос социального пространства, а не количества квадратных метров. Отсюда, из этого тупика, берет свое начало множество социальных проблем наших больших и малых городов: пьянство и "домашняя тирания", уличная подростковая преступность, трудности социализации в городских окраинах, откуда не уехать, и так далее и тому подобное.

Пока "квартира" не станет в сознании граждан России конвертируемым товаром (а не "вечной мечтой"), когда не от государства будут пятнадцатый год ждать жилплощади (а от себя самого), когда каждый житель дома будет хотеть знать, кто и как чинит лифты в подъезде, тогда у национального проекта "Жилье" и у реформы ЖКХ есть хотя бы шансы когда-нибудь закончится успешно. В противном случае следующее поколение рискует остаться в конечном итоге всего реформирования на руинах построенных почти сто лет назад "хрущевок". Мало реформировать отрасль, нужно еще уметь реформировать людей, а умение это дорогого стоит, как и все действительно ценное.