Куда все движется? Вперед?

От редакции. Вот и прошел год с момента публикации статьи Дмитрия Медведева «Россия, вперед». Что изменилось за это время? Претворилось ли в жизнь то, к чему призывал в тексте президент? Были ли услышаны его идеи? Стало ли в нашем обществе что-то по-другому? Пошла ли Россия вперед? Пошла ли она куда-то вообще? РЖ попытается предоставить площадку авторам, желающим ответить на поставленные вопросы. Отмечая годовщину статьи, Русский журнал публикует текст публициста и блоггера Александра Морозова.

* * *

1.

Что происходит при Медведеве? Куда вообще все идет? В мае было два года его президентству. Если бы в России была бы более зрелая политическая система, то на двухлетие основные публично-политические силы активно подводили бы промежуточные итоги, выставляли бы свои ожидания и требования на оставшуюся двухлетку. Но этого не было. Кое-кто из публицистов высказался.

Например, была яркая статья Дмитрия Травина. Он написал, что есть три точки зрения. Охранительская: у Медведева нет своего курса, да и не надо. Оппозиционная: Медведев «даже не пытается ничего изменить, поскольку он является представителем той же самой группировки, что и Путин, а потому никакая либеральная риторика нынешнего президента не может замаскировать общности их взглядов по принципиальным политическим вопросам». «Третья группа экспертов полагает, что в идеале Медведев бы, наверное, хотел перемен, - писал Травин. - Однако Путин, занимающий сегодня пост премьер-министра, сохранил в своих руках все рычаги власти. Соответственно, президент реальной властью не обладает, а потому не может решиться на корректировку курса».

По мнению, Травина, «никакой смены путинского политического курса у нас в России не будет». Травин – сотрудник петербургского Европейского университета. ЕУ – не работает на Кремль. И потому – судит строго. А вот, например, оценка Алексея Макаркина из московского Центра политических технологий, который вместе с Институтом современного развития (ИНСОР) работает на администрацию Медведева, была сдержанно оптимистичной. Макаркин пишет, что Медведева считали фигурой переходной, но за два года выяснилось, что у него есть свои идеи. Идея «модернизации» оказалась востребованной. «Модернизация не может быть только технологической, и Медведев это очень хорошо демонстрирует. Она должна быть многосторонней, комплексной, и здесь очень показателен пример отношений с Европейским судом по правам человека. Если раньше были разговоры о том, что он ангажирован, то сейчас Россия ратифицировала 14-й протокол, который позволяет закончить реформу суда, кроме того, КС постановил, что решения ЕСПЧ могут быть интегрированы в российскую правовую систему. Представить такое в 2007 году было невозможно. Россия становится более открытой, больше не ощущает себя осажденной крепостью, которой угрожают враги... Изменилась общественная атмосфера: более активно идут споры, дискуссии…».

Прошло два года. А восприятие происходящего при Медведеве так и продолжает двоиться. Есть люди, которые считают, что при Медведеве запущена «перестройка-2». Есть люди, которые считают, что ничего не происходит, перед нами тот же «путинизм», но «вид сбоку».

При этом замечу от себя: у Медведева очень слабый мандат. Ожидания в отношении него во много раз слабее и неопределеннее, чем в отношении Путина в 2000 году. Путин опирался на колоссальные, уже хорошо артикулированные ожидания («восстановление государства», «подавление криминального бизнеса», «преодоление зависимости от Запада» и т.д.). Проблема Медведева в том, что от него «ничего не ждут». Общество, безусловно, ждет каких-то перемен. Но оно не связывает их именно с Медведевым. Ожидания в отношении Путина в 1999-2000 очень быстро стали важным политическим фактором. Эти ожидания и превратились в «путинское большинство». А у Медведева вообще нет шансов получить «медведевское большинство». И причина понятна: «путинское большинство» строилось на «негативе», оно было «контрреволюционным». Это было «большинство, не желающее 1990-х» и оно предоставляло обширный мандат Путину. Медведев сейчас типологически находится в ситуации Путина начала нулевых. Он не может обрушиться на «нулевые», обозначая другой курс. Но на «втором сроке» – если вдруг его личные обязательства в отношении Путина иссякнут, руки его будут развязаны. Трудно сказать, хорош ли этот повторяющийся сценарий – или плох?

Хотя мы все хотели бы попрощаться с нулевыми: они оказались на поверку не менее «лихими», чем 1990-е, но все-таки проблема в том, что очень трудно построить идентичность, если неумолимо в каждое новое десятилетие перечеркивать предыдущее… Уже сейчас дело отчетливо движется к тому, что Путин окажется в положении Ельцина. Заслуги будут обнулены, а дефекты будут многократно умножены в общественном сознании.

Уже сейчас все чаще пишут о неудаче всего «постсоветского двадцатилетия»: история пошла «криво». Те, кто активно поддерживал «путинский термидор» вплоть до 2005 года, сейчас считают, что Путин никакого фундаментального поворота не совершил. Получается, что все деревни были потемкинскими, а курс был – «косметический». Демография так же плоха, на Кавказе убивают представителей власти каждый день, дороги не построены. Наука, медицина, образование, госуправление – сферы, подразумевающие «длинные реформы» – реформировались два президентских срока. Но сейчас – даже если предположить, что общий срок реформ в таких сферах 20 лет – путинские реформы прямо в середине маршрута, на «пике» – оказываются абсолютно неудачными. Там все заехало вбок. И, по существу, через голову десятилетки все надо начинать заново.

Нельзя не видеть: чем громче звучит критика в адрес Путина, тем острее встает вопрос о «постсоветском вообще». Отсюда и часто звучащая ироническая тема: «мы вернулись в 1989 год». А отсюда и ощущение делегитимизации государства вообще. Проект российского постсоветского государства вообще не удался – хоть с Ельциным, хоть с Путиным. «Не вырулили».

2.

Вместо вопроса: Who is Mr. Medvedev сейчас можно только задавать вопрос именно в такой форме: что происходит при Медведеве? То есть – феноменологически. Что мы видим?

Во-первых, мы видим, что происходит нарастание темы «реформирования». Вероятно, у администрации Медведева есть какой-то замысел и она планирует управлять этим нарастанием. А может быть и нет. Но фактом является то, что развязан новый цикл действий, заявлений, дебатов о реформах. Основные вехи таковы: доклад ИНСОРа и дебаты о реформе политической системы, создание комиссии по модернизации, Сколково и дебаты о реформе науки, антимилицейская кампания и закон о полиции, дебаты о коррупции, дискуссия о новой политике на Кавказе (Хлопонин, инвестиционные проекты и т.д.). Очевидно, что при Медведеве происходит некое изменение общественного климата. Причем, видно, что чем больше ставится рациональных вопросов о «реформах», тем сильнее всеобщие констатации о «неформируемости системы».

Во-вторых, мы видим, что стратегически ответ на вопрос: «Что делать?» - дается через тему кадрового резерва. Всех «посчитали», занесли в списки, требуют молодых, «тяжеловесов» теснят с площадки, готовится реформа РАГСа. Наиболее сильные образовательные структуры – ГУ-ВШЭ, Академия народного хозяйства и др. вовлечены в программу переподготовки кадрового резерва. Предпринимается попытка уйти от старой системы подготовки, создать новую. Одновременно пытаются открыть ворота для иностранных специалистов, вовлечь в реформирование русских ученых, работающих вне России. За всем этим, видимо, стоит понятная убежденность, что реальные перемены возможны только с «новыми людьми».

В-третьих, что-то происходит с публичным пространством. Хотя наиболее злодейские (с точки зрения радикальной оппозиции) вещи и остаются нетронутыми: информационно-политическое вещание федеральных каналов, селигер и нашисты, полицейское преследование правых и левых радикалов и т.д., тем менее видно, что «баланс меняется». Если все это сравнивать со временами второго срока Путина. Очевидно, что в 2005-2008 оппозиция была гораздо сильнее геттоизирована. И напротив, заметно, что дисперсно разбросанные повсюду «охранители» («антиоранжисты» и гонители либералов), так уверенно себя чувствовавшие на втором сроке Путина, сейчас болезненно реагируют на то, что отведенное им пространство, сжимается. Решение проблемы Химкинского леса часть из них восприняла как сигнал того, что теперь они будут «геттоизированы».

Степень недоверия к властям очень высока, и в каждом следующем эпизоде «народные политологи-конспирологи» ищут и находят исключительно «внутриэлитные» причины того, что конфликты получают все более широкое публичное звучание. Но фактом является то, что коридор публичной полемики расширился. «Дело Александра Подрабинека», «Калининградский протест», Химкинский лес, Шевчук, – все это прозвучало в уже несколько более свободной атмосфере. Постоянно обсуждается вопрос о том, почему власть на это идет. Одни считают, что это просто «приподнимание крышки с кипящего чайника», вторые полагают, что это из-за вынужденного сотрудничества с Западом в условиях кризиса, третьи думают, что власти используют все эти эпизоды исключительно для внутриэлитных разборок (Боос поссорился с Питером, акции на Триумфальной направлены против Лужкова), четвертые считают, что идет «борьба аппаратов» (Тимакова против Суркова, аппарат правительства против новых медведевских назначенцев в АП и т.д.). Пятые – как видно из комментариев сотрудников ИНСОРа и Центра Бунина – думают, что медленно, но поступательно реализуется программа перехода из «зоны путинизма второго срока» к другому общественному состоянию и такова политическая стратегия Медведева.

3.

Вопрос: куда все это движется? В каком направлении все это «происходит»? Дискуссия об этом идет очень бурная. Кстати говоря, сама эта дискуссия и доказывает наличие «перемен». Не будь их – не было бы и «тревоги». Тревогу выражают как охранители (хаос, распад России, победа либералов, возвращение 1990-х и т.д.), так и особо пугливые либералы (наши «вечные веймарцы» – Радзиховский, Ольшанский), которые считают, что любая либерализация приведет к победе самых темных, архаических сил и потому надо благословить «штыки ОМОНа», оберегающего нас от… Эти эсхатологические предположения о последствия первого срока Медведева мы пока оставим в стороне. Они – недобросовестны.

На то, «куда все идет», влияет несколько факторов. Вот, наиболее важные, на мой взгляд.

«ПУТИНСКОЕ БОЛЬШИНСТВО». За время постройки Путиным своего «полукорпоративного» государства сформировались и новая олигархия, и новый средний класс. Грубо говоря, «вертикали власти» в смысле публичной власти в государстве североевропейского типа – в России, конечно, нет. Но есть вертикаль, на разных этажах которой располагаются интегрированные в систему социальные группы. Их можно описывать, как Кордонский, через доступ к распределению рент, или, как Крыштановская, в классических терминах «теории элит», или как-то еще. В эту вертикаль встроены и акционеры Газпрома, и рабочие Газпрома, и директора школ, и директора рынков, и директора мусоросжигательных заводов, и МЧС – и вообще все, что здесь рассчитывает получать какую-либо зарплату.

По этой вертикали диссипирована так называемая «государственная власть». Причем, трудно отличаемая от простой «власти денег». Нынешняя soft-оппозиционная фронда Рублевки (в глянцевых журналах) является частью этой вертикали, равно как и вчерашние иронические проекты Кононенко о Владимире Владимировиче ТМ, так и нынешние поэтические колонки Быкова в «Новой газете». Коротко говоря, «средний класс» – пусть он и неклассический «средний класс» американской «нормативной» теории, а «средний класс» франкистской Испании – является мощной базой стабильности. Для этого класса при словах «политическая реформа», «модернизация», «публичность» – в головах возникает прямая ассоциация «с рисками изменения правил игры». А это ведь правила игры в деньги и жизненное благополучие.

У всей этой социальной иерархии, условно называемой «путинской вертикалью» была политическая проекция, сконструированная Глебом Павловским в свое время. Она называлась «путинское большинство». Это был довольно сильный концепт. Поскольку он без швов соединял: а) настроения новых путинских русских, т.е. тех, кто получал реальные бонусы от системы, б) патриотический настрой голодранцев, которые хотя и не получали реальных бонусов, но верили в «подъем мощи России» и проч., в) карьерные ожидания молодежи, родившейся после 1985-1990, г) ту часть самодеятельного населения, которая была благодарна Путину за то, что «правила игры» (пусть и жутковатые), но сохранялись понятными без изменений целую десятилетку.

Главная новость заключена в том, что «путинского большинства» больше нет. Оно демонтировалось. Его, вероятно, можно собрать заново (скажем, в ходе проведения новой президентской кампании Путина). Но факт заключен в том, что сама конструкция «тандема» привела к деформации этого «большинства», и в настоящий момент оно находится в процессе распада. Отсюда, кстати, и тема «борьбы за интеллигенцию» и «городской средний класс» в последних выступлениях единоросовских функционеров и экспертов (Чадаев, Ильницкий). «Единая Россия» – как аппаратно-политический оголовок этого «путинского большинства» прекрасно чувствует, как почва уходит из-под ног.

Здесь надо спросить себя: а формируется ли взамен «медведевское большинство»? Нет. Общественная консолидация вокруг Медведева чрезвычайно слаба. Хотя что-то там в его имидже и «укрепляется» (как показывают опросы), Медведев по-прежнему остается «под подозрением». Можно ли представить себе события, которые образовали бы «медведевское большинство» и легитимизировали Медведева как полностью самостоятельного политика со своим собственным курсом? Таких событий два: Досрочный уход Путина в отставку с поста. Либо: выход обоих на президентские выборы 2012 года.

ОППОЗИЦИЯ. Путинское «рассеянное большинство» тем не менее представляет довольно большую силу на фоне «новой оппозиции», которая формируется по оси «Калининград-Химки». Пока не важно, что о себе думает «новая оппозиция». Политически она находится в положении «давления на Медведева снизу». Гипотетически, «в перспективе», рассматривая это скорее как теоретическое допущение, «новая оппозиция» могла бы перейти в самостоятельную политическую фазу, т.е. в формат «народного фронта», тем самым уже и вытаскивая на поверхность нового общенационального лидера и новый «теневой кабинет» из числа инсургентов. Так, собственно и было, во многих странах в типологически сходной ситуации. Здесь пока об этом речи идти не может. Широкие слои видят состояние оппозиции. И хотя симпатии к ней растут, но это «симпатии внутри сохраняющегося контура стабильности». То есть многие считают, что «оппозиция должна быть и ее не следует преследовать так жестко». Но при этом широкие слои совершенно не готовы инвестировать свою политическую поддержку в ее нынешних лидеров.

«Новая оппозиция» требует соблюдения Конституции по части свободы собраний («31»), прекращения силовой составляющей политики и бизнеса («антимилицейский пафос»), проводит антибюрократические и античиновнические акции («синие ведерки»), антилужковские акции («доклад Немцова», Кадаши и т.д.), она требует от президента, чтобы он отправил премьера в отставку и т.д. Но мечта Лимонова собрать 100 тысяч в центре Москвы – т.е. попытаться перевести ситуацию в формат «народного фронта» – пока достаточно далека от реализация. Главным образом потому, что требуется много времени, чтобы новые респектабельные люди решились инвестировать себя самих в такой сценарий. Грубо говоря, «народного фронта» не будет, пока некий устойчивый и реально влияющий на толпу костяк деятелей не даст твердых гарантий о неприкосновенности собственности очень широкому кругу лиц. Пока оппозиция крайне далека от этого. Напротив, глядя на «триумфалов» ведь совершенно невозможно хоть сколько-нибудь ответственно предположить, а что произойдет в России со всей системой собственности, сложившейся за два десятилетия.

Пока что динамика, которая есть в «новой оппозиции», работает на Медведева. Что, кстати, прекрасно чувствуют региональные элиты там, где происходят какие-то оппозиционные акции. Лужковцы, вообще говоря, считают, что вся Триумфальная площадь, – это всего лишь «подача Медведеву снизу» для разгрома Лужкова. Точно так же местные элиты интерпретировали и протест в Калининграде. Искушенные аппаратчики, которые вообще не знают, что такое политика, считают, что вся оппозиция организована Тимаковой. И, действительно, если смотреть из аппарата, то встает вопрос: кто это все разрешил, кто это поддерживает? Это же не может быть «само»? Потому что этого «само» при Путине не было. Значит, кто-то это делает?! А некоторые считают, что это делает Сурков, который «работает на второй срок Медведева» и расшивает для Медведева новое пространство для реагирования и политических жестов.

Первая двухлетка Медведева (за вычетом неудачно случившейся грузинской войны) – это попытка добиться мобилизации за счет нового расшивания публично-политического пространства. Очень медленная, осторожная попытка. «Народная политология» реагирует на это просто: «Говорильня! Ничего не будет». Но правда заключена в том, что реформирование системы действительно возможно только при другой («не-путинской») конфигурации публичной сферы.

Мы еще не знаем, каков будет результат, но мы видим, что публичная сфера расшивается по-новому. Мы видим, что аппараты стали иначе реагировать на публикации в сетях. Медведев как бы «благословил» внимание к этим публикациям. Во многих случаях их стало невозможно игнорировать, как ранее. Дело «жемчужного прапорщика», искажение численности участников митингов протеста, выходки «нашистов» на Селигере, многочисленные случаи административного произвола в регионах, активность Навального, вызывающая общественный интерес, московский генплан и борьба за облик Москвы и многое-многое другое. Все это в целом своей перспективой имеет сокращение «теневой политической зоны».

4.

Итак, мы два года находимся в зоне дебатов. Встает вопрос: а чем они должны завершиться? Очевидно, что их результаты должны быть институционализированы.

Потому что публичные дебаты об «институциональном дизайне» путинского периода должны иметь результатом понятную – во всяком случае образованным слоям – логику редизайна. Сейчас предлагаются различные новые решения. Из последних – введение должности chief officer, т.е. «генерального комиссара» (скажем, по модернизации). Или, например, из уже осуществленных: введение статуса «исследовательских университетов». Или, допустим, готовящаяся радикальная реформа РАГСа. Или, скажем, обсуждение уничтожения института «лесников» в результате Лесного кодекса… Или: в этом году, например, Марат Гельман сумел показать, что мертвую Общественную палату можно сделать живой (обсуждение генплана). Или, скажем, Новиков, который долгое время ведет теоретическую дискуссию об «антитрасте», которая имеет прямое отношение к ФАС, как институции.

Заметим, что даже блоги губернаторов (Чиркунов, Белых) становятся своего рода «новыми институциями». Ведь Чиркунов совершает довольно новаторский шаг, решая обсуждать возможную отмену выборов мэра и введение сити-менеджера у себя в блоге… Все это имеет прямое отношение к новой институционализации. То есть кое-какие признаки «новой институционализации» уже есть. Очевидно также, что двухлетние дебаты, которые создают новое публичное пространство, ставят вопрос и о месте в этом пространстве «больших СМИ». Ведь в путинский период большие СМИ были уподоблены Госдуме («быстро голосующее большинство»). Администрация Президента сделала их совершенно «инструментальными».

Если Медведев и его люди рассчитывают создать реальную модернизационную динамику за счет фундаментальных изменений в публичном пространстве, то этот расчет – верен. Опасность заключена в том, что можно насоздавать различных точечных институций, которые ничего не изменят, а окажутся просто погруженными в старую аппаратно-административную среду. Они захлебнутся пространстве «авторитарной вертикали».

Мы подходим к моменту, когда требуется продвинуться из двухлетней и – возможно, плодотворной – «зоны дебатов» в новую зону. В которой уже отчетливо картографирован желательный редизайн и объявлен в качестве системной задачи. Как именно будет сокращаться зона «теневой политики» и расширяться зона публичной? Как вообще должно быть теперь устроено публично-политическое пространство? Как в нем свяжутся новые и старые институции? Речь ведь идет не о «расширении свободы слова», т.е. не о количественных вещах. А о «качестве публично-политического пространства». Очевидно, что это другая «качественность», чем при Путине.

       
Print version Распечатать