Курицын, Сирин и Набоков-штрих: пространство догадки

О книге Вячеслава Курицына «Набоков без Лолиты: Путеводитель с картами, картинками и заданиями». — М.: Новое издательство, 2013.

К этой книге я подступала с некоторой опаской. Представлялось нечто импрессионистичное и эссеистичное, типа «Набоков и я». Или даже: «Я и Набоков». Но всё оказалось сложнее. То есть «Набоков и я» и даже «Я и Набоков» присутствуют. Но, как ни странно, рассказу о Набокове не мешают. Наоборот.

Credo автора: «Писатель не обязан заваливать центр смыслами — напротив, его следует оставлять пустым. Чтобы там могли встретиться и станцевать два или несколько творческих сознаний». И ведь танцуют! А сам Курицын на презентации этой книги пел: «Загородный сор пустынный,/сорная былинка со слезой, /череп счастья, тонкий, длинный, / вроде черепа борзой…» (из берлинских стихов Набокова).

По следам следов

Владимир Набоков (далее ВН) замечателен еще и тем, что будит в читателе творческое начало, которое тот реализует в соответствии со своим темпераментом, склонностями и возможностями. Иногда очарованный Набоковым хочет подражать ему, слиться с ним вплоть до полного совпадения. Помню из далёких советских времен инженера-связиста, который, как Пьер Менар, переписал от руки всё (!) «Приглашение на казнь» (мой экземпляр, Париж: Эдисьон Виктор. Б/г).

Кто-то начинает соревноваться с Набоковым. И, осознавая явное превосходство соперника, сходит в приступе отчаяния с дистанции раньше срока. Так, один наш большой писатель прочитал, опять же в советские времена, «Дар» и на какое-то время творчески окаменел не мог писать. Но потом это прошло. И он стал писать еще лучше.

Ну а кто-то Набокова исследует. С исследователями (их называют набоковеды или более возвышенно - набоковианцы) никакого окаменения (насколько мне известно) не случалось. Поэтому корпус работ о Набокове прирастает с космической скоростью. Кажется, что весь писатель анатомирован, препарирован и разложен по полочкам. К иным полочкам и подойти страшно: скажем, один исследователь умудрился доказать, что ягоды из усадьбы Ардис ( «Ада, или Эротиада») напрямую связаны с чекистом Генрихом Ягодой. Но в целом дело это увлекательное и для того, кто им занимается, и для того, кто за этим следит.

У Вячеслава Курицына (далее ВК) все три ипостаси соединяются в единое. Об искусе подражания и соревнования напоминает плетение «паутины стиля» (как сказал бы ВН), вводное «что ли» (произносится особенно) и самое убедительное доказательство его «Рассказы Сирина». ВК называет это «игрой в Сирина»: «Жанр рассказа, меж строк которого испаряются таинственные сиринские флюиды, не загнанные в радужные реторты исследования на это я решил посягнуть».

Но в этой книге доминирует всё-таки исследование. «…я ловко преобразился в писателя-сочиняющего-большую-книгу-о-Набокове, и мне совершенно не хотелось преображаться вспять, терять этот крайне приятный статус. Большое счастье — работать над такой книгой. Ловить приветы судьбы, знаки, подтверждающие верность пути».

Один из пойманных приветов судьбы то, что ВК родился как бы в один день с ВН 10 апреля («я тоже родился 10 апреля, в чем сам, не дожидаясь биографа, угляжу Важный Намек…»). Понятно, что тут легкая подтасовка - ВН всё-таки родился 22 апреля (10-го по ст.ст.), но простительная. В конце концов, сам ВН, двигая даты то вперед, то назад, потакал такой же своей (простительной) слабости приблизиться к тем, кого любил, к Шекспиру, к Гоголю… По той же причине в «Даре» день рождения Федора Годунова-Чердынцева (12 июля по ст.ст.) совпадает с днём рождения Николая Чернышевского, о котором он пишет.

«Я так люблю и Сирина, и Берлин…», воскликнул как-то ВК. Но его любовь очень строгая. Иначе бы он, наверное, не воспринял так благостно злобный рассказ Зинаиды Шаховской «Пустыня». И не уличал бы ВН в «аристократической спеси». И не написал бы: «Набоков доехал до Шарлеруа, перешел по рельсам на другую платформу и залез там в брюссельскую электричку, “в которой паспорта никогда не проверяют”. Было бы эффектно, конечно, если бы автора “Случайности” и “Сказки” переехала электричка»…

Но для того, чтобы отправиться в путешествие по следам героя, а потом составить путеводитель по своим следам, необязательно испытывать любовь восторженную… Путешественник просто должен быть наблюдательным, изобретательным и точным в описаниях. Всё это у ВК есть.

В путешествии ВК сопровождают: друг К.В. Богомолов (реальный человек, свидетельствую) и подруга с фетовским именем Машенька Шеншина (может, реальная, а там кто её знает). Это персонажи, действующие на сцене, рядом с автором-повествователем. Так, К.В. Богомолов наводит ВК на «смежность ”Аси” [Тургенева] и ”Машеньки” [Набокова]». И «эта смежность без преувеличения оказалась зерном моей книги», признаётся он (стоит ли напоминать, что один из псевдонимов ВК Андрей Тургенев). А например, Машенька Шеншина («никакой не эрудит», «в глубоком вырезе зеленый кулон; челка по краям, что ли, не знаю как называется, расклешилась, торчат по краям рожки-завитки») обнаруживает пушкинскую сказку в рассказе «Пильграм». И т.д.

За кулисами остаются те, кто пишет о Набокове, в основном набоковеды (набоквианцы?) или писатели, как и сам ВК. Отношение ВК к набоковской индустрии (Эндрю Филд называет это мафией, но у нас, наверное, всё-таки индустрия) ироничное. Притом он добросовестно ссылается на чужие работы, правда, шифруя их авторов под никами, порой весьма причудливыми. Нетрудно догадаться, кто такой Австралийский Биограф, или Новозеландский Биограф, или Восторженная Парижанка…. Но кто такой Сосед Утопленника догадается не каждый. И хотя на этот случай на полях имеется сноска, отсылающая к списку литературы (там все под своими именами), по какому принципу присвоен тот или иной ник понятно не всегда.

Книга без центра

«У этой книги нет центра, предупреждает ВК. Основной мысли, материнского магнита, к которому сбегались бы скрепки мотивов. Хотя создать стволовую концепцию несложно. […] Но у путеводителя нет парадного входа. Главной главы, которая бы все объясняла, к которой стекались бы ручейки мыслей. Эпиграфа». То есть книга позиционируется как ризома и, в основном, таковой и оказывается. И нырять в неё можно с любого места, да хоть сразу с Приложения «Набоковские места Берлина».

Хотя основная мысль в книге всё-таки присутствует, и она проста: Сирин, то есть русский Набоков, создавал шедевры; американский Набоков-штрих «тоже создал немало, одних романов — опять же восемь штук. Ни в какое сравнение с русскими шедеврами они не идут». Соответственно, жизнь ВН раскладывается, согласно ВК, на пессимистичную триаду «… Набоков (прекрасные детство и юность) — Сирин (нищета и гениальная литература) — Набоков-штрих (богатство и творческий упадок)». Чем хуже ВН жилось, считает ВК, тем лучше ему писалось; настоящая проза пошла после настоящей трагедии гибели отца в 1922 году («Утрата как ценность» развивает ВК наблюдение Старшего Комментатора).

«Лолиту» ВК снисходительно именует «американским бестселлером». «Аду» и вовсе обругивает, не называя: «Самый большой роман-штрих, старперский волюм, который автор считал вершиной своего творчества…» Ну а про переводы прозы Сирина на английский вообще говорить нечего!

Можно было бы, конечно, попенять ВК, как Машенька Шеншина ( «Ты обещал поменьше английских примеров,…поскольку ты не можешь прочесть его книжки на английском..»). Можно выразить сомнение насчет «вершины творчества» ведь ВН говорил, что его будут помнить благодаря «Лолите» и Комментарию к «Евгению Онегину». О том, что считать или не считать шедевром, тоже спорить не буду. Замечу лишь, что на английский Набоков перешел в 1941-м («The Real Life of Sebastian Knight»), а оставить преподавание благодаря гонорарам за «Lolita» cмог только в 1959 году. Но оставим придирки и претензии дотошным набоковедам! Всё это не мешает получать удовольствие от книги ВК. Только раззадоривает.

И с удивлённым восхищением наблюдаешь, как легко пересекает ВК границы и рвы между текстом и миром, между миром и текстом. В потоке его сознания они сливаются до неразличения: «... был у нас с К.В. Богомоловым знакомый поэт, который повесился в своей комнате, когда родители были дома, пили чай за стеной [это из жизни, поэт – Борис Рыжий ]… а Александра Яковлевна потом подарит Федору галстук самоубийцы [ а это уже из «Дара» ] ... нет, что-то другое».

Он запросто, но по имени-отчеству обращается то к своему герою («Ну что, Владимир Владимирович…»), то к героям героя ( « До свидания, Александр Иванович»; «да, Герман Карлович, они и так делали»; «Как же там, Федор Константинович?»). А то и устраивает интерактив с читателем: «Но Машенька Левиного запаха не почует... да? Или как вы думаете?»

Думать читателя ВК заставляет разными способами. То задаст 25 (!) заданий чтобы выполнить их, надо не только хорошо знать, но и чувствовать Набокова. А то сделает вид, будто не помнит «Лолиту», как не заслуживающую запоминания, что ли. «Принято высмеивать Чернышевского за фразу “Они долго щупали бока одному из себя”, а Набоков-штрих в каком-то, не помню, романе выдал на нее вариацию... что-то там было про драку... я перекатился через него, мы перекатились через себя, как-то, кажется, так...» Так, Вячеслав Николаевич, именно так… И наблюдение тонкое! Только в цитате чуть-чуть ошиблись (надо: «Долго они щупали бока одному из себя»).


Остаются без охраны и границы между текстами Сирина и ВК кавычки сняты. Читатель, например, не сразу (а может – никогда не) поймёт, кто это пишет: «Лето, дощатый биргартен, случайная компания, чья-то сестра в клетчатой кепке рядом, я касаюсь волосками своей голой руки волосков на ее голой руке, и прыскает электричество. На мгновение мы прикоснулись к другой, возможной судьбе. Открыли на секунду роман на чужом языке, рассеянно пошелестели страницами: не нужен».

О трупсиках, трамваях и др.

Зато с каким тщанием и остроумием ВК собирает мотивы, вытаскивает их из текстов ВН и других источников, нанизывает (насаживает?) на шампур и предъявляет читателю. Это могут быть окурки или часы. Сны или трупы, вплоть до обнаруженных в «Ultima Thule» неприятных трупсиков («дети, рождающиеся после смерти своей матери в могиле»). Призраки/нежить или (сексуальные) девиации. И холодит ужасом образ: «Тычется, не проявившись, слепой мордочкой тема секса при мертвеце»

Или, например, драгоценные трамвайные находки ВК. В «Даре» «прямо из оранжерейного рая прошлого пересаживается в берлинский трамвай» Федор Годунов-Чердынцев. В «Катастрофе» «по трамвайной проволоке с треском и трепетом стремится вдаль бенгальская искра, лазурная звезда». В «Сказке» «женщина-чорт именно трамвай использует для демонстрации своего дьявольского всесилия: «Видите, вон там через улицу переходит господин в черепаховых очках. Пускай на него наскочит трамвай».

И выстраивается цепочка опасных (литературных) связей. Катится отрезанная трамваем голова Берлиоза. («Существует и уточнение, что обе эти сцены [из «Сказки» и «Мастера и Маргариты»] восходят к подобному эпизоду из рассказа Куприна “Звезда Соломона”», - поясняет ВК.) А далее о «Заблудившемся трамвае» Гумилева, «что проносится мимо зеленной, где “вместо капусты и вместо брюквы мертвые головы продают”», и о Машеньке в нём. Сюда же и подорожавшие трамвайные билеты («в семьсот раз»!), и гибель под берлинским трамваем Юлия Айхенвальда, старшего друга и любимого критика ВН («связь трамвая и смерти в набоковской истории»). И Шкловский, и Поплавский («А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу, /Упав под колеса с улыбкою смертной тоски»). И Юрий Живаго, в трамвае умерший...

Уже существующих трамваев ВК недостаточно, и появляется «пятитомный трамвай сочинений Сирина». Более того, ВК признаётся: «сколько-то страниц назад я приписал Сирину чужой трамвай, и больше не стану» так читателю даётся очередное задание: найти и обезвредить этот «чужой трамвай».

Интересны и возникающие у ВК (попутно и свободно) соображения. Скажем, о том, «насколько совпадают у разных людей тонкие физиологические ощущения и их отражения в зеркале мозга». «Вот Вронский овладел Анной Карениной и видит перед собой расчлененное тело. Мне знаком и этот эффект», сообщает ВК. Его спутник и собеседник, К.В. Богомолов, считает эту сцену надуманной. А мне так вообще помниться иначе что Вронский уже после соития (тут тонкость!) почувствовал себя убийцей, который должен расчленить/порезать на куски тело, чтобы спрятать. Но и это не так важно.

Важно, что ВК наслаждается рифмами жизни: «После Великой Отечественной строительством нового здания посольства [в Берлине] руководил инженер по фамилии Сирин. Было бы ловко, появись сейчас на бульваре Машенька Шеншина, я бы ее эффектно окликнул». С упоением извлекает из «Подвига» раритетные слова: «В первой же [главе ] явится “индрик” (совершенно прекрасное, не поленитесь его вспомнить или узнать, если не знали); во второй “клобучок“; в третьей “тубочка“; в четвертой “осклабленный“ и “дормез“ …»

Сравнивает «Дар» с «мощным оргазмом», а англоязычные романы с последствиями мастурбации (и очень смешно предуведомляет: «…в дальнейшем мы будем понимать мастурбацию расширительно»!)

Награждает сочинения своего героя замечательными эпитетами: «искристое “Рождество”, крохкое “Письмо в Россию”, а еще до “Наташи” — слезоточиво-кукольный “Картофельный Эльф”, клацающая “Месть”, рядом нервический “Бахман”». Что само по себе есть художество.

ВК понимает, что ВН не писал памфлета на Чернышевского. Что Ганину «настоящая Машенька не нужна. Она хороша в пространстве памяти». Что «Дар» и «Мастер и Маргарита» мистически повязаны. И много другого, важного про ВН. Если бы он не оценивал так низко «американского Набокова», то рассказал бы кое-что интересное, скажем, и о Гумберте Гумберте… Но и того, что рассказано, достаточно, чтобы было страшно и весело читать эту «книгу без центра».

       
Print version Распечатать