В одном из своих лучших и самых эмоциональных парламентских выступлений Уинстон Черчилль отметил, что нам не всегда дано предугадать будущее развитие событий. "На каком-то этапе кажется, что человек прав, - великодушно допустил Черчилль (ведь выступал он по грустному и лично для него довольно деликатному поводу - в связи с кончиной своего недавнего соперника Невилля Чемберлена (Neville Chamberlain) в ноябре 1940 г.), - на другом - что он ошибался. Потом проходит еще несколько лет, и мы, оглядываясь назад, видим все в новом свете. Вещи приобретают иной масштаб. Меняется шкала ценностей. И тогда история с мерцающим фонарем в руке пытается впотьмах нащупать тропу прошлого, восстановить его картины, услышать его эхо и донести до нас слабый отблеск давно отпылавших страстей". Его слова относятся как к самой истории, так и к историкам. Со временем в ином свете предстают не только события и политические решения, но и репутации ученых и публицистов.

Что ж, накануне столетия со дня рождения Алана Тейлора (25 марта этого года), наверно, и нам удастся донести до нынешнего поколения лишь слабый отблеск пылавших вокруг него страстей. Ведь он принадлежит к эпохе "позавчерашнего дня", которую недаром называют самой "далекой" от нас, и, насколько я могу судить, мало людей моложе сорока вообще представляют себе, какой необыкновенной репутацией - или по крайней мере славой - некогда пользовался Тейлор. Сорок лет назад он был самым известным историком в нашей стране. Он выучил не одно поколение студентов и в свое время считался самым популярным лектором в Оксфорде. Кроме того, он написал множество книг, от строго научных до беззастенчиво конъюнктурных, был чрезвычайно плодовитым публицистом и телеведущим - основоположником породы "говорящих голов" или "телепрофессоров".

С конца 1950-х до 1970-х он был по-настоящему "публичной фигурой", постоянно участвовал в ток-шоу и выступал по телевидению с блестящими, пусть и несколько вольными, а порой и просто недостоверными с научной точки зрения лекциями. Он писал без остановки - отчасти потому, что ему это нравилось, отчасти потому, что это у него отлично получалось, а отчасти потому, что он, похоже, был одним из тех людей, кому не дает покоя призрак нищеты - хотя в случае с Тейлором никаких реальных оснований для этого не было. Он стал центральным персонажем трех биографических книг, не считая автобиографии "Личная история" (A Personal History) - не так уж плохо для оксфордского профессора; из них мы, среди прочего, узнаем, что, изображая себя "простым парнем" из Ланкашира, близким по духу к рабочему классу, Тейлор, мягко говоря, лукавил. По марксистским понятиям он принадлежал к "крупной буржуазии": его отец был владельцем торговой фирмы, которая приносила ему по 5000 фунтов в год, а в 1920 г. он продал свой бизнес за 100000 фунтов (перемножив эти суммы на 40 или 50, вы получите представление о том, что они означают по сегодняшним меркам).

Этот образ "нахального провинциала" тоже способствовал необычайной популярности Тейлора; мы зачитывались его рецензиями в Observer, его регулярной колонкой в New Statesman, старались не пропустить ни одной телепередачи с его участием - я и сегодня, спустя десятилетия, отлично помню его диспут с Хью Тревор-Ропером (Hugh Trevor-Roper) по поводу тейлоровской книги "Причины Второй мировой войны" (The Origins of the Second World War): теперь на телеэкране почти не увидишь программ такого уровня. Он отлично владел писательским ремеслом, умел завладевать вниманием читателя с первой же фразы, оживлял текст шутками и афоризмами вроде: "Если бы немцам удалось истребить своих соседей-славян, как это сделали англосаксы с индейцами в Северной Америке, они стали бы похожи на нынешних американцев - так же выступали бы за братскую любовь к ближнему и мир между народами".

Некоторые его книги действительно в чем-то изменили наш взгляд на историю, точнее, некоторые пассажи из его книг: ведь Тейлор не был крупным теоретиком, писал не "для потомков", да и оригинальным исследователем его назвать нельзя. До войны он опубликовал два небольших научных труда - "Итальянский вопрос в европейской дипломатии 1847-1849 гг." (The Italian Problem In European Diplomacy 1847-1849) и "Первые шаги германской колониальной экспансии, 1884-1885 гг." (Germany's First Bid For Colonies 1884-1885), отличавшиеся достаточной академичностью, хотя уже в них проявилось "легкомыслие первокурсника", в котором позднее упрекнет Тейлора один из научных рецензентов. В 1940-х он написал "Габсбургскую монархию" (The Habsburg Monarchy), "Курс германской истории" (The Course of German History), в 1954 г. - "Борьбу за господство в Европе 1848-1918" (The Struggle for Mastery in Europe 1848-1918), в 1957 г. - "Возмутителей спокойствия" (The Trouble Makers), где сформулировал "альтернативный" взгляд на внешнюю политику, в 1965 г. - "Историю англичан 1914-1945 гг." (English History 1914-1945), возможно, самую знаменитую из всех своих книг (я перечислил лишь часть его трудов, вышедших за эти годы). Более поздние работы Тейлора становились все слабее, а некоторые были настолько плохи, что о них лучше вообще не вспоминать - хотя бы из деликатности.

Впрочем, его книга, вызвавшая больше всего споров, носила отчасти теоретический характер. "Причины Второй мировой войны" (1961 г.) вызвали бурю возмущения у критиков: они сочли, что Тейлор "обеляет" Гитлера, изображая его авантюристом и импровизатором, не имевшим продуманной стратегии, а также "рупором германского народа". Этот тезис стал развитием идеи, намеченной, порой легковесно и вульгарно, еще в "Курсе германской истории": о том, что немцы - нация завоевателей. Впрочем, в главах "Причин", посвященных событиям в самой Британии, придраться не к чему. Еще в 1940 г., после того как друг Тейлора Майкл Фут (Michael Foot) с двумя соавторами опубликовал абсурдный памфлет "Виновные" (Guilty Men), начал распространяться миф о том, что злонамеренные "умиротворители" пресмыкались перед Гитлером вопреки воле британского народа, стремившегося, как и его смелый авангард в лице левых кругов, к бескомпромиссной борьбе с нацистами. Тейлор восстановил историческую истину, показав, что британский народ жаждал избежать войны, причем такую же позицию занимали почти все лондонские газеты и Лейбористская партия.

Если вы хотите получить представление о его афористичном и саркастическом стиле, вот несколько примеров. Взять, скажем, "Борьбу за господство в Европе": пожалуй, самое ценное в этой книге - как раз сноски и авторские отступления. Так, Тейлор весьма остроумно формулирует одну из причин, по которым в последние десятилетия перед Первой мировой войной Британия вела себя миролюбиво, а Германия воинственно: "В Англии налогоплательщики были одновременно и правящим классом: развитие экономики приносило им непосредственную выгоду. В Германии правящий класс налогов не платил, и прямой заинтересованности в развитии экономики у него не было". А в "Истории англичан" он буквально одной фразой разрушает до основания излюбленный тезис лейбористов о "голодных тридцатых": на самом деле в эти годы "большинство англичан жило богаче, чем кто-либо за всю предшествующую историю человечества: их отпуска увеличивались, рабочий день сокращался, реальная зарплата росла".

Впрочем, все это имеет и оборотную сторону. Вспоминая и перечитывая его искрометную прозу, так восхищавшую меня в молодости, я ловлю себя на мысли, что тейлоровский стиль был намеренно "просчитан" таким образом, чтобы покорить именно юного читателя. С годами я гораздо больше узнал о Тейлоре, а потом и познакомился с ним. Часто случается, что человек, очаровавший вас своими публичными выступлениями, в общении оказывается далеко не такой привлекательной личностью. К Тейлору это относится "в квадрате", причем наиболее жесткое "обвинительное заключение" против себя он составил сам. "Личную историю" можно назвать в числе самых беспощадно разоблачительных автобиографий, когда-либо увидевших свет. И речь здесь не о личной жизни Тейлора, хотя он сам и три его жены постарались насытить ее комическими поворотами. Особенно тяжелый осадок оставляют пронизывающие книгу жалость автора к себе и самообман, озлобленность и презрение к другим. На ее страницах сводятся старые счеты, возрождаются былые обиды, пережевываются дрязги сорокалетней давности в учительской колледжа Святой Магдалины. И здесь его лаконичные комментарии уже не доставляют читателю наслаждения: "как и большинство евреев, он был убежден в собственной исключительности", "подобно большинству гомосексуалистов, он был неврастеником", "гомосексуалистам обычно свойственна беспринципность". Самый неприятный пассаж в книге, пожалуй, связан с историей о том, как автор пятьдесят лет назад не смог получить исследовательскую стипендию в колледже Баллиол: Тейлора утешает мысль о том, что "ни об одном из ребят, получивших стипендию в Баллиоле, которой лишили меня, позднее никто ничего не слышал". Адам Сисман (Adam Sisman), автор прекрасной биографии Тейлора, объясняет, почему так случилось: двое из этих "ребят" погибли в сражениях Второй мировой войны, когда сам Тейлор благоразумно отсиживался в тылу.

Тейлор ни разу не баллотировался в парламент, но в политике принимал активное участие - начиная с 1920-х, когда он разносил сообщения британской конфедерации профсоюзов во время всеобщей забастовки и даже ненадолго вступил в компартию, до 1950-х, когда он был одним из самых видных участников кампании за ядерное разоружение. Как-то он сказал: замечание Милля о том, что консерваторы - тупая партия, нельзя считать несправедливым: "Тупость и здравомыслие не так уж далеки друг от друга. А вот прогрессивная партия - радикально социалистическая - при всем своем уме действует безрассудно". Это был один из тех редких моментов, когда его посетило озарение: ведь сам Тейлор, когда дело касалось политики, вел себя именно "безрассудно".

Он, несомненно, внес свой, пусть и скромный, вклад в создание "великой советской иллюзии". В этом смысле роль Тейлора выглядит непригляднее, чем действия большинства других "попутчиков": ведь они, по крайней мере, искренне заблуждались. Тейлор же не отрицал варварского характера сталинского режима: он принимал его и чуть ли не наслаждался этим. Много лет спустя он назвал книгу своего друга Малкольма Маггериджа (Malcolm Muggeridge) "Зима в Москве" (Winter in Moscow), опубликованную в 1934 г., одной из лучших работ о Советской России, но в момент выхода книги Тейлор так не думал. Когда Маггеридж начал по крупицам собирать правдивую информацию о происходящем в СССР, Тейлор упрекнул его: "Ты недостаточно осознаешь беспощадность и необходимость классовой борьбы". Ведь в СССР упразднена частная собственность, "и одно это, на мой взгляд, оправдывает бесчисленные жертвы", которые, впрочем, приносили не преподаватели истории Манчестерского университета, где тогда работал Тейлор, да и вообще не англичане. "Русский рабочий, - продолжал он, - через завком сам управляет производством, чего до сих пор ни один рабочий делать не мог: он может критиковать и контролировать начальство - как он говорит, так все и делается".

Сегодня, семьдесят с лишним лет спустя, такие слова можно было бы списать на незнание, но в случае с Тейлором этим дело не ограничивалось: "Возникла опасность, что социализм в городах не выстоит перед лицом возрожденного капитализма в лице кулачества, и с этим необходимо было бороться, пусть и ценой голода" - вот и вся эпитафия двум миллионам жертв. Даже в публикациях Тейлора проявляется "снобизм", а то и "расизм" британских левых, о котором со стыдом вспоминал его современник У.Х. Оден (W.H. Auden): когда речь шла об "отсталой" России, эти интеллигенты легко закрывали глаза на чудовищные преступления, которые вызвали бы у них ужас, если бы происходили в любой западной стране.

"Что же получается, Тейлор, - ядовито осведомился как-то раз один из его оксфордских недругов, медиевист В.Х. Гэлбрэйт (V.H. Galbraith), - для одной войны вы были слишком молоды, для другой - слишком стары, не так ли?" Эту издевку можно было бы счесть некорректной, если бы Тейлор не писал о войне с таким плотоядным восторгом - так расстрелы советских солдат за отступление без приказа в 1941 г. он назвал мерой "в подлинно якобинском духе". Это, кстати, лишний раз доказывает правоту Одена: даже в самом "кровожадном" настроении Тейлор никогда не написал бы такого, если бы расстрелянные солдаты были ланкаширцами или лондонцами.

Очень многие люди, восхищавшиеся Тейлором как ученым, мастером стиля и ниспровергателем основ, с годами избавились от прежних иллюзий. У меня самого появилось ощущение, что почти ничего из написанного им нельзя принимать на веру. Все эти колкие и остроумные замечания, все эти чеканные формулировки, которыми я некогда так наслаждался, могут с равным успехом быть безошибочно точными и абсолютно неверными. Так, он ничтоже сумняшеся заявляет, что Реформация оставила Германии в наследство значительное католическое меньшинство - недостаточно многочисленное, чтобы взять на себя ответственность за управление страной, но и недостаточно малочисленное, чтобы к нему можно было проявлять терпимость, как это было с английскими католиками в 19-м веке. Звучит красиво, вот только католики в Германии составляли не меньшинство, а большинство населения - как во времена "первого рейха", в 1700 г., так и во времена третьего рейха в 1940 м, да, если уж на то пошло, и в ФРГ до воссоединения с бывшей ГДР. Или вот еще пример: он утверждает, что в 1914 г. "большинство британских генералов были кавалеристами" - этот факт, вероятно, заслуживал бы внимания, если бы он соответствовал действительности. А в другом месте он для пущей убедительности говорит о 2 миллионах ирландцев, погибших от голода, завышая реальное число жертв ровно в два раза.

Мой друг Алан Уоткинс (Alan Watkins) - не только журналист, но и автор подлинно научных трудов, который к тому же считает, что в области писательского мастерства многому научился у Тейлора, - тоже пережил подобное разочарование. В "Истории англичан" Тейлор ярко описывает, как Черчилль сменил Чемберлена на посту премьер-министра в мае 1940 г., и роль Эттли (Attlee) - одного из своих главных "антигероев" - в этих событиях: тот, дескать, "уклонился от ответственности", заявив о необходимости проконсультироваться с национальным исполкомом Лейбористской партии. Уоткинс в своей книге "Путь на Даунинг-стрит, 10" (The Road to Number 10) показал, что версия Тейлора попросту не подтверждается фактами.

Еще меньшей достоверностью отличается рассказ Тейлора о том, как Ллойд Джордж сменил Асквита на посту главы правительства: дело в том, что он некритически принимает изложение этих событий человеком, которого называет "мой дорогой друг Макс Эйткин, лорд Бивербрук" (Max Aitken, Lord Beaverbrook). За этими трогательными словами кроется самый неприглядный эпизод в биографии Тейлора. Его сотрудничество с Бивербруком воспринималось как курьез или простительная ошибка, однако сегодня оно выглядит просто позорным - настолько, что ложится черным пятном на репутацию Тейлора как историка.

Бивербрук был шантажистом и мошенником. В тридцатилетнем возрасте он перебрался в Англию, поскольку из-за характера финансовых операций, с помощью которых он сколотил первые капиталы в Канаде, оставаться в этой стране ему было небезопасно. Затем он с помощью денег проложил себе путь в британскую политику и газетный бизнес, но ни в той, ни в другой сфере за ним не числится особых достижений, кроме конъюнктурных, да и пользы обществу он никакой не принес. Тейлору понравился лаконичный, почти примитивный стиль "исторических" трудов Бивербрука, он написал хвалебные рецензии на пару его книг, после чего они познакомились и подружились. Можно было бы предположить, что Тейлор пал жертвой обаяния Бивербрука, подобно Футу и другим левым, которых тот "соблазнил", но это не так: он сознательно проституировал свое перо. Тейлор и раньше сотрудничал в газетах, но теперь, в Sunday Express он выступил в роли абсолютно "продажного писаки", сочиняя "заказные" статьи по темам, выбранным редактором, и говоря то, что ему велят. Конечно, никто из тех, кому приходилось зарабатывать журналистским ремеслом, не может изображать из себя праведника (я знаю, о чем говорю), но статьи Тейлора в Sunday Express, начиная с первой "Почему мы должны сдувать пылинки с немцев?" (Why must we soft-soap the Germans?) своей абсурдностью вызывают чуть ли не восхищение. Особенно запомнилась заметка, где он настаивал, что большинство автокатастроф происходит из-за того, что люди едут слишком медленно; как выразился тогда ныне покойный Майкл Уортон (Michael Wharton), писавший в Daily Telegraph под псевдонимом Питер Простак (Peter Simple), вот что значит иметь тренированный ум!

Но на этом контакты Тейлора с Бивербруком не закончились; худшее было впереди. В "Истории англичан" он буквально поет хвалу Daily Express и ее владельцу. Бивербрука "не сковывала английская социальная система: он был человеком из "Нового света", считавшим, что разница между богатыми и бедными состоит лишь в том, что у одних деньги есть, а у других нет. Daily Express позволяет судить о том, какой была бы Англия без ее классовой системы". Каждый, кто помнит, что представляла собой Express во времена Бивербрука, пожалуй, сочтет, что она была одним из самых убедительных аргументов в пользу сохранения английской классовой системы. Вообще, вся книга переполнена хлесткими заявлениями, больше уместными в газетной статье, а не "Оксфордской истории Англии" (The Oxford History of England), один из томов которой и составляет "История англичан" - особенно когда речь заходит о культуре. Тейлор и здесь продолжает свою вендетту против BBC, заявляя без всяких на то оснований, что радиостанция не внесла никакого вклада в музыкальную жизнь страны. А его фраза о том, что Чарли Чаплина будут помнить, "когда забудутся имена писателей, политиков и ученых: по непреходящему величию его можно сравнить с Шекспиром", не просто хлесткое и "провокационное", но, пожалуй, одно из самых идиотских утверждений, которое можно сформулировать в столь немногих словах.

Но даже оно бледнеет перед тейлоровской оценкой литературных и научных талантов Бивербрука. В одной из сносок Тейлор называет его "величайшим газетчиком со времен Нортклифа (Northcliffe) и к тому же весьма серьезным историком". Об исторических опусах Бивербрука он отзывается так: "Блестящее изложение, богатство материала и глубокое понимание мотивации поступков людей способно вызвать восхищение даже у историка-профессионала". Каждого, кто в это поверит, я отсылаю к статье Питера Фрейзера (Peter Fraser) "Фальсификации в книге лорда Бивербрука "Политики и война"" (Lord Beaverbrook?s Fabrications in Politicians and the War), опубликованную в Historical Journal в 1982 г.: автор с беспощадной очевидностью доказывает, что "научные" труды Бивербрука нельзя принимать всерьез, если вас хоть немного интересует истина.

Исторические труды часто вдохновляются и определяются политическими взглядами или надеждами автора. Но беда Тейлора в том, что его предрассудки влияли и на понимание сути происходящего. В 1942 г. он утверждал, что жертвы московских "показательных процессов" были действительно виновны и что "народы Европы получат свободу лишь под совместной защитой Англии и России". Четырьмя годами позже Тейлор заявил: "В случае восстановления промышленности Рура можно будет сказать, что вторая война против Германии была безрезультатной". В этом проявилась не только его слепая германофобия, но и активная неприязнь к континентальной Европе в целом.

Незадолго до этого, выступая по BBC, он заметил: "Никто в Европе не верит в американский образ жизни - то есть частное предпринимательство; точнее, те, кто в это верит, - партия проигравших, чьи перспективы на будущее не лучше, чем у якобитов в Англии после 1745 г.". Он догматически полагал, что время конкурентной рыночной экономики прошло, а командная экономика - единственная эффективная система. Это предубежденное мнение, основанное на непонимании сути исторических процессов, проходит красной нитью через его работы, дискредитируя их, - и кто же сегодня выглядит "якобитом"?

Наконец, Тейлор оставил нам в наследство и феномен "профессорской журналистики". Именно он проложил тропу, по которой затем двинулись Саймон Шама (Simon Schama), Найэлл Фергюсон (Niall Ferguson) и другие. Человек сначала создает себе репутацию подлинно научными трудами, затем приходит черед книг на "общие темы", вульгаризирующих историю, а потом дело доходит до телесериалов, полных легковесных обобщений, а то и грубейших ошибок. Но, может быть, сам Тейлор попросту продолжил традицию популяризации истории, основанную еще Маколеем? Увы, сравнение Тейлора с этим историком выглядит до боли уместным. В свое время лорд Актон (Lord Acton) назвал взгляды Маколея "низкопробными, достойными презрения и одиозными", а его работы - "вульгарными и поверхностными": боюсь, то же самое относится и к кумиру моего детства Тейлору. Впрочем, Актон оговорился, что даже такой суровый критик, как он, тем не менее признает Маколея одним из величайших писателей, и я тоже считаю Тейлора, в его лучших проявлениях, очень хорошим писателем. Обидно лишь то, что его книги тоже зачастую "не только увлекательно читаются, но и дают нагляднейшее представление о половине предрассудков нашей эпохи".

Книга Джеффри Уиткрофта "Странная кончина "Англии тори"" (The Strange Death of Tory England) вошла в список номинантов на премию Четвертого канала за лучшее произведение на политические темы.

Перевод М.Коробочкина