Лед

Дневниковая книжечка Лидии Гинзбург запросилась в руку с такой настойчивостью, словно в каких-то авторитетных инстанциях автора приписали к моей сегодняшней колонке свидетелем-консультантом. А я, конечно, верю подобным импульсам и, не мешкая, открываю на выразительном, на смешном: "Железных людей нет. Есть люди деревянные". Это - да, но мне нужна не сатира, а трезвая наблюдательность. Вроде этой, начала 60-х: "Не знаю, есть ли уже стиляги, ставшие взрослыми. Возможно, что они вырастают предупредительными чиновниками и процветающими взяточниками. Протест - продукт молодости и скуки - выветривается, а жадность остается". Да, жадность остается. Наши стиляги непременно становятся процветающими чиновниками и взяточниками. Лидия Яковлевна определенно близка. Не читал с 90-го года, а выходит, нужно открывать почаще, сверяться.

Особенно любопытны заметки про советские двадцатые. Гинзбург внимательно отслеживает антропологические мутации едва народившегося общества: соотношение внутреннего человека и внешнего, динамику изменений. Левая идея победила безоговорочно, впервые. Значит ли это, что отныне невозможны никакая определенность, никакие традиции и что человек теперь неуловим? Никто не знал, как себя вести. Ни верхи, ни низы, ни интеллигенция. И об этом следует помнить, размышлять. Никто не знал, чем закончится, куда зарулит. Никто не представлял себе динамических свойств объекта, то бишь страны.

"Брик изложил мне претензию одного человека. Человек прочел "Третью фабрику" Шкловского и растрогался; потом увидел Виктора Борисовича, плотного и веселого, - и обиделся. И Брик говорит: читатель прав, неэтично обманывать читателя". То есть парадокс в том, что на выходе Революции надеялись увидеть определенного человека, цельное существо без потайного чердака и опасного подвала. А иначе за что, как говорится, боролись? В смысле, рубились и голодали. Было в историческом прошлом что-то такое, от чего массу подташнивало. Как плохо к этой массе ни относись, подозреваю, была у той раннесоветской массы своя сермяжная правда, была.

Вот важные свидетельства Павла Громова: "...было легко, безбытно, было ощущение незаконченности, возможностей, была вера - неизвестно во что. Нэп - необычайная непрочность, "карточные домики"... Французская революция была жестокая, страшная. Их термидор - мрачное похмелье. У нас революция в России была другая. Двадцатые годы совсем другие. Было от термидора в нэпе, но в массе над этим смеялись ". То есть, сколько я понимаю, в массе нипочем не хотели назад. Да и не представляли себе, как это "назад", куда это. Внезапно случилось общество не традиции, а перемен, не статики, а динамики. Но по закону сохранения энергии моторчик однажды заглох. Приехали, слазьте. Получите социализм в отдельно взятой стране. Только не смейтесь. А никто и не подумал смеяться: уже отхохотались.

Полез разбираться с двадцатыми, последовательно отсмотрев "Звездные войны. Эпизод 3: Месть ситхов" (реж. Дж.Лукас) и "Веселые расплюевские дни" (реж. Э.Гарин, Х.Локшина). Парочка, прямо скажем, что надо! Фильм Гарина - экранизация Сухово-Кобылина от 1966 года. Про Гарина настойчиво писали, что он "законсервировал в себе двадцатые", и вот я приклеился к телевизору в надежде получить двадцатые из первых рук. К тому же из каких-то старинных рецензий в голову просочилась и в голове же задержалась информация об удивительно исполненном монологе притворившегося Копыловым Тарелкина над собственным гробом.

Монолог, как, впрочем, и вся линия Гарина, действительно за гранью добра и зла. В смысле, нельзя сказать, что это гениально и что это какое-то такое искусство. "Гениально, искусство" - всю эту мишуру несите к монументу изрядно преувеличенного Тарковского. Гарин играет тотальную неопределенность, становление, динамику и, если угодно, левую идею как таковую. Обобщая, возгоняя гнусного Тарелкина до символа, он разоблачает имперское чиновничество прошлых и будущих веков, но одновременно, как добрый ангел, спускается с небес всеведения к своему маленькому, к своему вороватому бюрократику и - сочувствует ему, щекочет его за ушком, обещает прощение.

Генерала Варравина играет Папанов, а ретивого, засадившего за решетку полгорода полицая Расплюева - Трофимов из БДТ. Здесь ровно та же коллизия, что и в "Свадьбе" (1944), где Гарин с легкостью задвинул на второй план замечательных актеров-бытовиков мхатовской школы. Те играли жанр, устойчивое "здесь и сейчас", подробности, вялую бытовую текучку, а внешне статичный Гарин на самом деле метался от грубой телесности к отвлеченной метафизике и обратно. Гаринский Жених ставил достоверность тяжелого, придавленного к земле бытом и традициями мира под сомнение. Будто непримиримый Ревизор, являлся из иного мира, чтобы потребовать от этих самодовольных, подотчетных одному лишь закону жрачки людишек - отчета. Кстати, вот любопытное свидетельство преподававшей на рабфаке Лидии Гинзбург: "Оказывается, толковый человек нашего времени может прочитать "Ревизора" и не заметить, что Хлестаков врет!" Именно, все дело в апперцепции. Хлестаков может быть судьей. А при определенных обстоятельствах - должен быть. "А судьи кто?!" - Да вот, Хлестаков-с, больше некому, такая страна.

В "Веселых расплюевских днях" Папанов с Трофимовым играют основательность, безальтернативность, незыблемость. Во второй половине картины посаженный в застенок Копылов-Тарелкин исчезает из кадра, и начинают доминировать эти - незыблемые. Столпы общества. Тут случается чудо: я испытываю страшное физическое томление, я не могу, не хочу смотреть на этих, раз и навсегда состоявшихся. Хотя и по-своему виртуозных, хотя и горячо любимых во многих иных ролях. Все мое существо вопиет: верните на экран негодяйского Тарелкина! Отдайте Гарина! Покажите человека! Дайте живое, процесс!! Этих - не надобно. Больше, чем фильм. Невероятный, недооцененный документ. Рецепт, эксперимент, откровение. С точки зрения традиционной драматургии и редактуры картина скорее бросовая. Но в контексте нашей художественной и нашей социальной истории - явление куда более важное, нежели мастеровитое чистоплюйство тогдашних лидеров кинопроцесса.

Вот, заложил в книжечке Громова: "В теперешней ситуации объективно стык бюрократического и либерального стандартов. Одно другого стоит и одно без другого не существует. Достоевский, Толстой и Гофман не предвидели, что "двойничество" выродится в столь мизерную тупость". Реплика от 1978 года! Перед мысленным взором таких вот умных уже маячат перестройка и либерально-бюрократический передел. Глупые верят в прогресс и заботу партии, которая покончила с собою еще в 37-м. Вороватые - эти до поры помалкивают. Все вместе вычитывается из замечательной, несбалансированной, нелепой, как наша жизнь, картины Эраста Гарина. Ключ к проблемам России - в двадцатых. Кто бы чего себе ни навоображал, теперешняя страна начинается там. А не с Рюрика, а не с князя Владимира, а не с Петра. Опомнитесь, какой Петр?!

В двадцатые годы осуществилась преемственная связь между бюрократией старого образца и бюрократией образца нового. Кровососущие чиновники - единственное, что соединило две империи. Сколько я понимаю, эти - то, чего по-настоящему боялись, от чего если уже не открещивались, то решительно отбрыкивались люди двадцатых годов. От чего бежали в неизвестность, в голую, часто кровавую динамику, в неуправляемый процесс без видимого результата. Отрекались от старого мира, от Бога и от черта - да лишь бы не было этих, кровососущих, беспринципных, беспрецедентных. Тарелкино-варравино-расплюевых. Но единственный страх бесшабашной, посмеявшейся над собственной страшной Революцией страны - материализовался.

Теперь вот в телепередаче "К барьеру" представитель Мосэнерго сошелся с представителем правящей партии. Когда человеку из Мосэнерго возражали, он, воздевая к небесам руки, срывался на экстатический визг: "Я еще не кончил!" И опять: "Я еще не кончил!" Вот это парень. Вот это выдержка. А почему, в конечном счете, партнеру не помог партнер? Битый час имитировавшие разногласия чиновники-близнецы играли этюд "Откровенная порнография". Уже неплохо. Все время пишу о том, что отсутствие каких бы то ни было идей вот-вот приведет нашу правящую, прости господи, элиту - к беспрецедентным поступкам. К полной потере лица. К саморазоблачению. И к сопутствующему разрушению матчасти.

Будемте идеалистами: искрят подстанции, взрываются системы жизнеобеспечения единственно потому, что мысли - убоги, а эффективные менеджеры - ничтожны. Кто из нормальных людей сомневался в подобном результате 12-13 лет назад? Кто не ждал чего-то подобного недавнему концу света все это кошмарное время? Вот вам, кстати, надежный тест на вменяемость: проверяйтесь. Кто не ждал и кто верил, что постсоветские чиновники будут качественнее старых советских, тому непременно лечиться. Или вешаться: тоже выход, тоже судьба.

Теперь "Звездные войны". Что такое "Звездные войны"? Еще неделю назад спрашивать меня об этом было бесполезно: не видел ни одной серии, никогда. Разве что разглядывал кадры из фильма в одиозной книжке Кукаркина. Нет тут ни бравады, ни сознательного выбора: так получилось. Сразу бросается в глаза свободное совмещение исторических эпох и стилей. Древний Египет и Ренессанс, мавзолеи и колоннады, тотемные собачьи головы и мушкетерские плащи, римские туники и рыцарские мечи. Летчики-истребители, колдуны, стальные роботы и какие-то плюшевые хоббиты с гоблинами. Эклектика или, если угодно, постмодернизм. Что это значит? Что Мир завершен. Мир предъявлен целиком, без изъятий. А завершенный Мир по определению стабилен.

Признанные научные факты и фантастика, суеверия и догадки, разные типы героев и сюжетных продолжений - перемешаны в одном флаконе, заявлены одновременно. "Звездные войны", равно как и средних достоинств сериал Спилберга про Индиану Джонса, агрессивно манифестируют идеологию американского неоконсерватизма. Жанр был не просто отреставрирован - на жанр была выписана охранная грамота. Лукас и Спилберг дезавуировали саму возможность скепсиса и критической рефлексии по поводу клишированной невсамделишности и жанровой наивности, предали анафеме иронию, акцентировали добродушие. И это в то самое время, когда нашим правдорубам и трупоедам не давали покоя прекрасные "Кубанские казаки", гениальные "Сердца четырех".

А как у Лукаса играют актеры! Спокойненько, бытово. По правде говоря, хреновато. Участвуют чорт знает в чем и якшаются бог знает с кем - но при этом сохраняют ровность интонации. Впрочем, такова идеологическая установка, за это платят: американцев устраивает существующий порядок вещей, поэтому их кино работает на консервацию во всемирно-историческом масштабе. Итак, патриотично, грамотно, технологично. И даже не без тарковщинки. Понравилась предфинальная гонка оппонентов на железных плотах по огненной реке. В целом несусветная глупость, чепуха. Однако в страшную жару, на дневном сеансе зал тульского долби-кинотеатра был заполнен наполовину. Так активно не ходят даже на Акунина. Молодежи нравится, они видели все предыдущие серии, они возбужденно балагурят после сеанса. Хочется стабильности. Хочется большого сложноустроенного мира. Хочется социальной мифологии, социальных связей. Завидуют американцам, полуграмотно мычат: "Слушай, да-а-а!"

В последние пару лет наши хозяева дискурса мстительно заговорили о зависти. О зависти тех, кто внизу и кому не досталось. Хозяева намекают: какая разница, кто владеет и кто манипулирует, ты или я? Ворон ворону глаз не выклюет. Мы же одной крови, одной системы ценностей, не дергайся.

Однако есть люди - и это доподлинно известно, - которым от них ничего не надо. Ни денег, ни объяснений, ни тем более извинений. У которых вместо зависти - брезгливость и презрение, презрение и брезгливость. Вечно холодный айсберг, громадная белая глыба брезгливости. Революция чрезмерна, достаточно случайного столкновения. Пробоина ниже ватерлинии, крысиные бега - яростное сражение за шлюпки. Какой-нибудь грядущий Кэмерон воссоздаст катастрофу до мелочей и заработает на непредсказуемой России большие честные деньги.

       
Print version Распечатать