Короткое дыхание новизны

Статью о «Гамлете» французского режиссера Давида Бобе мне придется начать с непрофессионального признания: к авангардному театру я отношусь сдержанно, даже настороженно. Не считаю, что разработку художественного приема стоит приравнивать к целостному произведению. Не понимаю, как дреды, драные джинсы и жаргон могут приблизить зрителя к пониманию героев классической литературы. Не думаю, что современный театр не в состоянии обойтись без плазменных экранов и прочих даров прогресса.

Из-за подобных предрассудков очередную новую трактовку шекспировской пьесы я ждала скорее с опасением, чем с нетерпением. Сыграли свою роль и многочисленные рецензии, лейтмотивом которых стало описание места действия: Эльсинор Бобе перенес в морг. Однако мрачные предчувствия не оправдались. «Гамлет» московского Гоголь-центра начинается на звонкой, пронзительной ноте. Тон спектаклю задает сцена явления Призрака – на первый взгляд, самая несовременная в пьесе. Эпизод, давший толчок трагическому действию, нередко выносят за его рамки или скрывают за пеленой условности. В этом, пожалуй, сказывается и неловкость, не позволяющая серьезно говорить о вмешательстве потусторонних сил в нашу жизнь. И трудности, связанные с изображением этих сил в театре. С ними Давид Бобе справился блестяще. Его Призрак – не грустная тень, не блеклая аллегория и не фарсовая фигура в простыне. Это энергия, сила, власть. Скорее техническая, чем человеческая, скорее виртуальная, чем мистическая. Зловещая маска, возникающая на огромном экране из сплетения изломанных линий, в сочетании с пугающими интонациями робота не вступает в противоречие с классическим текстом, не разрушает театральную атмосферу. И при этом убедительно, мощно апеллирует к фобиям начала ХХI века, позволяя встряхнуть зал, повысить напряжение.

Еще один источник энергии в спектакле (во всяком случае, в первой его половине), как бы предсказуемо это ни звучало, - актерская игра. Бобе сделал ставку на молодых исполнителей. Его Гамлет – не утонченный философ Смоктуновский, не харизматичный бунтарь Высоцкий, а всего лишь растерянный, испуганный юнец. Филипп Авдеев играет мальчишку, на плечи которого свалилось слишком тяжкое бремя. Его нерешительность – не тактика, не побочный эффект гуманизма, а всего лишь порождение неуверенности и боли. Трудно убивать, едва отвлекшись от ребяческих шалостей. Невозможно соединить звенья распадающегося мироздания, если не удается собрать собственные мысли. Монолог «Быть или не быть» как раз и состоит из такого «собирания». Авдеев читает его так, словно смысл каждого, самого привычного и простого слова открывается принцу Датскому в эту самую минуту, на наших глазах. За это актеру можно простить многое – даже танец в костюме Бэтмена.

Чистых, свежих красок добавляют в гамлетовскую палитру веселая болтовня юной Офелии (Светлана Мамрешева), брюзжание зануды Полония (неожиданная и очень яркая роль Алексея Девотченко), возня бойких студиозусов Розенкранца и Гильденстерна (Александр Ревенко, Иван Фоминов) и гротескное представление бродячих комедиантов. Жаль только, что легкое дыхание юности и новизны оказалось коротким.

По контрасту с эффектным началом, основная часть спектакля выглядит предсказуемой, традиционной. Более того: в ней режиссер не гнушается банальных приемов. Например, возводит короля-самозванца Клавдия (Артур Бесчастный) на трибуну и дает ему в руки микрофон. Или «осовременивает» могильщика (Александр Горчилин) сигаретами и кожаной курткой. Бурные подростковые проявления неудовлетворенности жизнью в исполнении принца Датского скоро начинают утомлять. Что касается так впечатлившего критику переноса места действия в морг – этому приему не откажешь в выразительности, но ему, пожалуй, недостает художественной оправданности. Черный куб, вместивший в себя шекспировский Эльсинор, выглядит стильно, даже изящно. Особенно в сочетании с сочащейся из стен водой, которая в постановке становится не столько символическим «условием гниения», сколько источником запоминающихся световых и звуковых эффектов (плеск, блики на стенах и т.п.). Однако, парадоксальным образом, выигрышная сценография лишает постановку индивидуальности. Ведь, по большому счету, в морге можно разместить персонажей любой трагедии Шекспира. И не только его.

Важным и, к сожалению, негативным фактором стала продолжительность спектакля – «Гамлет» идет три с лишним часа без антракта. В стенах Гоголь-центра это не кажется неожиданным и неуместным. Кирилл Серебренников преобразует театр в свободное культурное пространство, максимально приближенное к ритмам мегаполиса, к привычкам «белых воротничков». Сюда можно приходить, не отпрашиваясь с работы (начало спектаклей – не традиционно в семь, а в восемь часов). Как на киносеансе, выскальзывать из зрительного зала, чтобы покурить на крыльце, выпить кофе или вызвать такси, а потом спокойно возвращаться на место. Казалось бы, удобно, просто, современно. Но законы жанра обновить не так просто.

Театр все так же требует постоянного, без перерывов на рекламу и звонок другу, контакта с актерами. Так же блекнет без сильной энергетики, единой атмосферы, окутывающей сцену и зал. В «Гамлете» ее истончение ощущается почти физически. Виной тому – то ли недостаток зрительского внимания, то ли нехватка режиссерской изобретательности и актерской страсти. Как бы то ни было, без взаимной тяги разделенных четвертой стеной миров действо, движение, жизнь в искусстве (или жизнь искусства) отпечатывается страницей в истории шекспировских текстов, каменеет гигантской маской.

       
Print version Распечатать