Русской культуре вообще и словесной в частности и еще более книгоиздательской деятельности катастрофически не везет. Стоило всем начать как-то подниматься и становиться на ноги в середине 1990-х годов, как пришел дефолт, тиражи книг и журналов, начавшие стабилизироваться, стремительно полетели вниз, авторам опять перестали выплачивать гонорары, и репертуар как книгоиздательский, так литературной периодики резко сократился.

Где-то в 2003–2004 годах ситуация стала выправляться, и с тиражами, и с репертуаром, и с гонорарами, и наконец-то с вниманием публики. Как нам показалось, вновь стало нарастать читающее сословие. И вдруг опять. Мы сейчас, видимо, находимся в самом начале тяжелых времен, потому что, кажется, еще никому не плохо, но все уже пугаются. Мне уже приходилось слышать о том, что сокращается и число наименований книг, сдаваемых в производство, и какие-то неприятности у новых литературных изданий, которые еще даже толком не встали на крыло.

Вот такая сейчас картина – картина тревожных ожиданий. Что касается повестки дня для гуманитарной интеллигенции. Мне трудно говорить обо всей гуманитарной интеллигенции, я могу говорить только о литературном сообществе. И выше я говорил только о литературном сообществе и, может быть, книгоиздательском. Поэтому повестка дня все та же – держаться. Никаких других пожеланий ни самому себе, ни коллегам, ни нашим авторам я высказать не могу.

Есть ли разница между дефолтом 1998 года и нынешней ситуацией? Есть. И эта разница заключается в том, что тот дефолт нагрянул внезапно, "мужик и ахнуть не успел, как на него дефолт насел", а сейчас нас явно готовят к чему-то очень плохому. Что называется, та ситуация была как операция после вызова неотложки, а сейчас нас явно готовят к какой-то плановой операции, совершенно ненужной, но которая, вероятно, все равно произойдет. И поэтому мы боимся, боимся и еще раз боимся.