В том, что либералы и националисты могут сидеть за одним столом или стоять на одной площади и не молотить друг друга кулаками, многие видят успех как всего протестного движения, так и новых, создаваемых у нас на глазах оппозиционных структур вроде Координационного совета. И это, конечно, можно было бы считать успехом, будь целью протеста создание утопических картинок. А так это затянувшееся, наигранно-вежливое и во многом вынужденное общение двух, мягко говоря, недолюбливающих друг друга соседей, которые вышли на лестничную клетку узнать, почему в подъезде отключили электричество и когда же его включат. Такое общение понятно и естественно, но стоит ли видеть в нем ценность?

Можно говорить о трех уровнях недовольства и, как следствие, протеста и борьбы. Во-первых, ты можешь быть недоволен общими условиями жизни: от роста цен до тоталитарной, посттоталитарной или псевдототалитарной регламентации большинства сфер жизнедеятельности, включая досуг. Солидарность недовольных первого уровня не требует выделения политической идентичности.

Во-вторых, ты можешь быть недоволен тем, что ты, как представитель конкретного класса или социальной группы, вытеснен за пределы актуальной политики. Собственно, декабрь 2011 года в Москве и еще нескольких российских городах был именно об этом. И здесь уже идентичность может и должна подчеркиваться, чтобы более точно обозначить масштаб вытеснения, его палитру.

В-третьих, ты можешь быть недоволен тем, что блага, ресурсы, права в обществе распределяются неправильно (в твоем представлении). Здесь уже начинается настоящая конкурентная политика, здесь нет солидарности, а есть лишь альянсы, более или менее долгоиграющие.

Российское протестное движение застряло между вторым и третьим уровнями недовольства: оно вроде бы уже борется или начинает бороться за власть, но вместе с тем сохраняет отношения солидарности, предшествующие настоящей политике, в которой у либералов и националистов нет ничего общего. Борьба за власть предполагает борьбу за представительство. Проведенная сверху – и в условиях активизации «недовольных» - реформа избирательной системы здесь и сейчас не гарантирует смену правящей элиты, но создавать политические структуры и бороться за представительство и, как следствие, за власть она позволяет.

Вместо этого консервируется солидарность политических, идеологических оппонентов, а это означает, что либералы – добровольно или вынужденно – поместили себя в такую среду, в которой они сами будут постоянно подвергаться провокациям, а их убеждения - проходить проверку на прочность.

Дело в том, что набор из «честных выборов», «свободы слова», «свободной политической конкуренции» и проч., безусловно, можно считать общим интересом, разделяемыми правилами игры. Однако так вышло, что наиболее последовательно до декабря 2011 года этот набор отстаивали именно либералы: либеральные политики, либеральные СМИ, либеральные публицисты. Таким образом, либералы, в отличие от тех же националистов или левых, продвигали объединяющую и устраивающую всех идею. Вместе с тем это ярчайший пример мазохизма ради всеобщего блага. Радикалы и недемократические силы используют политическую либерализацию не только для того, чтобы пропагандировать собственные взгляды, но и для того, чтобы – преднамеренно или просто «по факту» - продемонстрировать либералам насколько неудобна, неприятна, полна издержек предлагаемая ими модель общества.

Вопрос в ограничениях. Либерал накладывает на себя куда больше поведенческих ограничений, нежели националист. Националист, сидя рядом с либералом, делает ему одолжение. Если он будет вынужден уйти или же его попросят покинуть помещение, то окажется, что реализуемая на практике либеральная модель «ничем не отличается» от модели путинской бюрократии, так как и она предполагает вытеснение, исключение, затыкание ртов. Присутствие националистов как бы свидетельствует о том, что либеральная модель лучше существующей. Отсутствие националистов эту модель, таким образом, дискредитирует.

О схожей игре провокации и терпения часто приходится говорить применительно к взаимоотношениям ислама (или исламизма) и либеральной западноевропейской модели общества. Приезжающие в Европу мусульмане пользуются преимуществами западной модели общества, но, в то же время, разными способами заявляя о своей культурной идентичности, они нередко тестируют европейский либерализм. Исламским спикерам достаточно любого возмущения европейской среды, чтобы заявить: «Вот видите! А где же провозглашаемая вами толерантность?!»

Подобные заявления вовсе не означают, что люди, публично отстаивающие интересы мусульман, готовы предложить Европе «более демократичную» модель общества или же реализовать ее у себя на родине. Точно так же националисты, своими поступками, заявлениями, насмешками указывающие на несовершенство либеральной идеи политического плюрализма и свободной конкуренции, не выдвигают демократических альтернатив, если не считать таковой идею «демократии для русских», то есть вытеснения «лишних» и организации игры по правилам для оставшихся.

С российского протестного поезда националисты могут соскочить в любой момент. Они, кажется, получили за последние 11 месяцев больше других. Никогда еще у них не было такой широкой аудитории. Расширили ли они круг своих сторонников за это время – другой вопрос, но шанс был, и шанс хороший. В рамках любых совместных с либералами и левыми структур они ни в чем не должны себе отказывать. Если в Координационном совете для них выделена квота, значит, либералам они нужны. Для них самих же либеральные советы – временная платформа. Она не приближает их к власти и реализации общественных проектов. Она просто занимает незанятое время.

Солидарность идеологических противников консервируется не только потому, что иначе рухнет иллюзия либерального проекта как всеобщей идеи, и из-за этого либералы, подобно живущим по Евангелию христианам, должны подставлять другую щеку. «Заморозка» конфликта объясняется также интересами таких популярных в протестном движении политиков, как Алексей Навальный. Он является воплощением политического парадокса (или вовсе не парадокса). С одной стороны, ему необходима инфраструктура (включая выход на зарубежную аудиторию), которую дают либералы. С другой стороны, в либеральном электорате он не обнаруживает такого драйва, пассионарности, потенциальной популярности идей и лозунгов, как у националистов. Он балансирует. Если националисты разорвут отношения с либералами, ему придется определяться. А он не хочет определяться. Пока – точно не хочет.