Среди достопримечательностей провинции Шаньси особенно славятся усадьбы местных богатых кланов, которым нет равных во всем Китае. Усадьбы эти - превосходная иллюстрация вековечных устоев китайского жизненного уклада. Скудная природа Шаньси не могла прокормить всех ее обитателей. Многие уходили в бродяги и разбойники, иные же отправлялись торговать в чужие края. Там, крепко держась друг за друга и стойко перенося тяготы, они откладывали медяк к медяку, сколачивали состояние, а потом возвращались на родину, где не жалели денег, чтобы отстроить свои родовые гнезда - эдакие хрустальные дворцы китайского счастья среди всеобщей бедности. Вот так шаньсийцы ухитрялись обратить нужду в свое преимущество. В погоне за выгодой они смело шли во все уголки Китая и далеко за его пределы. Крупнейшая китайская компания в дореволюционной Москве представляла как раз торговый дом из Шаньси.

Деньги и жизнь, сама материя жизни издавна связаны в Китае нерасторжимой связью. Собственно, жизнь считалась там займом, выданным в Небесном банке, а смерть означала, что кредит исчерпан. Из всех народов только китайцы завели обычай сжигать для умерших фиктивные бумажные деньги, которые имеют хождение в загробном мире, где все - ненастоящее (эта вера издавна привила китайцам пристрастие к изготовлению всевозможных копий, макетов и подделок). Однако и деньги в Китае ценятся в той мере, в какой их можно конвертировать в здоровое и радостное самочувствие жизни, причем взятое не в форме поверхностного и безнравственного гедонизма отдельных особей, а в глубине ее родовой мощи. Семейное и клановое единение индивидуальных жизней - в от то поле, на котором для китайцев сходятся богатство и счастье.

Богатые усадьбы в Китае начисто лишены претенциозной монументальности уже потому, что жизнь для китайца сама себя оправдывает и не нуждается во внешних знаках своего величия. Они лишь оформляют и удостоверяют присутствие жизни в ее первозданном состоянии жизненной ткани. Жизнь размножается клетками, а клетками родовой жизни являются отдельные семьи. Усадьба есть гигантское скопление таких клеток, отлившееся в кристаллически четкую структуру. Своеобразный коралл человеческого бытия: неподвижный, даже окаменевший, но живой субстрат духа. В этом пространстве родовой жизни бесконечно воспроизводит себя один и тот же архитектурный комплекс малой семьи, этой клетки родового тела: главный зал напротив входа и два боковых флигеля для младших членов семьи в виде буквы П. Центром планировочной среды здесь оказывается пустота внутреннего дворика, в котором происходит общение родственников. Та же пустота, кстати, формирует интерьер комнат, предопределяя его многофункциональный характер (в одной комнате жили родители с детьми). Обстановка скудна и включает много декоративных деталей, нередко подвижных - ширмы, вазы с цветами, курильницы, настольные экраны и прочее. Люди утонченного вкуса советовали почаще переносить эти предметы с места на место, чтобы поддерживать ощущение новизны и свежести домашней атмосферы. В древности мебель вообще ограничивалась одним легким передвижным топчаном, который в зависимости от потребностей момента мог служить и сиденьем, и столом, и кроватью. Вот так именно пустота выявляет в китайском доме разнообразие человеческого быта и конкретность места.

Чтобы говорить подробнее об устройстве идеального китайского дома, лучше обратиться к конкретному примеру. Наибольшее впечатление на меня произвела усадьба клана Ван, расположенная в самом центре провинции, в селении Цзиншэн, что в 12 километрах от уездного города Линши. Она не только самая большая в целом Китае, но и в своем роде наиболее типичная. Его основоположник Ван Ши, живший в XIV веке, был обыкновенным торговцем соевым творогом. Род Ван Ши усердно умножал свое состояние и к XVIII веку достиг зенита могущества. Главный принцип кланового уклада - органическая полнота жизни. Отдельная семья является самодостаточной ячейкой общества. А клан в целом - это общество в миниатюре. Полустертые письмена на каменной плите, установленной в середине XVII века, объявляют: "В семействе Ван из поколения в поколение нарождались знатоки канонических книг и истории, земледельцы усердно трудились, создавая общее богатство, ремесленники обладали высоким мастерством и производили изящные вещицы, а торговцы устремлялись за выгодой по озерам и морям и приобретали миллионные состояния". Наконец, строение клана выражало идею полноты космоса. Он разделялся на пять ветвей, эмблемами которых служили пять стихий китайской космологии: Дерево, Вода, Земля, Огонь и Металл.

Место для усадьбы выбрано, конечно, в соответствии с законами китайской геомантии - науки "ветров и вод": сзади склон холма, спереди река, за ней гряда невысоких гор. Такая конфигурация местности способствует сосредоточению благой энергии. Тому же служит окружающая усадьбу высокая - много выше жилых строений - стена из прочного кирпича. Единственный вход в усадьбу загораживают такие же высокие ворота с дозорной башней, обитые железом. Перед воротами возвышается естественная стена из лесса с деревьями на вершине - дополнительная и притом естественная защита от врагов и злых духов. Усадьба выстроена во второй половине XVIII века и насчитывает в общей сложности 88 дворов и 776 домов. Чуть позже на другом берегу глубокой расщелины, тянущейся вдоль западной стены усадьбы, появился еще один жилой комплекс: 35 дворов и 342 дома. Здесь жили два родных брата, два самых преуспевающих члена клана. Две части усадьбы соединены ажурным мостом.

Там, где царит органическая полнота жизни, человеческое существование регулируется не разделением труда и обменом продуктами, а ритуалом и "сердечным общением". Ритуал удостоверяет статус каждого человека, определяемый его местом на родовом древе и положением в обществе. Первое важнее, и, к примеру, ворота младшего из двух удачливых братьев уже и ниже ворот старшего, несмотря на то что служебный ранг он имел повыше: негоже младшему брату задаваться перед старшим. Иерархия семейная и социальная наглядно представлена в планировке семейных модулей: передние ряды домов предназначались для прислуги, у стен усадьбы строились помещения для караула, старшие же члены семьи обитали в глубине двора.

В поздней части усадьбы находится главный родовой храм клана и даже статуя его легендарного основоположника Ван Цзыцяо, сановника древней династии Чжоу, который стал отшельником и, по преданию, обрел бессмертие. Конфуцианец и даос в одном лице, Ван Цзыцяо удовлетворяет всяким вкусам ученой элиты старого Китая. Сама статуя, впрочем, - постреволюционный новодел для туристов. Надписи перед храмом прославляют клановую сплоченность:

"Когда претворяют долг, заново возрождается храм древности".

"Когда соблюдают ритуал, воистину живет единство рода".

При родовом храме есть и театральная сцена - явление в этих местах обычное. В самой деревне Цзиншэн на 15 родовых храмов приходилось 14 сцен. Откуда такая любовь к театру именно в связи с клановыми церемониями? Думаю, дело в том, что театральная игра выражала неформальную сторону, т.е. саму сущность коммуникации между живыми и умершими в цельности родового древа. Нелишне напомнить, что театр по китайским представлениям означает "возвращение души к ее первозданному состоянию": он выявляет, как было отмечено в рассказе о Цзиньском святилище, первичную, доступную лишь переживанию, а не осознанию реальность человеческого восприятия - эту "правду сердца", предвосхищающую наше знание о мире. Поэтому театральное действо в китайском понимании способно совмещать чистую радость жизни и нравственное усилие.

Родовой храм и театральная сцена - не единственные символы кланового единства в усадьбе Ванов. В ней есть школа с библиотекой, где учились только мальчики, добродетель коих, согласно древней поговорке, состоит в их способности к учению. Обстановка в школе (как и в жилых помещениях) спартанская: из мебели есть только низкие скамьи и столы. (Надо сказать, что и спали шаньсийцы на отапливаемой лежанке - почти на кирпичах, а под голову клали керамический подголовник.) К девочкам другое отношение: их бесталанность, как утверждала молва, и была порукой их добродетели. Девушек, достигших 13 лет, переселяли в Башню рукоделия, где они жили в почти полной изоляции, осваивая женские занятия в ожидании замужества.

Но вернемся к прозрениям, которые дарит китайский театр. Мы догадываемся теперь, что смысл духовного совершенствования по-китайски есть узрение внутренней глубины сознающего знания, и оно заставляет пережить предел всякого в идения. Частокол стен, перегородок, экранов, решеток невероятно сужает и ограничивает взор, как бы требуя отказаться от всего личного и частного, принять неумолимо-должное. Этот моральный императив выписан повсюду на стенах и декоративных воротах простыми, как гвозди, призывами: "Верность долгу и почтительность к старшим", "Усердие и бережливость", "Скромность" и т.д. Современный обмельчавший люд пишет их краской на заборах госучреждений. В старинных усадьбах такие наказы вырезаны в камне - на века.

С другой стороной китайского жизненного идеала - переживанием чистой радости жизни - дело обстоит сложнее. Напрямую просить неудобно, да и сглазить можно. Поэтому пожелания здоровья, долголетия, богатства, чинов, потомства и прочих компонентов жизненного счастья зашифрованы в декоративных изображениях-ребусах, образы которых представляют отвлеченные понятия по принципу омонимии, или звукового подобия. Эти странные картинки оленей с персиками, дев с баранами, обезьян на лошадях, карпов, выпрыгивающих из воды, веселых небожителей выглядят как нарядный живой орнамент неизменно мрачных стен и ворот с их холодно назидательными лозунгами. Игрой ассоциаций удостоверяется самое присутствие смысла как родовой, всегда избыточной мощи жизни. Иногда подобные шарады образуют более сложные комбинации, которые приоткрывают еще более сокровенные глубины смысла. Более того, вся усадьба спланирована так, чтобы улочки в ней составляли фамильный знак "Ван". То был не просто каприз: иероглиф "ван" означает "правитель", а его форму истолковывали как "связь Неба, Земли и Человека". Наконец, та же усадьба являла образ "приникшего к земле дракона" - символа счастья: ворота - драконья морда, симметрично расположенные на площади за воротами колодцы - его глаза, главная улица - его туловище, боковые переулочки - когти, а пышные деревья у дальней стены - хвост.

Вот так в китайском доме пирамида смысла - прообраз иерархии родового тела - раскрывается слой за слоем, подобно тому как самому пространству придана здесь слоистая глубина, а калейдоскопическая насыщенность видов создает при движении эффект постоянного обновления нашего жизненного мира. Поистине в родовом теле семантика, образ и чувство слиты нераздельно. Стесненность взора компенсируется постоянным воспроизведением базового модуля семейного двора, отчего нас не покидает ощущение некой внутренней преемственности в опыте. Великий Путь, говорили в Китае, есть "вечно вьющаяся нить". Временами перед нами и вправду возникает длинный проход, словно нанизывающий на себя ряды жилых комплексов. Таковы же улицы в сохранившемся без изменений старинном городе провинции Пинъяо (километрах в 30 к северу): прямые и узкие, заполненные человеческой сутолокой и шумом. Такова же сама жизнь: движение - все, цель - ничто. И это движение, вечно возвращающее к началу. "Преемственность в переменах" ("тун бянь") - вот слово для Великого Пути. Здесь, как на ленте Мебиуса, внешнее и внутреннее друг в друге продолжаются. И пейзажные картины на ширмах или экранах в интерьере дома, ставя предел взгляду, открывают бескрайний простор внутри смотрящего.

Уходит за горизонт красное солнце. В сгустившихся сумерках исчезает чувство расстояния и само различие между пространством внутренним и внешним. Смутно виднеющиеся склоны соседних холмов словно повторяют линии покатых крыш. На стене усадьбы стоит Башня созерцания луны, но месяц вверху блестит кусочком фольги на черном бархате занавеса. До него подать рукой. Понимаешь, почему китайские поэты не столько любовались луной, сколько вели с ней безмолвную беседу, доверяя ей самые сокровенные чувства.

Слоистость пространства и нарочитая ограниченность, как бы сферичность перспективы, апелляция к внутреннему взору и опыт вечно длящейся метаморфозы - все эти принципы китайского мировосприятия воспроизведены в усадьбе Ванов с полнотой и точностью, не уступающей лучшим образцам китайской ландшафтной архитектуры - например садам Сучжоу. О сознательном копировании не может быть речи. Можно только поражаться тому, как точно и непринужденно исходные интуиции китайского мировосприятия запечатлеваются в почти необозримом разнообразии локальных форм китайской культуры.

Жители покинули усадьбу в 1938 году, накануне прихода сюда японских войск. Теперь члены клана Ван рассеялись по всему Китаю и далеко за его пределы. Так и весь Китай: прежде живший внутренним, он теперь с легкостью становится всемирным...

Глядя со стены усадьбы на эти когда-то наполненные жизнью, а теперь пустынные соты человеческого улья, пытаясь воскресить в уме это невероятное месиво живой плоти и кирпичей, почти кожей начинаешь понимать, чт о такое драконье тело рода, прорастающее сквозь складки земли кольцами поколений, и как бесконечное разнообразие человеческих лиц составляет человека.

Здесь, у почившего тела всечеловеческого коралла, с особенной ясностью понимаешь, что духовная аскеза неотделима от безыскуснейшей радости жизни. Истина отнюдь не только китайская. Вот и по-русски слово "радость" родственно "радению" и украинской "раде", а дальше оно же вплетается в совсем другой смысловой ряд: в страду, а за ней - в страдание. То, что не сведет воедино мысль, без усилия поставит рядом жизнь. На этой земле не о чем спорить: людей объединяют не доказательства, а неизъяснимо точные истины.